Иногда, когда я смотрю в прошлое с высоты дней, прожитых в океане света с ним и в пучине отчаяния без него, пепел окутанных меня иллюзий чуть рассеивается, выявляя нечёткую грань жизненной реальности, и я понимаю, что давно и безвозвратно нахожусь за ней. Я ступил за порой видимую мне черту ещё тогда, когда спустя пару недель после нашей первой встречи решился подойти к нему в летнем кафе, украшенном диким орнаментом цветов. Случайно забредя туда, ведомый таинственной силой судьбы, я не смог пройти мимо столика, за которым он в лиловой майке сидел, бездумно вертя в руках чашку с ароматным чаем и подставляя лицо палящим лучам полуденного солнца, очевидно являющимся его любимым десертом. Он пропитывался светом и жизнью лета, сидя, чуть склонив голову, напротив меня, а я медленно утопал, замыкая себя в его Вселенной, с заоблачным интересом внимая его льющимся через уста мыслям. Но постепенно он затихал, всё больше слушал, наблюдал и, судя по всему, запивал мои наверняка опостылевшие откровения уже остывшем чаем. Неудивительно, что дней былых бесцветное сукно, не расписанное трепещущим огнём счастья, этого парня-радость абсолютно не интересовало.
Он был ослепительным и одичало безумным в водовороте жизни и стремился к подобным, существующим в эйфории неомрачённого благоденствия. Я часто и потом замечал, что он за беседами со мной увядал, увязая в будничной неизбежности. Со всей ясностью понимая это, я не находил в себе сил отпустить его - от одной только подобной, беспощадно въедающейся в сознание мысли тело сковывал липкий страх, а весь мир медленно начинал меркнуть, заволакиваясь дымкой так ненавистной ему серости. И с тем же неконтролируемым, безрассудным отчаянием, с коим безуспешно, но рьяно пытался побороть собственный эгоизм, я разумом не мог осознать, почему он непременно ко мне возвращается. Но от всего сердца неистово благодарил Господа за то, что это случается. И тут же беспощадно проклинал, ненавидя, что он вообще от меня уходит.
Однажды, когда мы в сгущающихся сумерках возвращались с ним с совершенно сумасшедшего, непонятного, пульсирующего повисшими в воздухе вопросами арт-хаусного кино, я, держа его за сильную руку, пока он жизнерадостно выписывал одному ему понятные пируэты, идя в чёрных туфлях по тонкому грубому бордюру, неожиданно даже для себя признался:
- Ты напоминаешь мне детское шампанское. - Паренёк с каким-то странным оживлением обратил свой взор ко мне, приподняв брови, ещё больше тем самым обнажая игривые ямочки на щеках; и говорящим молчанием побуждая продолжить.
- Такой же естественный, одним видом опьяняющий и дарящий счастье. И сколько бы тебя не было, всегда мало, - поясняюще улыбнулся я, сдерживая плескающееся во мне совсем не детское взрывное желание.
Он, запрокинув голову, по-ребячески заразительно засмеялся, а после, чуть ссутулив плечи и закусив всё ещё расползающуюся в улыбке губу, помотал головой.
- Нет, Валера. – Пацан точно попытался ощутить на языке пузырчатую сладость «шампанского», а после, сияя улыбкой, выдал так, словно мимолётом сказанное ни капли в пояснении не нуждалось: - Виски. – Взглянув же на озадаченно ошалевшего меня, вздохнул и, с детской наивностью приподняв плечи и наклонив голову, вдохновенно протянул: - Виски я. Меня дозировать нужно.
Его фразы приводили меня в смятение с той же силою, с коей его, по всей видимости, загоняла в тупик нормальность. Я не сразу понял, что воспринимать их нужно со всей серьёзностью, а когда осознал это, было уже безнадёжно поздно.
И, искренне веруя, что передоз счастьем невозможен, совершенно себя не сдерживал, с жадностью поглощая лучистую энергию, впитывая любовь к жизни и эту необъяснимую привязанность ко мне... беря всё, что он со всей открытостью и щедростью даровал. Особенно парнишка не скупился ночами, полностью отдаваясь мне и непревзойдённой первозданной силе охватывающей нас страсти, в коей с блаженством и растворялся.
После одной из таких ночей, он, привычно заварив чай, с улыбкой подошёл ко мне и, улыбнувшись, вымолвил:
- Я скоро, - а после, неслышно прикрыв за собой дверь, растворился в бушующей темноте ночи.
Я вспомнил, как как-то мимоходом он признался, что видит своё предназначение в том, чтобы направлять всех вверх по лестнице, ведущей к собственному раю. Наш же с ним парадиз оказался хрупким и недолговечно бумажным, обернувшись для меня адом.
Его «скоро» растянулось на десять невыносимых суток, в течение которых вокруг меня вилась ночь, напрочь поглотив собой день, ибо мой собственный животворящий свет впервые меня покинул, оставив в дичайшей тишине на границе с непроглядной эмоциональной тьмой.
Однажды ночью, среди сна...
Я про себя пробормотал,
Что не могу я без тебя-тебя.
И сразу сна, как не бывало.
Пол ночи я в слезах сидел,
И думала я о тебе,
Ещё пол ночи я ревел...
Под утро - я опять во сне.
И там, о Боже, снова вижу
Твой образ чудный и живой
И там, тебя, как будто слышу
И ощущаю вновь покой...
Как чудно находиться рядом,
Хотя бы так тебя держать
Осматривая нежным взглядом,
Тебя легонько обнимать.
Но вдруг - вновь слёзы, тебя нету
И снова свет передо мной...
Быть может ты вернёшься к лету...
И будешь снова ты лишь мой.
Ну а сейчас ты в Краснодаре
Боишься ты, что я уйду.
Но знай, пока тебя гоняют
Я не отдамся никому.