Скажу немного о младшем брате Николае. Он, кажется, у бабушки был любимчиком. Неприхотливый в еде, полненький, с очень покладистым характером, он имел, кажется, одну только слабость - рано начал курить. Так рано, что все диву давались - лет, наверное, с шести-семи.
Наказывать ремнём у нас в семье не было принято. Увещевали брата словами, лишали скудных сладостей. Бывало, всей семьёй не разговаривали какое-то время с ним... Бойкот устраивали - куда деваться, и мы в этом участвовали, брата-то надо было спасать.
В такую пору брат уходил на речку. Там, в потаённых, ему только одному известных местах удил рыбу, вечером усталый и голодный приходил с уловом. Молча клал рыбу на лавку в кухоньку, чувствуя своё бессилие перед папиросами, садился и ждал, что будет дальше. Надеяться, что угостят сигаретой, в голову не приходило. Ивовых сухих листьев, измятых в порошок, вместо табаку нанюхался и накурился. "Хотя бы накормили", - думал, наверное, Колька. Хотя за удовольствие сомнительное, кажется, готов был платить любую цену. Первой не выдерживала бабушка, подходила к внуку, гладила его по голове, приговаривая ласково: "Кормилец ты наш, что бы мы без тебя делали...". Вытаскивала из печи "с загнётки" только для брата покрытый тоненькой жирной плёночкой суп, отрезала ломоть хлеба. Колька молча ел, изредка поглядывая на бабушку. "Ешь, ешь", - с умилением говорила бабушка. Потом поворачивалась к семейству и говорила: "Всё, я в ваши игры не играю, больше худого слова не скажу парню. Моё слово такое: пусть не таясь, курит, иначе стаю или же, того хуже, дом спалит". Голосовать не голосовали, но вышло по-бабушкиному.
В классе пятом уже, наверное, наблюдаем такую картину. Бабушка в портфель брату кладёт сальную лепёшку, завёрнутую в плотную бумагу - это обед школьника тех лет, достаёт из-под фартука папиросы: "Двух-то хватит на день?". Колька молча берёт папиросы и ловко, в одно мгновение, они исчезают не то в фуфайке где-то в кармане или же за пазухой. Бабушка уже, наверное, в сотый раз напоминает внуку: "Ты уж поосторожней там... Не осрами нас перед учителями, стыда не оберёмся".
Бабушка ты, бабушка... Шила в мешке не утаишь. Уже в компании мужиков покуривал Колька, уважали. Уж больно он ловок был в рыбалке. То ли рука у него была лёгкая, то ли заговоры какие знал - не скажу, но без улова домой Колька не приходил. То омуток где-то в речке надыбает и натаскает оттуда месканов на жарёху. То под шлюзом плотины доходное место найдёт - везло парню. Тащит на связке окуней, а они - как на подбор, прямо как лапти, да жирнющие. Рыбак знакомый встречается - они же, рыбаки, друг друга издалека, говорят, видят: "На не океяне ли ты их, Колька, ловишь? У нас в речке отродясь таких не было. Я вот вчера принёс, дак жена даже чистить не стала - всех свинье скормила, мелюзга одна. Может, покурим?". Садятся на валежину, молча курят. В закрытый рот муха не залетит.
Вырос Колька... После школы курсы шоферов в ДОССАФ окончил. В мае 1971 года ушёл в армию. Я уже пришёл с армии. Бабушка болела, у неё был рак, её 80 лет. Она ещё многое успеет, отгуляет на моей свадьбе, успеет уже, совсем ослабевшая, подержать моего первенца. Видели бы кто, сколько было счастливо её лицо - она прямо-таки вся сияла от радости. Жить её оставалось три месяца. Она дождётся Николая, как и обещала, выпьет с ним на посошок браги, и на четвёртый день после встречи навеки заснёт, склонив голову на плече нашей матушки. Не было ни судорог, ни печати смерти на лице.
Я не сдержал слово - не похоронил бабушку под полом нашего дома, как обещал в детстве. Мало того - не прикрыл её очи. Я был далеко, всего на два часа опоздал. Не по-христиански поступили, свезли на кладбище раньше времени тебя те, кого нет в этой исповеди, они мертвы, о мёртвых плохо не говорят.
Мир праху твоему... Бабушка - кормилица заступница наша.