Фрагмент романа «Купеческая вдова»
(предыдущая глава из романа «Вдова»
http://stihi.ru/2024/03/17/3620
«24. Герой к нам в гости – прямо Божий трюк!»)
– В служении осёл вы, либо лошадь…
Жрец чертит пентаграмму на полу,
А ушлый дипломат мозги полощет.
Протанцевать до ночи на балу
В Санкт-Петербурге вам, похоже, проще,
Чем вынудить царя рук не топорщить
К ершистой Польше. Этого, Арман,
Вы сделать не сумели и на грань
Бесчестья моего сводили план мой.
Обид на вас за мягкость не держу,
Но парнем для битья стать подряжу
При мне за вашу вспыльчивость с упрямой
Позицией бесплодности войны.
– Должны ли говорить всё льстиво мы?!
Барклай, Багратион, поодиночке
Идя на контратаки, вглубь страны
Втянули нас. И это лишь листочки,
А ягодки исхода не видны.
Подтягивать обозы нелегко нам, –
Намёками смущал Наполеона
По делу откровенный Коленкур. –
Варить то ли ворон нам, то ли кур –
Вопрос не риторический, поверьте!
Засушливым и жарким летом нас
Измучила Россия лишь сейчас.
Дороги из покрытой пылью тверди
В болота превратятся в дни дождей.
– Меня волнует лишь царь-прохиндей.
– Для вас едва ли я добавлю новых,
Сир, острых слов о личности царя,
Хотя и не держу все мысли в норах, –
Арман де Коленкур – в ноздрю ноздря –
Стоял пред императором. – Проворных
В уловках лицемерия, виновных
В симпатии к царю вы с давних пор
Бросаете под гнев, как под топор!
На Францию обиды Александра
Не меньше, чем у вас есть на него…
«Уж как столица, мать честна, Невой
Бывает разобижена досадно
В дни наводнений, так и Бонапарт, –
Мне молвил царь, – весьма опасный брат».
Кивнул Наполеон де Коленкуру
С холодным обращением на «вы»:
– В бою свою спасать на поле шкуру,
Не станете, Арман, вы. Не новы,
Однако, и симпатии все ваши
К российским офицерам, то есть вражьим.
В Европе воевали вы не так.
– Сир! Я тогда сам в юных был летах.
– Вы ветрены, Арман! А ветер в друге
На поприще военном чем чреват?
Что в вас слегка проснётся ренегат.
Вам долго довелось в Санкт-Петербурге
Общаться с Александром. Русский царь
Вам помнится приятным, как и встарь?
Арман, вы понимаете ли русских?
– В военном деле знаю их в лицо.
На шляхе вам уступит колею скиф,
Чтоб грохнуть в параллельной колесо,
Грозя, мол, и повозку набок свалим…
Царь вовсе не желал тягаться с вами,
Ведь вы потенциальный были зять…
Но Польшу и Варшаву царь мог взять, –
Ответил Коленкур Наполеону. –
Поляки, словно встав с чертями в ряд,
Громят аж за церковный аромат.
Скривившись, словно съели по лимону,
Сказали оба разом: – Пусть громят!
Арман добавил: – Им Москва, что яд...
Сир, гонка наших войск в жару на марше
Для армии губительна! Воды,
Овса и хлеба негде взять! Мамаши
И жёны очень многих из орды
Отставших не дождутся к дому вовсе,
Ведь наши батальоны в день по восемь,
Порою по двенадцать человек,
Увы, теряют павшими навек.
Больных и мёртвых в эти дни так много,
Что мы, идя на скифов-дикарей,
В жару и при бескормице скорей
Мучительно в пути протянем ноги,
Чем от потерь с расчётом на бои! –
Воскликнул Коленкур. – Держу пари!
– Я Пруссию и Австрию сурово
В союзники взял после шантажа.
В мой адрес их вожди ни разу ровно
И честно не дышали, но, дрожа,
В час мести побегут смешнее краба
От посланного мною к ним сатрапа,
От рук неумолимого ловца.
Для стража суши или для пловца –
Охотника за крабами такими –
Мои кандидатура, сила, честь
Давно вне конкуренции, как есть.
Я грозное теперь имею имя.
Приму без шума и без крика весть,
Что кто-то предаёт меня. Им – месть!
На Корсике я знал: морские крабы
чтут берег, дальше мир непостижим…
Я вижу, Коленкур, ты в чём-то прав был,
Зудя, чтоб я с Россией не спешил…
Теперь мы оба схоже полагаем:
Не надо было гнаться за Барклаем.
Неплох в литовских землях был бы год, –
Сказал, анализируя поход,
Наполеон, уйдя к концу июля
От облачных надежд сломить царя. –
Успехам прошлых лет благодаря
Не думал, что в себе сам поселю я
сомнения в исходе марша вглубь.
– Спеша в Смоленск, ваш польский маршал глуп.
– Условия для мира всей Европе
Я буду диктовать путём войны.
Крах монархистам. Час изгоев пробил!
Сбежавшие в Россию кончат дни,
Как выскажу царю, пусть за Уралом!
Изменникам и прочим аморалам
В империи нет места: прочь они,
Деяньями и мыслями черны,
Годами убегали, а Россия
Дала им опрометчиво приют! –
Воскликнул Бонапарт. – Пусть сопли льют
На холоде в Сибири. Как мессия,
Народ Европы я объединю,
Подкладывая Англии свинью!
Нуждается Европа в том порядке,
Который навести я вольно рад,
С Фемидой не играя робко в прятки, –
Вздел палец нарочито Бонапарт. –
Я строил планы в рамках обороны.
Отбились от врагов не топором мы.
Теперь наш наступательный порыв
Сословно-феодальный вскрыл нарыв
По всей Европе. К чёрту королевства!
Прогресс несёт империя моя –
Вольна перешагнуть через моря.
Пыхтеть британский до угара лев стал,
Но и его блокадой я свалю,
Сдвигая вширь экспансию свою…
Я сильно обозлил царя стремленьем
Из Польши воссоздать противовес
Российским на Европу наступленьям.
Напрасно он отнюдь не льстиво влез
Во все мои с Европой отношенья…
От ляхов я добился оснащенья
Французским строем, тактикой, стрельбой
Всех их дивизий, с нами шедших в бой.
Походный командир их – Понятовский –
Средь маршалов единственный поляк…
В Варшаве королевский особняк
Займу я сам. Как скажут, свой я в доску
Для них король, – не в шутку Бонапарт
Похвастался для Клио невпопад.
– Вы северные герцогства скандально
В империю включили быстро, сир,
В политике заглядывая вдаль, но
Когда-нибудь за это кирасир,
Играя полководца-задаваку,
Царь Александр яростно в атаку
Пошлёт, припомнив Аустерлиц, так,
Что вся Европа рухнет в кавардак! –
Сказать отнюдь не в помысле лукавом
Осмелился Арман де Коленкур.
– В тебе исчез обычный балагур,
Ты стал давно ершистым критиканом, –
Парировал маркизу Бонапарт. –
О сделанном судачить поздно, брат…
Все битые, как можно лишь легальней,
Хотят себя усилить, мне под стать.
Из Пруссии король сам предлагал мне
Для армии моей сто тысяч дать
Отборного вновь собранного войска.
Ни численности этой мне, ни лоска
Не нужно в битой Пруссии теперь.
Достаточно и трети. Пусть детей
Строгают мне германцы в мирной доле.
Пусть числятся за Фридрихом пока.
Я вовсе не желаю и полка
Излишнего у Фридриха: надои
Солдатской крови смерть сняла сполна.
Мир без моих условий есть война…
– Должна рядиться правда не в обноски.
Я слышал, – поделился Коленкур, –
Народ восточных кресов, бывших польских,
Давно враждебен шляхте. В поле кур
Пасёт ли польский ястреб?! Юмор плоский,
Но в местные вписался отголоски
И так быстрее будет, сир, понять,
Что тем крестьянам есть чего терять,
Когда вы к ним идёте с польским панством.
Католиков тут нет. Любой порой
За Александра встанут все горой!
Зачем лобзаться с шляхтичем губастым,
Когда в опасный час зайдут в тылы
К нам с вилами крестьяне, крайне злы!
– Ну, словно Александра подменили!
Теперь друг друга кровью захлестнём!
Лишь вспомню – закипаю, как в горниле! –
Бросало в жар и пот июльским днём
В огне воспоминаний Бонапарта. –
Я был предельно зол, но царь обратно
Вернуться не желал, и компромисс,
Не дозревая, в воздухе провис.
Всего-то надо было австрияков
Ему демонстративно напугать,
Переместив на их границу рать.
Не требовалось вовсе распри дракой
Батальной завершать у их границ,
Всего-то страх ловить с их бледных лиц...
Царь стал противоречить мне внезапно
Во всех беседах. Лет так эдак пять
Тому назад мне думалось, он слаб, но
В нём червь упрямства с головы до пят!
К большому ряду пунктов договора
Охладевать царь явно стал и скоро.
Решился на поход не просто я.
В союзных отношеньях нет «старья»
И быть не может. Совести резвиться
Уместно не во всём. Я верил зря!
Давнишняя уступчивость царя
С его миролюбивостью позиций
Упрямством обернулась. Наших ссор
В переговорах виден был позор...
С востоком – швах. Я чуть не сел на мель сам.
В Египте пирамиды видел, Нил,
Но в море угрожал мне смертью Нельсон…
Испанию я недооценил:
Она английским служит интересам.
Привёл нас Марс к испанским ухорезам!
Веду войну – к ней без симпатий сам.
Сломить гордыню горных партизан
Пока не удаётся, но в Расею
Был вынужден пойти, в короткий срок
Надеясь преподать царю урок.
В таком кольце врагов я окосею!
Не мне ли знать, что Лондон – главный враг!
Я как герой, что Англию напряг,
Не в пику ли английской контрабанде
Брал герцогства балтийские силком?
Мне вслед не фыркнут, мол, куда баран дел
Свою принципиальность целиком!
Сестру царя, увы, не в виде друга
Я сам лишил короны Ольденбурга.
Последствия я вскоре пожинал:
Царь Александр яро пожелал
Взять герцогство Варшавское в отместку.
Но я и в этом деле – не баран.
«Нашла коса на камень»? Ты, Арман,
Сказал об этом очень как-то мерзко
По-русски. Но расставь всё по местам.
Поляков Александру я не сдам…
Испанским фанатизмом Пиренеи
Отсрочили мои для русских дни.
Царь Александр, если мудренее
И станет, то под марш мой в глубь страны.
Я к осени едва ль озябну… Дельно
Его бездарный штаб впал в заблужденье,
Что втрое меньше сил возьму поход.
Меня бить – им мечталось в прошлый год, –
Улыбку адресуя Коленкуру,
С ним планами делился Бонапарт. –
Пусть даже и ударит царь в набат
С расчётом ополчить гражданских, сдуру
Он может их погнать лишь на убой.
Кто с пикой, кто с дубиной, но гурьбой…
С тобой, не пряча фиги по карманам,
Выкладывать бы всё начистоту, –
Приватными беседами с Арманом
Де Коленкуром, всю их остроту,
Наполеон не сглаживал нисколько. –
Царь Александр тычет пенис колко
В мою систему европейских стран.
При этом в жёны мне его сестра
Обещана была всего-то ради,
Чтоб царь мог шантажировать меня.
О, нравы! О, дурные времена!
Но внешне чётко всё, как на параде…
Россия метить в спину мне вольна?!
А тут ещё с Испанией война!
Хотелось мне вступить в Россию раньше
И даже с большей численностью войск.
Европу обновляю, но не грань же
Тотальных войн мне видится за воск
Политики противников вчерашних.
Поход успешным должен стать до красных
И жёлтых листьев – красок сентября.
Москву бы зачислял в презент я зря,
А с ней Санкт-Петербург не в масть нам тоже.
Мне выгодный и скорый нужен мир...
Увы, я для испанцев – не кумир.
Приходится мне драться с ними строже,
Но это отнимает уйму сил.
Я с ними бы Россию укусил.
Ты стал, Арман, сам жертвой обольщенья
По сути византийца. Русский царь
Тобой играл, не вызвав опасенья.
Могу представить, как ты раскисал
От сладких интонаций Александра.
Ты, словно бы от сока олеандра,
Совсем ослеп, мой романтичный друг!
Пошёл не впрок тебе Санкт-Петербург.
Но я – не ты, поскольку прагматично
Смотрел на угасающий союз.
Но тройку лет и сам я тщился уз
Коварства избежать дипломатично.
В итоге, нарываясь на скандал,
Царю переиграть себя не дал.
– Для Франция нужна ли эта сшибка
Двух доблестных империй?! Вне забав
Поход в Россию – главная ошибка
Пугающего года. Тут я прав!
Кто кашу заварил?! Не кашевар я! –
Арман де Коленкур, переживая
За судьбы императора, страны
И, собственно, империи, вины
С себя ничуть не складывал: не смог он
Нисколько накануне убедить
Упрямца Бонапарта. Упредить
Назревшую беду? Забраться в кокон
Бесчестного молчания, как в сон?
Взял слово, осерчав, Наполеон:
– Твой взгляд – лишь повод мне для мыслей грустных.
Россия – завсегда троянский конь!
Царь Александр – искренний союзник?!
Скорее оценю я блеск икон,
Чем яркость всех твоих мне заверений,
Что царь вступал в союз со мной вне трений,
Вне помысла ослабить договор! –
Наполеон уставил строго взор
В упор на Коленкура в частном споре.
Я – атеист. Царь набожен. Мог бог –
Всемирная стабильность. Мой сапог
В крови российской. В Индии я вскоре
Его омою: в тёплый океан
Мне путь одобрил даже Ватикан.
Послушай-ка, Арман, ты опрометчив
В оценках дипломатии моей.
Враг главный – Лондон. Прочие все мельче.
Война по всей окружности морей,
Как есть, блокада Англии в торговле.
Мне Лондон не лишить на суше кровли
Но всех его колоний я лишу, –
Ярился Бонапарт. – Я вдаль гляжу!
Опальный Коленкур скакать, как мячик,
Послушно не желал: – Не ко двору,
Я вам, но правду твёрдо говорю.
Сир, вас я умолял всегда быть мягче
В делах по отношению к царю.
Вас вновь и вновь во многом укорю.
Царь Александр очень был обижен.
Напрасно вы ему не дали в долг.
Царь к Лондону от этого стал ближе.
От эдакого жмотства есть ли толк?!
– Твои упрёки – пик словесной шкоды.
На армию имперские расходы
При прочих государственных делах
Растут: я год от года сам в долгах
Таких, что Александру и не снились! –
Ответил Коленкуру Бонапарт. –
На что же мне надеяться? На клад?
Расходов всех не знаешь. Уясни лишь:
Империя моя – всему семья.
Должна война кормить саму себя...
С досадой Бонапарт у Коленкура
Выспрашивал: – Царь стал насколько скуп
на здравый смысл и, ведая, что буря
войны ему страшна, сам точит зуб
на всех, кто предлагал ему быть с нами?!
Отныне наша мощь вся пред глазами
Упрямца-византийца, ну а он,
Не видит, кто такой Наполеон?!
– В России полагают: им сторицей
Окупится заманиванье нас
Сперва в безводный край, а после в грязь…
– Царь вяло помогал нам бить австрийцев.
С блокадой англичан нас обманул.
Я вправе был начать с ним в лоб войну!
– Царь мира нам не даст. Он в рамках узких
Тщеславия – имперский самодур, –
Реакцией угрюмой на иск русских
События отметил Коленкур. –
У русских есть свой козырь с нами в ссоре.
Вести войну по-скифски при отпоре
Вторгающейся к ним громаде сил
Упрямцы вправе мстительно. Взбесил
Их крайне скотский наш подход к сельчанам
И к общим их святыням. Сей народ
Кусает всех, кто силой взял их мёд.
– Вдвойне, их видя злобу, осерчаем!
За всё в ответе царь – мой лживый брат! –
Воскликнул Бонапарт. – Таков стандарт…
«Возмездие царю», – упало слово
пророчески, как думал Бонапарт…
– Недавно я спросил у Балашова,
Посланнику не дав нарочно карт,
Про путь к Москве удобный и кратчайший.
Граф дал понять, что самой горькой чашей
Хлебнул судьбину шведский Карл король,
Что шёл, как злобный и безумный тролль,
К Москве, свернув причудливо к Полтаве.
Для нас был недвусмысленный намёк,
Какой я только сам услышать мог.
Но той дипломатической потраве
Намерений моих я не придал
Значения, заглядывая вдаль.
Со мной так много европейских флагов
В Россию вторглось, что смирится царь!
Макдональд и Даву защиту флангов
Мне дали, ну а ядер и свинца
Хватает для большого наступленья
Всех главных сил – до белого каленья
Намерен Александра довести!
Его гордыни больше не цвести!
В имперских целях я ли не новатор!
У Франции размах бывал ли встарь?!
Как думаешь, когда прозреет царь? –
Спросил у Коленкура император. –
Санкт-Петербург огрею к сентябрю.
И Лондон кровью Сити удобрю…
Я, тратя дни на Вильну и на Витебск,
Ждал, что царю нужней любой, но… мир.
Жаль, царь мне не сказал: «Остановитесь».
– Ошиблись в Александре крупно, сир!
– Россию впредь по чьей же воле трону?!
Ответил Коленкур Наполеону:
– Царь Александр искренне упрям,
А церковь не отдаст своих мирян
Под ваше верховенство. Но поляки…
Этническая шляхта лебезить
Пред вами будет, чтоб царя позлить.
Смертельной ищут драки забияки
С Россией. Нужен шаговый прогресс
Им к Речи Посполитой позарез!
– Ответом на строптивость Александра
Явился мой военный польский план.
Зачем же, Коленкур, вы, как Кассандра,
Вещали мне про мой самообман?
Пять сотен тысяч ввёл через Дунай я
В Россию, но, увы, не водяная
Нам выпала дорога по жаре
И плохо с провиантом. Не амбре
Вдыхаем средь поносных и умерших
От полузрелых зёрен колоска.
И всё сжигают русские войска.
Падёж огромный в ротах, не сумевших
На марше раздобыть еды, воды.
Враги от битв уходят. Вот скоты!
– Мой император, – голос Коленкура
Почтительно дрожал, – вы у ворот
Империи всемирной, чья культура
Восславит воцарившийся ваш род!
Наполеон расслабился в беседе:
– С гарантией чтоб русского медведя
Класть силой на лопатки и трубить
Победу на весь мир, мне впору бить
Царя по самолюбию смертельно.
Пожнёт Великой Армии визит.
Российским самомнением я сыт.
Со мною вся Европа – мы артельно
Навяжем Александру должный мир,
Обяжем чтить французский мой мундир…
* * *
Отходят обезвоженные… немо.
Июньская жара повергла в дрожь
Часть армии, шагнувшей через Неман…
Июльским зноем вызван был падёж
Среди наполеоновской пехоты,
а также ставших жертвами погоды
Капризных европейских лошадей.
Казак для этой армии – злодей,
Лишавший жизни «честных» фуражиров…
Российский император выбрал сам
Начальство для армейских партизан.
Гусар, как и казачьих дебоширов,
Держать мог дисциплиной Бенкендорф:
«Не дай бог, наломают черти дров»!
– Меня признали в каждой конной роте,
Но сколько партизанить эдак дней!
Навек ли я в отряд Винцингероде?
Полезность императору видней...
Часть вражеского тыла уязвима –
Напрасно далеко к нам так из Вильно
Продвинулся наивно Бонапарт.
Узнав, что заигрался, битых карт
Ему не отыграть и, знамо, скудно
Кормиться стало полчищу в пути.
Несытый, но с отвагою в груди
Враг ринулся, похоже, на Москву днём
Вчерашним… силой главных корпусов...
К столице путь закроем на засов.
Мой шеф Винцингероде – страж у тронов.
Орёл среди орлов, а не щеглов!
Пять свежеиспечённых эскадронов
Казачьих из недавних ямщиков
Не зря ему отдали под начало.
Бригада пусть не слишком величаво
Зовётся партизанской, но и мы
Прославиться успеем до зимы.
Казак из ямщика – отважный воин:
И Тверь врагу не сдаст, и град Петра.
Пусть не казак, пусть шпага у бедра,
Но в нынешнюю пору я не волен
Для службы выбирать себе род войск
И вглядываться в облик их и в лоск...
* * *
В тень въехав, Бенкендорф проворно оком
Окинул разномастный свой отряд:
– На редкость август жарким стал во многом.
– Налётами немало раз подряд
Громили Богарне мы со смекалкой.
Несём потери сами… – Не накаркай,
Сергей, чего похуже наперёд.
– Всё сдюжим. Чуйка вовсе мне не врёт, –
Улыбчиво сказал Сергей Волконский. –
Припомните, как в Велиж ворвались.
Французские мундиры наших лиц,
Когда мы подошли отнюдь не горсткой,
Пикетам не раскрыли. Повезло.
По быстрой паре крыльев ремесло
Разведки нам даёт – к уму в придачу!
– Да, армию не тронула беда.
Налёт на Велиж нам принёс удачу.
Манёвру неприятеля тогда
Устроили мы вовремя огласку,
Затеяв в городке ночную пляску.
– Скорей уж, свистопляску. Казаки
Свистели так, что недруги с тоски
И ужаса от сабель разбегались.
Поди, как заяц, трясся Богарне:
Вот-вот казак примчится на коне.
– Должно быть, с братом собственным ругаясь,
Совсем рассвирепел Наполеон:
Нашли мы скрытный вражеский притон…
* * *
– Блокируя ходы к Санкт-Петербургу
Отрядами армейских партизан,
Россия ни к подбрюшию, ни к брюху
Столичному не сдаст путей. Тиран
Европы соблазняется Москвою,
Но план его убог, – так сам с собою
Пытался рассуждать вслух Бенкендорф,
А Ржевский молча, впереди рядов
Казачьих, ехал рядом с генералом,
Внимая бормотанью всякий раз,
Когда касалась слуха горечь фраз. –
Какой бы враг наш не был гений, ранам
России всё ж смертельными не стать…
Поручик фыркнул: – Сгинет вражья рать…
«Сезону хмуро лес давал обеты
Расстаться с летней зеленью листвы,
А песни на полях-лугах пропеты
Давно серпами-косами, увы.
Мы просто любим жизнь. Но простаки ли»? –
Минутным настроеньем ностальгии
По мирной незапятнанной весне
Отдался Ржевский рифмам в тишине
Под стук копыт и конский всхрап негромкий.
От редкой в мыслях лирики отвлёк
Гусара Бенкендорф: – Уснул малёк?
Дремать чревато. Ходим все по кромке.
Крадёмся по опушке, благо, лес
Даст знать: ты – жертва или ухорез.
В лесу я стал бы Робинзоном Крузо…
Горит там что-то. Явно, что не торф.
Ужели и туда дошли французы?!
Поручик, – повернулся Бенкендорф
В седле к гусару Ржевскому, – все тропы
В лесах мы стережём. Ну, а хитро бы
Что смог бы пресловутый Бонапарт
В чащобах наших?! – Он невольно рад,
Что с армией сражаться мог открыто.
– Да, вовсе не лесной он партизан.
– Едва ли Ксерксом к нашей Спарте зван
Он, полчища ведя, но волокита
Со всеми нами льву полей претит.
Он в дебрях бы умерил аппетит!
– Завязнет этот Ксеркс! К победной дате,
Ко всем для полководца торжествам
Его не приведёт средь нас предатель.
Укусами растащим по частям
Плоть львиную мы рано или поздно.
– То что растащим, это не вопрос, но
Мы – скифы. Не спартанцы, благо, факт
Известен всем. Глядишь, и саркофаг
Мы из знамён поверженных сварганим
Над гробом Бонапарта в этот год,
Когда получит смерть большой доход.
– Не дай Бог, если сами резво канем
Мы в Лету, выражаясь языком,
Что от тебя, поручик, мне знаком…
Не стал алмаз никчемным минералом,
А дельный полководец – дураком…
Казачий полувзвод за генералом
Готов в огонь и в омут. Друг врагом
Не станет, ну а сросшийся с мундиром
Герой прослыл природным командиром,
Притом, что он – ничуть не солдафон.
С рожденья с Бенкендорфом титул «фон»,
С годами появился титул «храбрый».
Под стать ему и конный был конвой.
Коням казачьим видеть не впервой
Попутные завалы да ухабы…
Поручик Ржевский, тёртый весельчак,
В конвой не последний был смельчак…
– Я слышал, будто выстрелы гремели…
Всё реже возлегают на печах
Средь молодых и пожилых Емели,
Но сами бьются, чтобы свой очаг
Отважно защитить от всех незваных.
На малодушных и на хитрованах
Удержится ли русская земля! –
Гусар, просунув кисть руки в темляк,
Тревожиться продолжил не на шутку.
Ответил Бенкендорф, ценя Устав:
– В бой устремляться, цель не распознав,
Вольны гусары, вопреки рассудку?
Конвой мой, к сожаленью, крайне мал.
Но там село. Задор твой я поймал.
– В конце концов, кто праздновать рад труса,
Боясь за веру в собственный народ?!
Поближе, чем Москва, к нам город Руза?
Порой кричим «ура» мы. Пара нот.
Но как она возносит нас для боя!
В бою смерть избирательна, а боль я
Телесно и душевно потерплю…
Французских мародёров к октябрю
Отвадим от разбоя, уничтожим.
Насильников изрубим белым днём.
И всяких фуражиров заодно.
Преемников на ноль помножим тоже.
И храмы наши рушатся и кров,
Пока не одолеем всех врагов.
Покончить с изуверами неймётся,
Но ждёт нас много, безусловно, дел, –
Поручик, остывая от эмоций,
Вниманьем Бенкендорфа овладел
И вновь утратил, ибо на просёлок
Из леса после переклички соек
Метнулись к генералу мужики.
Набрав себе по-быстрому секир
Из кос-литовок, прикреплённых к палкам,
Для боя снарядился рой крестьян.
В овраге где-то временный их стан
С резервами таился. Был оплакан
Оттуда ряд погибших, чьи тела
Лежали на дороге у села…
Толпу взбодрил своим приветом Ржевский.
Он первым понял: рослый бородач
Не зря бежал к дозору – в этом жесте
Сигнал был: путь нельзя продолжить вскачь.
Гонец встал виновато, но не каясь.
Сошёл и генерал, гонцу вникая,
Когда тот речь завёл от всей толпы:
– К селу вас подведу с лесной тропы.
Тебя нам в помощь Бог направил, барин…
Дозорных бородач остановил…
«С такой-то вот крестьянской, вплоть до вил,
Войной тебя сам чёрт поздравил, парень»! –
Внушал себе гусар, сойдя с коня,
Молчанье с деликатностью храня.
Крестьянин в окровавленных лохмотьях
Военным поклонился, сникла стать:
– Не трус и не отрезанный ломоть я.
За общество готов я пострадать.
Уж лучше смерть, чем жить уныло молча.
За баб своих порвём врага мы в клочья.
Со мной соседи и Никола-зять.
Нам знать бы, как врага за горло взять!
Не знаю, где сейчас жена Авдотья,
А где, да и жива ли, с ней сноха –
Они бежали прятаться в стога.
Над всеми сатанинское отродье
Глумится и просвета нет в грозу.
Гаврила я. О помощи прошу!
В селе у нас разбойники такие,
Что армией назвать их кто бы смог!
Нас сотни тут с дубьём, но пустяки ли –
С дубиной против пуль?! Сын Стёпы с ног
Свалился сразу насмерть! Стёпа ранен!
Мы многие в крови – бой был неравен.
Я сам в крови – покрыли брызги лик.
Собрать своих убитых – риск велик…
Слышь, наш-то барин в лес бежал с испугу,
А мы не знаем, как изгнать врага.
Они нас бьют, а с кем у них игра –
Мою девчонку голую по кругу
Они пустили, с деревом косой
Глумливо увязав. И… как с козой,
Голодными волками с ней… игрались…
Едва ли Настя выживет теперь…
Глумлениям любым и то ведь край есть!
Кто губит нас? Взбесившийся ли зверь
Ворвался или это сатана сам
Насытиться желает нашим мясом?!
На вас надежда наша, казачки!
У слушавших расширились зрачки,
А пальцы крепче сжали сабли, пики…
В селе готов враг к бою – будь здоров!
Задумался серьёзно Бенкендорф:
«Крестьян тут поддержать – порыв ли пылкий?!
Кто дал бы мне приказ так рисковать!
Но… совести своей мне мерзко врать…»
– В конец не замордует ли людей нам
Орда всеевропейских упырей? –
Гусар, с негодованьем неподдельным
Рубя клинком разросшийся пырей
И вытоптать грозя весь дёрн подножный,
Подначивал начальника. – Не можно
Оставить так на произвол зверья
Народ изничтожаемый! – Верь, я, –
Заверил Ржевский скорбного Гаврилу, –
Возглавлю самых храбрых мужиков,
В бой лично поведу. Вам нужен кров –
Его мы отвоюем нынче в силу
Того, что с нами Бог. Наш пыл – не блеф,
Но… строг Винцингероде – наш аншеф…
– Сильны французы даже в обороне.
За их плечами сколько разных войн! –
Нет, вникнув в диспозицию, барон в ней
Завяз бы, – Думать нужно головой,
Не тратясь на эмоции-капризы,
До боя, чтобы нам свои сюрпризы
В селе не навязал матёрый враг.
Полтысячи крестьян вместил овраг.
А сколько предстоит бить супостатов,
Никто не доложил нам, но удар
Успешный мне простят и государь,
И наш Винцингероде. Робость гадов
Предвижу по всему их тут числу,
Ведь я их напугать в селе рискну.
– Возможно, предстоит бить не по роте,
А даже и по двум. В чём наш девайс?
В защите бонапартово отродье
Пребудет в превосходстве против нас, –
Поручик испытующе серьёзно
Ответил генералу. – Нужно розно
С крестьянами врага атаковать.
Казачьими уловками сковать
Врага – он наш наскок не переварит.
– Всё так, поручик. Всюду не поспеть
Нам сразу. Мы возьмём по фронту треть.
Где численно малы мы, нас поправят
Крестьянские ватаги: фланги им
В атаке на село мы отдадим.
Мы, Ржевский, не страшней чертей с рогами,
Но что их стадо, коль струхнёт пастух!
Пред чем спасуют, будучи врагами,
Капралы? Неожиданность. Испуг.
Да, собственно, и сами мы с усами! –
Воскликнул Бенкендорф. – И… Бог наш с нами!
Французские капралы хороши
В понятном им порядке. Но дрожи,
Тушуйся враг, когда мы всыплем перцу!
Капралам враз гулящих не собрать,
А порознь – это вовсе и не рать.
И каждому такому отщепенцу
Мы сходу и внушим, что он – овца,
Дрожащая при виде молодца…
Возглавить бой крестьянский – что-то вроде
Шального мятежа – нет вовсе прав.
Все смотрят, словно я – Винцингероде
И буду «за», все «против» исчерпав.
Преступно наше действие любое...
– …глянь, барин! Наших баб погнали в поле,
Да в голом виде! Избы с края жгут,
Чтоб нас огнём отсечь! Такая жуть!
– Красивы бабы, но не до красот мне, –
К решению пришёл сам генерал. –
Хотя вы все тут от сохи, ни ран,
Ни смерти не боитесь. Бодро сотни
Способны нанести врагу урон.
Пойдём мы на врага со всех сторон.
Противник будет паникой измотан.
Вы гаркнете все разом и с краёв.
Когда их отвлечёте, мы намётом
Да всем отрядом ваш поддержим рёв…
Добро, овраг лёг вдоль села подковой.
Вникай, Гаврила, ты – мужик толковый.
В овраг ваш прокрадёмся мы сквозь лес,
И станет всяк из нас головорез
По отношенью к армии разбойной…
Мы с гиканьем казачьим в центре вскачь
В село ворвёмся, как кабан-секач,
Чтоб слева-справа силушкой раздольной
И с криком оглушительным скорей
Вы с пиками шли, пусть и без коней…
– Вот это барин! – голосу восторга
Неробкого Гаврилы внял народ. –
Вне всякого сомненья или торга
Готов за нас он сам идти вперёд!
Кто юн ещё, а кто растит седины,
Но все мы после верных слов едины
В желаньях изрубить всех басурман.
Отряд казачий – в деле наш таран…
Народ в атаке был и злым, и ражим.
Утыканных гвоздями сто дубин
Усилили копейщиков… Убил
Врага морально рёв. Обескуражен
Лавинами орущих мужиков,
Противник с европейских языков,
В конце концов, сошёл на вопли страха.
Насильников рубили на салат.
Казак, а всяк из них – лихой рубака,
Жалеть наполеоновских солдат
Отнюдь не собирался в рукопашной.
Атакой ярой, громкой, бесшабашной,
Причём произведённой с трёх сторон,
До паники их дух был изнурён:
Грабители, кто выжил, в плен сдавались…
Поручика-вестфальца подвели
Крестьяне к Бенкендорфу: – Сам вели,
Что делать с подлецом. Кричал он «аллес».
Вот и сейчас пощады ждёт, ей-ей.
Знай, барин, что вот этот самый змей,
Что нами не добит, допроса ради,
К Настёне нашей юной приставал.
Молил его я сам… а он, «старатель»,
Стал первым истязателем да рвал
Девчоночку со всей своею сворой!
– К таким я снисходить до разговора
Не стану, – отвернулся генерал. –
Он нынче твой, Гаврила, отмеряй
Насильнику сам меру наказанья.
Ишь, как рыдает! Думал, пощадим.
– Там кол уже готовит Никодим.
Змей заслужил столь нежного касанья,
Что будет нас о смерти умолять!
Не верю, что его рожала мать.
Во двор с холодной яростью Гаврилы
Сместился пик возмездия, а казнь,
О коей мужики лишь говорили,
Реальность утвердила без прикрас.
– Вот месть тебе, гадёныш, но моя ли?!
Рыдаешь?! Вспомни, как тут умоляли
Тебя мы с батей: «Настю пожалей»!
Мы в ноги пали – ржал в ответ ты, змей!
Как зверствовал своей ты борзой властью
Над нами и над девонькой моей!
В небесный приговор вникай, наглей
И впредь, но на колу, а мы за Настю
С тобой в расчёте! Гляну, как взбледнёшь!
В довесок получи под вопли нож…
(продолжение следует)