Вода всегда была привержена трудам.
Задолго до того, как поседел Адам,
Которого своим ты называешь предком,
Когда с гигантами в общении нередком
Свой продолжали род людские племена,
В те неизвестные потомкам времена
Кирпичный город был, стоявший на равнине,
Где простирается седое море ныне;
А город старческим безумием страдал,
Пророческих угроз в грозе не разгадал;
Преемники возниц – сегодня капитаны,
А государями прослыли ураганы;
Творец пустынь глухих и сумрачных морей,
Кончая бурями, Бог начинал с царей,
А в городе кишел неутомимый рынок;
Стада двуногие от родов до поминок
Шумели, как жужжат пчелиные рои,
Хоть рядом океан справлял пиры свои.
И в этом городе был государь надменный,
Он головы косил, косарь всенепременный;
Вы скажете: злодей? Нет, просто государь,
Которого страшит букашка, как бунтарь;
Его игрушка – бич, а путы – паутина,
Для вьючного скота он хищная скотина.
Но это не его вина, и был бы он
Участливее, будь он подданным рожден;
Однако человек есть человек, и тенью
Тиран сопутствует привычно преступленью;
За пурпур держится властитель, раб судьбы;
Тиранами в душе бывают и рабы.
В кирпичном городе имелись и товары,
И многолюдные крикливые базары.
Там флейта слышалась и лютня, и тимпан;
К богам причислен был там бронзовый болван.
Тот город варварский в жестокости был весел;
Привык он хохотать над тем, кого повесил;
Забвенье хорами там распевало вслух,
Был тенью человек, и был мгновеньем дух;
В том городе водой проточною гордились,
И жены царские купаться не стыдились,
Хоть звездноглазый страж, павлин в саду бродил;
Там спящих на заре безжалостно будил
Стук многих молотов, сей гром трудолюбивый;
Стервятник там сидел на храме, горделивый;
Спокойно коротал он солнечные дни,
Поскольку идолам стервятники сродни;
Тигр лютовал, орел не брезговал добычей;
Один и тот же был у них с людьми обычай,
И жертвенная кровь текла по алтарям,
Тем самым приобщив богов к земным царям.
Алтарь был золотым подобием светила,
А чтобы ржавчина гвоздей не повредила,
Был деревянными гвоздями схвачен кров;
Будили день и ночь жрецы своих богов
Свирепых музыкой, то систром, то гобоем,
Всепожирающих боясь дразнить покоем.
Шли в город женщины собою торговать.
И начал океан прибрежье размывать,
Подтачивал тайком привычные причалы,
Долбил он берега, обгладывал он скалы,
Работал тщательно, нисколько не жесток;
Так яму мертвецу могильщик роет в срок;
И в продолжение губительного цикла
Вода, как подрывник, в земную твердь проникла;
Но не расслышал бы никто и никогда,
Что под зелеными полянами вода;
Она, бесшумная, под город подкопалась,
Где продавалось всё и снова покупалось;
И вечером, когда трепещет бренный мир
И поднимается, как сумрачный эмир,
В тумане Сириус, чтоб вызвать вереницы
Неисчислимых звезд, когда ночные птицы
И облака летят, не знающие сна,
Всплыла над горными вершинами луна
И осветила вновь дома, чертоги, храмы,
Фантасмагорию прощальной панорамы;
А город, как всегда, монарху подпевал,
Который с челядью своею пировал;
Он за столом своим беспечно веселился,
И не успел он встать, как в бездну провалился.
Не различающий ни мрака, ни светил,
Разверзся хаос там и землю поглотил;
Раздался грозный шум, как будто бы на части
Разваливался мир, и как из черной пасти
Вдруг пена прорвалась, вскипая на ветру,
И провалилось всё в бездонную дыру.
Где прежде город был, теперь седое море
Угрюмо движется на гибельном просторе,
И возвышается над ним лишь небосвод.
Таков таинственный напор всемирных вод.