По мотивам Евгения Онегина

               
"Мой дядя, балагур и скряга
Лет сорок проживал в деревне
И, хоть по сути был миляга,
Ко мне он относился скверно.

Когда же приболел немного,
Гонца с письмом ко мне направил,
Призвал отправиться в дорогу,
С ним посидеть все дни, добавил.

Он жил в довольстве, при холопах,
Поутру ключницу бранил.
Порою вспоминая что-то,
«В окно смотрел и мух давил».

Мне предстояло возле дяди
И дни, и ночи проводить,
Но, ретроспективно глядя,
Готов наследство получить".

Так размышлял в пути Евгений,
Вступивший в сговор с совестью и нравом,
Не упуская выгодных мгновений,
Конечно, соразмерны с правом.

Приятели и други Дон-Жуана,
Закончив предисловие, тотчас,
С анти-героем – бонвиваном,
Готов я познакомить Вас! 

Онегин, давний мой знакомец,
Рождён был у брегов Невы,
Вдали от питерских околиц,
Как, верно, догадались вы.

Отец его служил примерно,
В долгах бывая, как в шелках,
Давал три бала непременно,
Кутил и промотался в прах.

Судьба смотрела благосклонно,
Хранила  отрока для света,
Воспитывала непреклонно
И зело  преуспела в этом.

Когда же юность оголтело
Его поймала за кушак,
Мелодию любви пропела
И рассказала, что? И как?

Ему представлена свобода,
Острижен он и приодет
И выражается по моде,
Так вскоре выпущен на свет.

Заметить должно, что французским
Он совершенно овладел,
Носил лорнет, читал по-русски
И в полонезе преуспел.

Он в обществе непринужденно
Мог в общий разговор вступить,
Сострить удачно, несомненно,
Вино не пить, а пригубить.

Латынь давно почила в бозе,
Её не в моде применять.
Ведь это то, что на морозе
От трости ручку целовать.

Но цепкой памятью владея,
Латынь Евгений изучил.
О Ювенале толковать не смея,
Не раз он vale повторил.

Знал два стиха из Энеиды,
В истории копаться не любил.
О приключениях Амфитриты
Все анекдоты повторил.

К звучанию мелодий относясь прохладно,
Стихосложение не превозмог.
Адама Смита почитал приватно,
Бранить Гомера с Феокритом мог.

Немало знал всего Евгений,
Его учили для примера,
Но в чём себя считал он гением,
Было искусство адюльтера.

Он лицемерить научился,
Коснувшись нравственности Света.
Он лжи и фальши не смутился,
От пассии не получив ответа.

Он пошлым овладел искусством
«Шутя, невинность изумлять».
Порою становилось грустно
«Приятной лестью забавлять».

Случалось, он ещё в халате,
Записочки несёт слуга:
Те в Грановитой ждут палате,
Другие  - посетить снега.

А ввечеру, когда стемнеет,
Карета подана к крыльцу.
Бобровый ворот индевеет,
Бьёт снежной пылью по лицу.

В “Talon” уж ждёт его Каверин,
Изящно сервирован стол,
Шампанского снаряд, уверен,
От потолка отскочит в пол.

А на столе - roast-beef  сочнейший
И сыра Лимбурга пласты,
И Страсбурга пирог вкуснейший,
И ананасовы тосты.

Закончен ужин. Прошумели
Брегета точные звонки,
Напоминая, что на сцене
Балета новые ростки.

Онегин поспешил к театру
В привычный окунуться свет,
Взглянуть на Федру, Клеопатру
И новый оценить балет.

Аншлаг в театре, ложи блещут,
Раёк волнуется, кипит,
 Амфитеатр тихо плещет
«И, взвившись, занавес шумит».

Истомина стоит на сцене,
Нимф окружённая толпой,
В блистательности роковой
Готовая взлететь с арены.

Богиня нового балета
Истомина легка, как пух.
Ей для стремительного взлёта
Эол не нужен, нужен Дух.

Лорнирует Онегин ложи,
Идя меж кресел по ногам.
Там друг на друга все похожи,
Хоть много незнакомых дам.

Раскланялся с мужчинами учтиво,
На сцену мимолётно лишь взглянул,
Дидло искусство помянул не льстиво,
Отворотился и зевнул.

По окончании балета
Обычный хаос при разъезде,
Кареты поданы к подъезду.
Онегин уже скачет где-то.

Прядя в уединенный кабинет,
Укомплектованный парфюмом,
Фарфором, бронзой перед трюмо,
Не забывает про лорнет.

Янтарь турецкой обработки,
Хрусталь гранёный на столе
И вензеля на янтаре,
И трубки покурить в охотку.

Любил Евгений  приодеться
В последней моде, как Чаадаев,
Пощеголять  пред зеркалами
И, как Венера, повертеться.

И вновь Онегин сел в карету,
И снова покатил на бал.
Пока он терпит смуту эту
И бал ему покамест бал.

Но вот и дом при цельных окнах.
Евгений по коврам взлетел.
Мелькают профили на стёклах,
Гремит мазурка, плясунов удел.

Кавалергарда шпоры звучно
Звенят, трезвонят и бренчат
И с этим звуком неразлучно
Мелькают ножки шустрых дам.

Привычка к балам как болезнь
И неотвязна, и вредна.
В болезни тело точит плесень,
А бал придумал Сатана.

Бордель напоминает зала,
Где арендуется невинность,
Где дам невинная провинность
Порой не стоит и гроша.

В стране, ноге обеднённой,
Проблематично их найти.
Три пары ножек устройнённых
Вас не обрадуют в пути.

Но мне две  ножки приглянулись
На пляже моря пред грозою
И всё во мне перевернулось,
С трудом я овладел собою.

Хоть хороши ланиты Флоры
И обаятельно Дианы грудь,
Но всё же ножка Терпсихоры
Твердит мне властно: «Не забудь!»

Она везде неотразима:
Под плотной скатертью столов,
Весною на траве лугов,
Зимой – перед огнём камина.

Но, что ж Онегин? Утомлённый
И шумом балов и пирами,
В постель он едет полусонный,
С полузакрытыми глазами.

А между тем с бидоном полным
К раздаче охтенка спешит,
А Петербург неугомонный
Едва заснул и вновь бежит.

Гремят охраны барабаны,
Из труб змеёю вьётся дым,
Открыты ставни басурмана –
Заслон от хладных русских зим.

Германец приоткрыл окошко,
Свежайший предлагая Brot.
Он явно не доспал немножко,
Но хлеб успешно раздаёт.

Евгений, утомлённый шумом
Балетной музыки, балов,
В сон погрузиться был готов
До вечера. Не тратя  слов.

А вечером всё  те же балы,
Шампанское и адюльтер.
Всё это прежде развлекало,
Теперь же стало не у дел.

Английский сплин пленил героя,
По-русски – чёрная хандра.
От сей соседки всякий взвоет:
Сегодня то же, что вчера!

Его не занимали сплетни,
Салонов  светских моветон,
Как скрипы старой ржавой петли,
Оставил покер и бостон.

Ему наскучили причуды
Красавиц света, разговор,
Их слёзы, сцены, пересуды,
Пустой, лишённый смысла, спор.

Оставил он младых красоток
С их еле развитым мышлением.
Себе устроил заточение,
У Бога  вымолить прощение.

Онегин, яростно зевая,
Перо от гуся погрузил в чернила.
Хотел писать о чём-то, ожидая,
Что  сможет описать красоты Нила.

Но не предвидел он, что труд упорный –
Писательское дело. Нужно
Изгрызть все перья, выпить все чернила,
Чтоб то, что пишешь, было не топорно.

Перо с досады выбросил в корзину,
Бумагу, скомкав, отшвырнул туда же,
Читать уселся он, кляня судьбину.
Он помнил, что хандра ждала его на страже.

Евгений стопку книг сложил перед диваном
И принялся читать, отчаянно зевая.
И вскоре порешил: «Затея не живая,
Вся беллетристика грешит обманом!»

Условия света отвергая,
Отринув бремя суеты,
Я подружился с ним  в то время,
Мне нравились его черты.

Нередко летнею порою
Невой любуясь по ночам,
Вздыхали мы, о чём, не скрою,
О мезальянсе при свечах.

Я с ним готовился к вояжу
Познать далёкие страны,
В Марселе побродить по пляжу,
В гондоле выпить Мартини.

Мечтам нередко ставится предел.
Онегин из деревни получил известие,
Его призвали посетить поместье,
Поскольку дядюшка внезапно заболел.

В деревню он примчался поздно:
Старик покинул этот мир.
Его похоронили слёзно,
Он для соседей был кумир!

Онегин получил наследство:
Леса, поля и тополя,
Заводы, воды и земля,
И ручеёк, знакомый с детства.

Пришла свекровь – Зима,
Раскинулась покровом,
Хозяйским цепким глазом
Окинула простор.

Привычно поворчав,
Всем раздала обновы,
Мороза-Деда властно.
Отправила в дозор.

Холсты льняные пышно
Стелила по оврагам,
Озимые скрывала
Брильянтом, жемчугом.

В окрестных деревнях,
Прослыв издавна магом,
Сковала льдом пруды
И лужи за гумном.

Среди  трудов волшебных,
Фантазий и чудачеств,
На миг забыв всю важность
Предназначения  зим,

Хозяйка той поры
Смягчилась, чуть не плача,
Узрев больного зайца,
Похлопотав над ним.

Мальчишки всей округи,
Почувствовав слабинку,
Сбежались на лужок,
Чтоб поиграть в снежки.

Тут кто-то предложил
Слепить дитя-снежинку.
Взялись за дело дружно:
НЕ Бог обжёг горшки!