«Идеи, как и вши, заводятся от бедности», — написал Корнелий Зелинский в статье «Конструктивизм и социализм», опубликованной в сборнике ЛЦК «Бизнес» в 1929 году.
Этот злой парадокс — правдоподобное отражение идеалистических русских философствований. Философствование русской, советской и снова русской интеллигенции, как правило творческой, всегда шло не от избытка культурных сил в стране, не от полноты и сочности реальной жизни, не от сопереживания «униженным и оскорбленным», не от искреннего желания улучшить ситуацию, а напротив — от тотальной бедности, от невозможности сосредоточить внимание на настоящем, «жить этим настоящим, бороться за него», от «тайного» желания извлечь личную выгоду от философствования. Еще философствующий подрядчик Варавка в романе-эпопее «Жизнь Клима Самгина» Максима Горького очень точно определяет этот принцип:
— В России живет два племени: люди одного — могут думать и говорить только о прошлом, люди другого — лишь о будущем и, непременно, очень отдаленном. Настоящее,
завтрашний день, почти никого не интересует.
Глубокого чувства действительности, чувства настоящего во всех его «мелочных» проявлениях у русского человека никогда не было: «Вшей наших мы не чувствовали. Почесывались — да. Разговаривали — да. Но не чувствовали».
Таков закон исторической диалектики: чем обездоленней, чем глуше и темнее страна, тем фантастичнее идеи, особенно так называемая «национальная», которую всё силятся придумать, тем небеснее и возвышеннее сам идеализм. Как говорится, «чем ночь темнее, тем звезды ярче».
НУЖНО СДЕЛАТЬ ПОЭЗИЮ, КАК ВЫСШУЮ МАТЕМАТИКУ, ДОСТУПНОЙ МАССАМ, НО НЕ ПУТЕМ ИЗЪЯТИЯ ЕЕ ЦЕННОСТЕЙ, А СОЗДАНИЕМ КАДРОВ РАСТОЛКОВАТЕЛЕЙ В РАБОЧИХ КЛУБАХ И ИЗБАХ-ЧИТАЛЬНЯХ, Т.Е. ПУТЕМ ОРГАНИЗОВАННОГО ПОДЪЕМА КУЛЬТУРЫ.
«В этом смысле «русская» философия — говорит Зелинский, — одного и того же корня, что и наши русские вши. Мы только морализировали. Философствование нашей интеллигенции было насквозь романтичным, отрывавшим ее от действительности, от настоящего. Философский идеализм был у нас не только разительным компонентом, но и дополнением к нашей вшивой природе. Этот философский идеализм давал «горение духа» интеллигенции, давал ей иллюзию отрыва от режима, давал ей «надмирную, вечную точку зрения» и претензии отсюда — невероятные, веру в свое нелепое избранничество — поразительную».
Очевидно, что в новейшее время на смену прежнему романтическому философствованию интеллигенции пришло сугубо прагматичное, основанное, как правило на желании извлечь личную финансовую выгоду.
«Вы не можете представить себе, — писал Боткин Анненкову, заграничному русскому другу Карла Маркса из Москвы 20 марта 1847 года, — как здесь (в России) трудно живется, как здесь все исполнено требований, как на всё смотрят с точки зрения вечности. И беда в том, что вся жизнь проходит в одних только великих требованиях. О практических применениях никто не думает, да они с здешней точки зрения, и невозможны».
Я ЛИЧНО ОЧЕНЬ ХОЧУ ПИСАТЬ ЯЗЫКОМ ПОНЯТНЫМ ДЛЯ МАСС, НО КАК БЫТЬ, ЕСЛИ МОЙ ГЕРОЙ ВОСПИТАН НА ИНОСТРАНЦАХ.
«Тургенев рассказывал мне, — писал Е. Колбасин («Современник», 1911, № 8, статья «Тени старого Современника»), — что Боткин, этот питомец крайне левого гегелианства, воспитанный на Фейербахе, М. Штирнере, Штраусе, в последние годы своей жизни говорил: «Россия погибнет окончательно, единственное ее и наше спасение, это — жандарм. Это краеугольный камень, главнейший столп нашего государства».
И всегдашний стиль-то нашей русской жизни был в целом архинеконструктивным.
В русском футуризме, пришедшем на смену символизму и возникшим прежде всего от отрицания предыдущей буржуазной действительности, было гораздо больше «боевого» романтического понимания действительности, чем социалистически-конструктивного начала.
Суть русского футуризма — бунтовское, пугачевское: «Бей, громи!» — что гораздо прочнее вошло в плоть и кровь футуризма, и проще подхватывалось массами, подогреваемыми к революционным преобразованиям войной и иностранными «доброжелателями», чем культурное, советское, социалистическое: «Создавай, строй!». Из всей этой стройки, из всего подлинного конструктивизма ЛЕФ «усвоил только голые лозунги», внешне урбанистическую форму, романтику и был сметен государством с литературной арены уже к началу 30-ых годов.
ТРАДИЦИЯ — ЭТО МАНДАТ, КОТОРЫЙ ВЫДАЕТСЯ ТОЛЬКО НА ОПРЕДЕЛЕННЫЙ СРОК.
Футуризм, отрывая себя от «буржуазной пуповины», призывал сбросить Пушкина и других классиков с «корабля современности». Русский конструктивизм, в известном смысле, явился продолжением традиций культуры Пушкина и Гоголя, Толстого и Некрасова, традиций Белинского, Герцена и Чернышевского. Конструктивизм снова пригласил классиков на борт советской современности и не прогадал. Правда классиков пригласили далеко не всех, а тех, творчество которых отвечало духу времени и политическим задачам молодого советского государства.
НА СМЕНУ ЭПОХЕ ВОЕННОГО ФУТУРИЗМА ПРИХОДИТ ЭПОХА КОНСТРУКТИВИЗМА — ВРЕМЯ ХОЗЯЙСТВЕННОГО ЛИТЕРАТУРНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА.
Только романтические идеи и самые созидательные стихи — слабое средство против вшей.
Стихами сыт не будешь как в прошлом, так и в будущем, как не была сыта русская интеллигенция одними Шеллингами, Гегелями, Ницще в прошлом и настоящем. Внешний индустриализм, при внутреннем романтизме, — оказался слабой стороной ЛЕФа и РЕФа. Отсюда его неистовое «бей, громи» классиков и «довоенные нормы культуры». Конструктивизм явился реакцией времени против главных положений футуризма, уже сыгравшего свою роль по отношению к символизму и предвоенной литературе, реакцией против «разрушительных», «заумных» футуристических традиций, дальнейшим развитием стихотворной формы периода Блок — Маяковский. Однако пришло время и конструктивизм, сохранив свое созидательное начало мирно растворился в многообразии литературных течений. Вспомним, что «традиция — мандат, который выдается только на определенный срок».
ОТ СЛЯКОТИ ЛИРИЧЕСКИХ ЭМОЦИЙ, ЧЕРЕЗ РАЗВАЛИНЫ ЖОНГЛЕРСТВА И ЗАУМИ — К ТВЕРДЫМ КОНСТРУКЦИЯМ ФАБУЛЬНОЙ ПОЭЗИИ!
Литературный конструктивизм в России — был школой, в которой смысл произведения одновременно явился и главным орудием, при помощи которого строится здание всего произведения.
Социальная революция, пройдя неизбежный (а возможно и намеренно инспирированный) этап разрушений, обратилась к логике конструктивизма. Многие испугались этой непривычной и такой нерусской, незнакомой логики. Конструктивисты начиная строить свою новую культуру, вовсе не собирались повторять все европейские образцы и проходить все стадии ее развития. Они полагали за благо, избегая западного мещанства, окостенения и консерватизма, привить на русской литературной социалистической почве западную культура труда, известные навыки строить вообще, известную традицию конструктивизма. Основная принцип конструктивизма состоял в том, что искусство, предназначенное для организации масс, прежде всего должно быть организовано само.
ПРОЛЕТАРИАТУ, ЧТОБЫ ЗАВОЕВАТЬ ПОЛИТИЧЕСКУЮ ВЛАСТЬ, НАДО БЫЛО ОРГАНИЗОВАТЬ ВОССТАНИЕ. ДЛЯ ЗАВОЕВАНИЯ ЖЕ ВЛАСТИ ИСКУССТВА — НУЖНО ОРГАНИЗОВАТЬ ИСКУССТВО.
Конструктивизм в СССР родился грузчиком, как своеобразное техническое выражение строящегося в стране социализма, как литература народа, преодолевающего море суеверий, невежества, долгие годы, разливающихся по русским полям, на которых вместе с тем прорастала глубочайшая литература, шеллингианство, фихтеанство, тончайший идеализм; народа, казалось бы живущего без внятной организации, без действенных законов, без социальных рельсов, при этом движимого пламенными идеями вроде той, что «все было от антихриста, но что где-то есть Бог и Его правда, да только как это найти»?
Дай Бог, чтобы поиск этот никогда не прекратился.
ОДНАЖДЫ ФИЛОСОФ, ЧТОБЫ ПРИЗВАТЬ ГРОМЫ НЕБЕСНЫЕ НА СТРАНУ, ЕГО ОГОРЧИВШУЮ, НАПИСАЛ ОДУ. В НЕЙ, ЗАКЛЮЧАЯ ПРОРОЧЕСТВА РАЗЛИЧНЫХ БЕДСТВИЙ, ИМЕЮЩИХ ПОСТИГНУТЬ УПОМЯНУТОЕ ГОСУДАРСТВО, ОН УГРОЖАЛ ЛИШЕНИЕМ БЛАГОДАТИ ЯСНОЙ МЫСЛИ.
НАДО ЛИ УКАЗЫВАТЬ, ЧТО ФИЛОСОФ ЭТОТ БЫЛ МИСТИК И ЗНАЛ ЦЕНУ ТОМУ, О ЧЕМ ГОВОРИЛ?