___________________
Из цикла
"ПАРИЖСКИЕ СТИХИ..." (1989-1990)
___________________
ЛЕВ ГУНИН
СТИХИ
РАЗНЫХ ЛЕТ
избранное
Стихотворения, сборники, циклы
Памяти моего дорогого брата Виталия
ИЗДАНИЕ 2019
© СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ, переизданы в 2019.
______________
Возможны ошибки в передаче текста везде, где использована автоматизация. Тем, кого интересует творчество этого автора, можно порекомендовать альтернативную версию (с обложкой, иллюстрациями, авторской вёрсткой) -
В это собрание вошли избранные стихотворения разных лет. Если нет географической ссылки, то, как правило (это касается стихов 1970-1991), стихотворение написано в Бобруйске (Беларусь). Разножанровость, характерная для автора, и очень разные (по тематике, по образности, по типу) стихи в одном цикле или сборнике: это - широкий охват явлений, "вариантность личности", артистическая "смена" персонажей "первого лица".
___________________________
___________________________
© Лев Гунин: автор стихов; дизайн обложки; вёрстка; и др.
© Фотопортрет Виталия Гунина на первой заглавной странице.
© Михаил Гунин (отец Льва, фотограф): фото на первой заглавной странице.
___________________________
СОДЕРЖАНИЕ:
Вступительное слово
1. ЗНАКОМСТВО
2. ВДОХ И ВЫДОХ
3. париж заполнен до краёв (…), Лёше Хвостенко, барду, художнику
4. возле "Анастасии" (…) Саше Савельеву, барду, художнику
5. ТЕАТР ТЕНЕЙ
6. УЧАСТЬ - Володе Батшеву (издателю, писателю, историку)
7. Из цикла "ФОТОГРАФИИ СУЩНОСТЕЙ" (Борису Г. Миллеру):
а) ФОТО-СНЫ
б) МЕТАМОРФОЗЫ
в) РАСПЛЫВЧАТАЯ ТЕНЬ
г) ОТРАЖЕНИЯ
д) ИЛЛЮЗИЯ
ж) ОТОБРАЖЕНИЯ
8. РУЧНОЙ ПАРИЖ
9. ПАРИЖСКИЙ ПЕТЕРБУРГ - Вивьен М.
10. тысячи разных забот (…) Анне-Марии Констанци
11. МЫСЛЬ ВОЗВРАЩЁННАЯ - Рене Вайлю
12. ПРЕДМЕСТЬЕ
13. ПО ОБЕ СТОРОНЫ - Ларе Медведевой
14. разъятое небо лета (…)
__________________
О том, чего стоят стихи этого цикла, судить читателям и знатокам (как и о том, чем он отличается от бесчисленного множества текстов, написанных русскими людьми в Париже, который можно смело назвать третьей столицей русской литературы - после Москвы и Петербурга). Я же должен указать него как на некий исторический артефакт, являющийся редким свидетельством уникальности момента. Пусть в страшно горестный час, пусть раздираемый мыслью, что я провалил свою отчаянную миссию (потом оказалось, что это не так, но успех моей поездки уже не мог спасти любимого близкого человека), но я оказался в Городе на Сене в его судьбоносную минуту, когда уже почти произошёл роковой перелом в истории Франции, её столицы, и всего мира. Я вскочил в последний вагон, чтобы ещё застать тот подлинный Париж, каким он оставался с момента превращения в неповторимый, обаятельный, в самый прекрасный, в самый волшебный город мира. Будучи (возможно) первым, кто осознал эту перемену, я оставил свидетельство последнего дыхания сегодня уже прошлого города. (Очень важно и то, что я жил в Париже не как турист, но как "временный парижанин"). Саша Савельев и Лёша Хвостенко тогда ещё мало кому были известны: это потом они стали культовыми фигурами. Патрик Ренодо, с которым познакомила меня супруга Бориса Миллера, в 1988-м был всего лишь хозяином небольшого второстепенного издательства: это годы спустя он стал легендарным деятелем культуры, и Франция учредила свою главную литературную премию имени Патрика Ренодо. Известность Володи Батшева, моего близкого друга, наоборот, угасала с годами, но люди, разбирающиеся в истории литературы и общественной мысли 1970-х - 2000-ных, хорошо понимают его выдающуюся роль. В Лионе (где я дал два концерта (как пианист), имевших несомненный успех, а третий провалил) я познакомился с двумя известными музыкантами, имена которых забыл. Неизгладимый след оставили в моей душе четыре личности, сиявшие на небосклоне моего 3-х-4-х-месячного пребывания в Париже: хозяин ресторана "Анастасия" (где я работал в качестве пианиста), мой лионский друг Рене Вайль, итальянка Анна-Мария (настоящую фамилию которой я так и не узнал), и незабвенный Борис Георгиевич Миллер - умнейший и культурнейший человек, человек большой души, мыслитель, общественный деятель, защитник православной веры, пророк, близкий родственник легендарного царского генерала Миллера. Не могу сказать, что встреча с ним изменила моё мировоззрение: оно уже было готово к принятию его идей; но многие его глубочайшие мысли оказали влияние на всю мою дальнейшую жизнь. Духовное общение с этим замечательным человеком помогло мне выдавить из себя хотя бы часть своего эгоизма, и осознать, что в мире есть разная правда, и что сосуществование носителей разных идей и есть залог мира, благополучия, человечности, счастья. В Париже я дважды разговаривал по телефону с моей прошлой любовью - с Ларой Медведевой, но с ней так и не встретился. Все мои парижские фотографии пропали (возможно, были похищены); мой приятель (житель Украины, с ним я познакомился ещё до поездки в Париж), с которым я фотографировался у Триумфальной арки, у Эйфелевой башни, и на фоне других достопримечательностей, перестал отвечать на мои письма и звонки, и не прислал мне этих снимков. С Борисом Георгиевичем я общался в 1990-1991 ещё несколько раз: встречался с ним во время его пребывания в Петербурге, после чего он - с женой - приезжал к нам в Бобруйск (см. снимок). В последующие годы я был отрезан от всего мира; в изгнании мои письма никуда не доходили, мои звонки в Европу и в Северную Америку прерывались - даже когда я звонил из телефона-автомата. Только в Канаде ситуация немного изменилась, но - к тому времени - я уже потерял почти все свои контакты, а иммиграционная драма отняла все силы и средства, и на поиски любимых людей уже не оставалось ни воли, ни "пороха". Когда я стал постепенно восстанавливать свои оборванные связи, Бориса Георгиевича уже не было в живых. Этот цикл - дань моему собственному прошлому, светлой памяти моего дорогого брата Виталия и выдающегося человека - Бориса Георгиевича Миллера. -- Автор.
________________________________
Лев Гунин с супругой. 1996. Монреаль.
Борису Георгиевичу Миллеру
Из цикла
ПАРИЖСКИЕ СТИХИ
(стихи, написанные
в Париже и в Лионе
зимой 1989-1990)
[оригинальные версии]
ЗНАКОМСТВО
ящерицей ползу
без топтунов на хвосте
у Gar de Lion внизу
на Sacre Coeur высоте...
что мне еда ночлег:
мелочи из стекла...
город открыт для всех
не причиняя зла
город несёт простор
освобождая дух
даже машин затор
лёгок - как лёгок пух
десять франков моих
ничего не решат
тут я свободен как стих
пятую ночь подряд
спуски прямо в метро
с уличных плоскостей
от музеев дворцов
арок и крепостей
от манежей садов
башен и площадей...
грустно мне и легко
в городе без дверей
грусть моя не отпор
не окончанья слов
горя одной из спор
сюда меня занесло
и парижанок стать
этот особый шик
не задевают сталь
сумрачных дум моих
если б не в этот час…
если б не боль моя...
дождь меня просто спас
соединив все "я"
Декабрь, 1989. Париж
ВДОХ И ВЫДОХ
расширился до города вокзал
и стал причал под набережной Сены
одним из осторожности начал
которым он с начала века не был
расширился до вечности ампир
и женских ног округлые колени
спешат на восхищённых улиц пир
которому каменья надоели
и жив атлант в кругу кариатид
на мраморном карниза постаменте
и вечность свою голову клонит
на плечи отражённого в абсенте
Январь, 1990. Париж
Лёше Хвостенко,
барду, художнику
париж заполнен до краёв
особым шармом
машины двери и жильё
тут куртуазны
рассказанное до тебя
меня пленило
в том одеянии до пят
какая сила
какая прелесть в ней самой...
ты ищешь смысла...
но где есть смысл под Луной?..
...и рейн и висла
и сена катят просто так
стальные воды...
ни для кого ложбин гамак
и неба своды...
и женщина ни для кого
она святая
и город этот лёг у ног
как дог вздыхая...
Февраль, 1990. Париж
Саше Савельеву
барду, художнику
возле "Анастасии"
мы с тобой курили
хрипло говорили
о своих делах
в полутьме скользили
па автомобилей
в городе изящном
как отец-Дюма
в городе Мольера
и Аполлинера
в городе Бодлера
Фабра и Рембо
вместе с мокрым снегом
сбрасывает небо
парашюты флера
всех своих богов
снегом дым заплакал
и меня закапал
бедами моими
тенью на лице
а тебя укутал
полутеней капой
и скользнули блики
на твоём кольце
чары юной дамы
не оставят шрамов
у тебя на сердце
или на спине
и громады храмов
не раздавят самых
близких и надёжных
из твоих теней
Февраль, 1990. Париж
ТЕАТР ТЕНЕЙ
- Ах, какая милая!
Тень заговорила.
- В жизни не любила я
этого акрила.
Влажный блеск эмалевый,
сонные картины.
И камзол свой палевый
он одёрнул длинный.
Вспыхнули так солнечно
люстры зажигаясь.
- Ах, какие сонечки
к нам идут, качаясь.
Сонные, тягучие,
гибкие, шальные.
Пьеса их замучила...
Вот вам проездные!
Акт последний в комнату
с тюлем поместился.
Окна все захлопнуты
силою инстинктов.
И на светлой плоскости
штор скользят тенями
силуэты с косами
и сюжеты с нами...
Февраль, 1990. Лион
Фотография Парижа: Марта Гунин, Иван де Новейер
УЧАСТЬ
Володе Батшеву
разлом уже доходит до Парижа
не убежать от пропасти растущей
невидимые силы антимира
меня хватают за подошвы ног
беспомощность моя рыгает кровью
я пропустил безмолвный мах качелей
и ничего отсюда не поправил
и ничего я не осуществил
я не готов к страданиям и боли
и силы антимира это знают
я проиграл себе без пораженья
и это ещё в тыщу раз подлей
отправлюсь я на днях до Амстердама
в вагоне обозначенном купейным
а мне бы ехать просто в неизвестность
в неведомое миру никуда
я самого родного человека
на смертном одре не могу оставить
а мой приезд без визы и гарантий
воспримется как смертный приговор...
какая страшной участи насмешка!
отсюда где возможности как крылья
низвергнут я в пучину прежних будней
в неразрешимой двойственности ад
и обнажают все во мне причины
слепые титанические силы
которых злобе мог сопротивляться
несокрушимый в крепости титан
и гнутся пластилиновые губы
топорщатся резиновые руки
и грим стирает ветер равнодушный
с разбитого тревогою лица
мне б крепости такой же как у брата
но в вязкие чернила окунула
меня не испросивши разрешенья
парижская бензиновая ночь
29 февраля, 1990. Париж
ИЗ ЦИКЛА
"ФОТОГРАФИИ СУЩНОСТЕЙ"
Борис Георгиевич Миллер у Гуниных дома (в Бобруйске) (1990)
(крайний справа; рядом с ним - Володя Савельев; крайняя слева - супруга Миллера).
Борису Георгиевичу МИЛЛЕРУ
ФОТО-СНЫ
на зернистой фотобумаге
зародыши предметов
как зародыши сущностей
романтическая не-оформленность...
чёрно-белые эмбрионы
с будущей жизнью во чреве
(на прозрачной плёнке глаза -
её отраженьем -
эмболизм любви)
они - из
куда-то в куда
на грани движенья
процесса
неостановимого
как рожденье
совершенство
убивает
совершенство коварней
ангела
лживые дагерротипы
убивают пространство
воссоздают предметы
слизью комковатых частиц
Лев дома, в Бобруйске (Пролетарская, 25, кв. 11), с приятелями брата. 1985.
МЕТАМОРФОЗЫ
Стул фотографии превращается
в стул
Столб фотографии превращается
в отпечаток...
он...
чья рука
уже душит меня
чьи зрачки
оживлёнными солнцем
лупами
сжигают
отцовский "Фотографъ-Любитель"
1905-го года
поглощаемый Life'oм
сны тяжелеют
отражая
дьявольскую материализацию
фото-копий
отсечённые
от источника-света
предметы вновь возникают
за гладью зеркал
становясь Двойниками Тьмы
двойное эхо пространства
гитара с двойным грифом
двойная флейта
устремляясь в нулевое значенье
коллапсируют взорванным нервом
и на плёнке стоит
долго-долго ещё
дымный след
как от выстрелов
...ов... эхо
из далёкого "завтра"...
РАСПЛЫВЧАТАЯ ТЕНЬ…
Борису Георгиевичу Миллеру, старшему другу
расплывчатая тень времён сквозит бесплотным духом
державный град застыл на берегах Невы
спешу припасть к земле - чтоб слышать чутким ухом
как глухо бьётся пульс всех тех эпох былых
услышу рокота прибой… невнятный гул пространства
и капли пустоты окутают мой лоб
и лошади летят из межпланетных странствий
с планеты не вернувшихся к нам царственных особ
в других мирах теперь сквозит империя былая
все флаги приспустив и с чернью за кормой
но след её в реке времён всех нас объединяет
и к звёздным алтарям зовёт нас за собой
и здесь - под небом палевым - на набережных Сены -
мы ближе к ней - не потому что здесь
а потому что след её в веках благословенный
тут не сочли за надобность немедленно стереть
и пусть мы не приветствуем ни новых самодержцев
ни прежних ни сегодняшних царей и королей
эпохи той величие мы оба слышим сердцем
и пульс её по-прежнему наш компас средь скорбей
немыслимо - но прошлое встаёт и оживает
и к нам идёт - кровавая - ТА ЖЕ эпоха Зла
но и Добро крылатое из прошлого взлетает
и кружат над живущими на небе два орла
всемирное побоище ползёт из чёрной ямы -
из точки самой низкой на грешной сей земле, -
и вспучивает Мерзость моря и океаны:
жрецов безмерной яростью (молящихся во зле)
жрецов - которых жертвой империя былая
когда-то стала так - как ныне весь наш мир -
и бес вцепился в горло (уже не отпуская)
и пьёт живую кровь святую кровь вкусив…
ОТРАЖЕНИЯ
на
перепонке глаза
тембр
света
застыл
слушает
глаз
живую ткань
окружающего
танцует
маленький человечек
пирамиды
луча
завершения
девочкой на шаре
червячком буравящим взгляд
на
подушке глазной
на
проекции внутренней
подскакивает
свето-звуки
мигают
подпрыгивая
человечек
ножками
подрыгивает
разрушает
оболочку
зеницы
каждая порция
света -
ближе к смерти
...распад ...энтропия
глядит
новорождённому
в рот...
и лопасти их
толкают
в воде
света
в сторону
тьмы
ИЛЛЮЗИЯ
если иллюзия в с ё -
то из зеркала
смотрит чувствительным глазом
потусторонняя сущность
анти-иллюзия
мистификация
бред
тогда борьба бесполезна
протяжённые вещи
бегом пунктиров
превращаются в точки
воля героев
обращается в беспредметность
из зеркальной поверхности
зрит другой человек
незаверченным глазом
и как тени пустые
неприкрытости привиденья
окружают планету ре-альности
фотографий квадратами
окнами
камер глазницами
паутиной экранов
тени чёрного дня пустоты
оставляя надорванность
беспредельного целого
оставляя без прошлого
оставляя без памяти
оставляя без разума
оставляя всё меньше и меньше
изначального света в глазах
ОТОБРАЖЕНИЯ
вновь воронка мышления
заполняется слизью случайности
как воронка копытца
заполняется грязной водой
выход
вновь отец мой - фотограф
невместимые мысли находит
несменяемым гением разниц
что не знали меня никогда
выдох
опьяневшие как кровопийцы
ожиревшие от самодовольства
дрыхнут тени теней антимира
в обнажённого света воде
Ноябрь, 1985. Вильнюс - Бобруйск
Февраль 1990, Париж
____________________
РУЧНОЙ ПАРИЖ
слабости стали диктаторством
сила легла в пустышку
Сена сквозь стены капает
каменным плюшевым мишкой
церкви стоят печальные
шпилями ближе к небу
весь растворюсь в смутной дали я
где никогда я не был
не просвещусь музеями
не заберусь на Башню
клавиши пляшут змеями
под моих пальцев пашней
клавиши стали учёными
стали они ручными
публика встретит стонами
или слезами скупыми
влажно пути трамвайные
блеском своим вонзили
лезвие в розы чайные
стёкла где клочья пыли
блеском витрины влажные
взгляды людей встречают
только пловцы отважные
улицы пересекают
только рука под зонтиком
грациею изящной
молча скользнёт до кортика
дней синевы слепящей
только сквозь губы втиснется
жалом как тень скользящим
твой поцелуй кудесницы
телом своим манящей
Январь, 1990. Париж
ПАРИЖСКИЙ ПЕТЕРБУРГ
Вивьен М.
забудь сиреневые шторы
на вечереющем окне
и вензелей своих узоры
не предназначенные мне
забудь неясные признанья
и запах дорогих духов
твоя печаль моё созданье
как бой ронсаровских часов
не в Петербурге а в Париже
настигнет резвая стрела
и волны Сены камень лижут
подрагивая от весла
и герб тиснённый на подушке
могилою твоей слезы
твои ласкает нежно ушки
прикосновеньем бирюзы
Январь, 1990. Париж
Анне-Марии Констанцц
тысячи разных забот...
парки метро вокзалы
соль подавляет лёд
боль затевает жало
в трёх миллиметрах от глаз...
тот голубой унитаз
в бывшем парижском предместье
синий автобусный паз
в Порт де Клиши (как в Бресте)
и на восток
дорог
гладкий пюпитр вести...
веет арабский восток
из депанёров квартальных
к северу наискосок
сретенье центров витальных
очереди поясок
я никогда не пошлю
ток своих скрытых желаний
по проводам твоих рук
в спящую долю сознанья
эхом не разбужу
грушу что в теле укрыта
амфору горлышком вниз…
землю сечёт как из сита
дождь что над Лувром повис...
Январь, 1990. Париж
ДАГЕРРОТИП
Патрику Ренодо
разрезанная полоска
воды
поверхность
удушившая
гортань
вазы
жерло
разрезанное пополам
зеркальной
воображаемой
гранью
граница сред
из мира первого
в мир второй -
твёрже
гранита
что прикасаясь
к зрачкам
нас так
выворачивает
наружу?
ресницы
вывернутые
наизнанку…
губы
вывернутые
опрокинутой
цифрой
«huit»
МЫСЛЬ ВОЗВРАЩЁННАЯ
Рене Вайлю
дома
по склону горы
лоб мой
в визире
прицела
на мушке
терзаний
и слёз
метро с мрамором стен
надгробных камней
мрамор
в глазах
расширенных
и усталых
всё что видит
мой взор
преходяще
всё смертно
оно
красота
недосказанного
мой концертный
провал
брешь
пылающая
смолой
последней
надежды
крах
последней
минуты
тень
там
умирает
герой
и помощи
нет и нет
как далеко
до него
как далеко
до вершин
ничтожный
червяк
во мне
зашевелился
вновь
его подножка
уже
опрокинула
мир
изливается
кровь
часов
ночи
густой
чернотой
Февраль, 1990. Лион
ПРЕДМЕСТЬЕ
С Елисейских полей уезжая, спустившись под землю,
этот импульс кровавый под веки набухшие глаз
уходил, исчезая, но свет не стирая с подушек,
уходил, оставляя всё то же в привычном строю.
" Так не может быть, так не бывает!"
- Но двоичность встаёт очевидностью старых домов.
Блеск асфальта намокшего тускло её отражает
под лучом пустоты обнажённого неба высот.
И зажат в кулаке тихий вскрик беззащитных предместий
за окном пусть чужим, но знакомым по тысячам снов,
и предчувствие - импульс, как жилка, пульсирует кровью
и реальностью смерти - как небо пульсирует днём.
Февраль, 1990. Париж
ПО ОБЕ СТОРОНЫ
(несостоявшаяся встреча)
Ларе Медведевой
Вот так мы и не встретились в Париже.
А ты тогда не замужем была.
Да, топ-модель, да, дел повыше крыши,
да, эти славы вечные дела....
Твоей манерой трубка говорила
без всякой связи с образом твоим.
Не верится, что ты меня любила,
не верится: я был тобой любим.
На Площади Свободы, на Монмартре,
у Пантеона видел я тебя
прозрачной, как портрет с лионской марки,
с обложек предлагающей себя.
И роскошью - как прикасанье тела -
входила дрожь с журналов, как в свой дом,
и если бы ещё ты захотела,
могли бы оказаться мы вдвоём.
Но знаю точно: дело не в мужчинах,
не в славе и не в статусе моём.
Ты просто стала вещью - как картина,
мы просто в разных плоскостях живём.
Возврата нет тебе из зазеркалья.
Ты стала существом своих стихов.
А я изрезал вены синей сталью,
но сохранил свой часослов.
Январь, 1990, Париж -
Март, 1991, Минск.
* * *
разъятое неба лето
над грустной парижской зимой
во мне не найдёт ответа
и я - как и был - не герой
звенят обнажённые шпаги
вечернего снега с дождём
и умер непризнанный трагик
и умер кумир тысяч в нём
маячат ключи от ответов
лишь руку простри - протяни...
но всё исчезает со светом
в непризнанно-чёрной тени...
пронизанный влагою воздух
как нимб над главами святых
тут лечит - а там всё непросто
и душит рука пустоты
нет места на всём белом свете...
куда от тоски убежать?
и я за былое в ответе
и мне за сейчас отвечать
на нити последней повисло
бессмертное полотно
ни в чём не останется смысла
когда оборвётся оно
ни в чём не останется мысли
когда обрывается связь
и холода пальцы повисли
на горле железом сойдясь...
Март, 1990. Париж-Кёльн.
__________________