Тропинка, кручинясь, бежала к болоту,
Где властвовал бог изумрудных лягушек.
Их гладкие спины лоснились от пота,
А клейкие губы дрожали от мушек.
За каждым ручьём чья-то жизнь хоронилась,
Свивалась судьба из мельчайших икринок…
Но я в эту чёрную чащу влюбилась,
Браслетом крутя нерасцветший барвинок.
Меня пауки оплетали, как кокон,
И хвойные иглы по шее скользили.
Но я поправляла запутанный локон,
Даря волосок потревоженной силе.
А милый как будто шёл следом за мною,
Но, верно, боялся он топкой тропинки.
И был освещённым не солнцем – луною,
И ноги жестоко давили икринки.
Меня догонял – но всегда оступался,
Неловко скользил, налетал на корягу.
А раз подошёл – да, видать, обознался,
Как будто имел отношение к маку.
Мы шли по тропинке, не видя друг друга,
В холодной луне, обожавшей обманы.
И это была не прогулка – разлука,
Что сыпала иглы в душевные раны.
Ворчало болото, и пели лягушки.
И ноги несли меня в самую чащу…
А милый вернулся к холодной речушке –
И пил её воду, что близости слаще.