Старое письмо

 
Всегда мы думаем об этом как бы невзначай, изредка. Отгоняем страшные мысли и продолжаем жить. Но злополучный день наступил – мама умерла. Вместе с ней в сердце Натальи умер, потух яркий огонек – жизнь поблекла, выцвела, стало холодно и страшно. Мама умерла. Это осознавалось максимально остро, хотелось кричать, выть. Сознание сначала отрицало этот страшный факт, не верилось… но на кладбище поверилось. Эмоции тайфуном закружились в душе, сдержать рыдания было невозможно.

Наталья стояла рядом с могилой, слышала глухой стук земли, ударяющей в крышку гроба и рыдала, изредка умывая лицо минеральной водой из бутылки. Вода охлаждала лицо, глаза, на мгновение становилось легче. Никогда она не думала, что способна познать такое горе. Но оно наступило, было рядом, было в ней самой и вырывалось наружу потоками слез, отступало и нападало вновь. Особенно горько становилось тогда, когда она смотрела на отца, стоявшего чуть поодаль. Отец не плакал, держался, но было видно, каких усилий ему это стоило. Волны жалости к отцу вновь пробуждали личное горе в душе.

Похороны прошли относительно быстро, затем поминки – учтивые интонации, стандартные наборы фраз от дальних и почти незнакомых родственников, то же самое от коллег по работе. Казалось, никто искренне и не сопереживал Наталье, все как-то выговаривали заранее припасенные и избитые слова, а затем считали, что этого достаточно.

***

Прошла неделя, другая, все начало принимать рутинный оборот. Жизнь сделала изгиб, плеснула в лицо горем и продолжила свой ход. Что ж, жизнь есть жизнь. Где-то под затылком Наталья держала мысль о том, что все мы еще встретимся в другой, лучшей жизни, там – на Небесах. Эта мысль давала нужное успокоение. Отец после похорон поехал к себе в квартиру, где они жили раньше с мамой. Наталья поехала к себе. Созванивались практически каждый день. Не хотелось ничего говорить, не хотелось повторять одни и те же слова, но приходилось.

– Привет, пап, как ты? Ну ты держись, пап. Очень тяжело, я понимаю, но мы вместе – и все будет хорошо.

– Ох дочка, главное, ты себя береги. Все наладится.

И так час за часом, день за днем.

В один из вечеров, когда Наталья собиралась принять ванну после работы, отец позвонил снова.

– Дочка, привет. Слушай, я же собираюсь дачу продавать.

– Да? А что вдруг?

– Ну, понимаешь, с мамой туда больше не поедешь. Она ее любила. А один я там бывать не хочу, как-то трудно…

– Понимаю. А что, уже и покупатель есть?

– Покупатель нашелся, да, его все устраивает. Но понимаешь, там же кое-какие мамины вещи остались. Ты бы съездила, может выбрала бы себе что-нибудь на память. Я все такое, важное уже перевез к себе, потом посмотришь. Ну там остались всякие безделушки. Посмотришь?

– Да, пап, съезжу. Ну уже, наверное, только завтра.

– Хорошо. Как самочувствие? Не болеешь?

– Все хорошо. Ты сам там береги себя, одевайся теплее, все-таки осень уже.

– Ладно, не переживай.

– Пока, папуля.

– Целую.

Поговорили. Наталья любила отца, он всегда понимал ее, приходил на помощь, выручал советом. Тоже уже не молодой, шестьдесят восемь. Наталья была младшей дочерью в семье. Ее старший брат Андрей жил в другой стране - уехал по учебе, да так и остался. Средняя сестра, Ксения, жила в другом городе, не смогла приехать на похороны – приехала чуть позже и очень горько сожалела. А Наталья и отец, а раньше и мама, жили в одном городе и всегда поддерживали связь.

Мамины безделушки. Вспомнились ее янтарные бусы, шкатулка из малахита и огромна коробка фотографий, жестяная банка из-под печенья, которая была до верху набита пуговицами, булавками, мотками ниток и прочими мелочами. Эту банку было так приятно перебирать в детстве, загадочно. Казалось, что в этой банке не просто всякая всячина, а сама суть мамы – ее добрые руки, слегка хитрый взгляд с прищуром, голос. Глаза Натальи начали наполняться слезами… и мамин добрый голос – «Наташенька, детка, пошли к столу, зови Андрея и Ксюшу».

Эту банку, шкатулку, да и коробку с фотографиями Наталья решила забрать к себе. Они лежали под кроватью на втором этаже дачного домика. Сто процентов они там - мамины реликвии. Решено.

***

На следующий день, утром, Наталья вышла из дома и направилась на парковку. Слава богу, хоть никто выезд не перегородил. Болезнь больших городов – домов-человейников понатыкано чуть ли не в притирку, а парковочных мест с гулькин нос… Хорошо еще, что удалось раньше выбить себе местечко, застолбить и парковаться. Так же поступили и другие соседи, кому повезло и кто удосужился пошевелиться.

Села за руль своего автомобильчика, маленького «смартика», завела мотор, прикоснулась пальцами к иконкам на торпеде. Обычай был соблюден, теперь можно и ехать. Включила музыку.

Наталья выехала с парковки, дальше объездная, кольцевая и выезд за город. Прохладно – осень заканчивалась, по утрам лужи начали покрываться легкой корочкой льда, потом таяли, превращаясь в грязь. Мысли были отвлеченными, легкими, после смерти мамы все казалось каким-то неважным, маячившим вдали, как будто понарошку. Одно только было правдой – мама умерла.

Наталья через полчаса повернула на съезд к дачному поселку. Дорогу перегородил шлагбаум, неподалеку небольшой вагончик, где обычно находился охранник – пожилой дядя Андрей. Раньше, давно, когда Наталья была еще маленькой девчонкой, никакого шлагбаума и охранника не было. По разбитой, изъезженной дорожке въезжали все, кто хотел. По ней бы, наверное, ее «смарт» не проехал. Когда же владельцам дач в поселке надоело, что их лопаты пропадают, кто-то бьет стекла, а на некоторых участках по утрам обнаруживались следы ночных гульбищ - тогда и было принято решение вскладчину оплачивать охранника и вот этот шлагбаум.

– Наташенька, привет, дочка. Решила на дачу съездить? – пожилой охранник приблизился к машине. – Недавно вашего отца видел. Соболезную вашей утрате.

– Спасибо, дядя Андрей. – Наталья кивнула головой. – Как вы поживаете?

Пожилой охранник мотнул головой.

– Ничего, держимся. Сейчас я шлагбаум подниму, пять секунд.

Шлагбаум поднялся, и девушка поехала дальше. Колеса машины легко зашуршали по щебенке. Войти в домик было легко – просто открыла дверь и вошла. Запах дома навязчиво ассоциировался с мамой. Вот здесь, у печки, они вместе просиживали вечерами, пили чай и смотрели на огонь. Вот на этом столе резали яблоки для компота и засаливали огурцы на зиму. На этой лестнице я разбила колено, еще когда мне было пять лет… Лестница вела наверх. Девушка поежилась – в доме было прохладно. Печку никто не топил. Впрочем, визит не должен был затянуться.

Наталья поднялась на второй этаж и вошла в спальню. Кровать, трюмо и большое окно – светло, но тускло. Коробка с фотографиями под кроватью. Вытащила, стерла пыль ладонью и открыла крышку. Все, как и ожидалось – ворох, сотни фотографий – вся мамина жизнь. Сверху лежали последние, еще когда люди ходили проявлять пленку в ателье, затем фотографии с Полароида, а ниже черно-белые из эпохи СССР. На них мама была совсем молодая. Фотографии очень заинтересовали Наталью, она забыла о шкатулке и заветной баночке с безделушками. Перебирала фото, брала одно – смотрела, а затем откладывала на пол. И дальше, дальше… На полу лежал уже целый ворох фотокарточек. На дне коробки лежал блокнот с записями. Наталья подняла его, раскрыла… и на пол выпал сложенный вчетверо лист белой, разлинованной бумаги. Обычный тетрадный двойной листок, сложенный несколько раз. Наталья подняла его, раскрыла и начала читать. Строки, написанные чернилами, выцвели, где-то на буквах были разводы, как будто от капелек воды.

«…Милый мой, дорогой Егор. Это уже мое четвертое письмо к тебе, но его я никогда не отправлю. Оставлю напоминанием себе о своей легкомысленности. Я ведь очень тебя любила…»

Наталья нахмурилась и удивленно посмотрела на листок, встала с пола, присела на кровать. Мысли наплывали в голове одна на одну. Почерк мамин, вне сомнений – ее завитушки и наклон букв в обратную сторону. Но кто такой Егор, и что это все такое?

«…Я беременна, Егор, беременна и именно от тебя. Я чувствую, что это девочка. Интересно какой она будет? Наверное, такая же светленькая, как ты. Мы не виноваты в том, что я замужем, а у тебя есть жена. Люблю ли я своего мужа? Да, люблю. Но и тебя я люблю, только немного иначе. Ты сам поставил точку и даже не удосужился спросить меня ни о чем. Я все расскажу тебе в этом письме…».

Наталья начала понимать, о чем речь, и чем больше она понимала – тем сильнее сжималось ее сердце, а внизу живота развалился огромный камень, развалился и замерз. Светленькая… а ведь речь идет о ней! Она единственная блондинка в семье. Брат и Ксения – черненькие, все в отца, мама тоже была брюнеткой. А Наталья – блондинкой. И никому никакие дурные мысли в голову не приходили. Бабушка по отцовской линии была светлой, ну вот и проявилось через поколение. А тут вдруг такое.

«…Я чувствую себя виноватой перед мужем, перед детьми за нашу связь. Я никогда не думала, что смогу изменить…»

Слово «изменить» было зачеркнуто, но проступало, читалось. Следом за ним читалось «полюбить».

«…полюбить тебя. Но я не смогла противостоять тебе и себе. Поддалась. Но я не считаю себя наказанной! Я любила тебя, и сейчас люблю. И моя любовь навсегда будет со мной…»

В этот момент Наталья представила свою маму, как она пишет это письмо и гладит себя по животу, ощущая под ладонью новую жизнь. Она плакала, когда писала. Некоторые буквы в письме повело от влаги – это были мамины слезы. Поддавшись внезапному чувству, Наталья прижала листок бумаги к лицу, до боли хотелось ощутить маму, ее присутствие, что-то такое, что остро связано с ней. Но тут же отдернула листок от лица, огляделась по сторонам. Невыносимо хотелось закурить, а ведь давала себе зарок бросить. Где-то в машине были сигареты, но это все после.

«…Все, Егор, прощай. Жаль, что все так вышло. Может это письмо я пишу и не тебе, а себе, чтобы понять и прийти в себя, чтобы начать понемногу забывать тебя. Наверное, такие письма пишут перед тем, как свести счеты с жизнью. Но я никогда не решусь на это, да и мне есть ради кого жить. Прощай».

***

Наталья просто не могла поверить в то, что прочитала минуту назад. Это потом она снова и снова перечитывала письмо, прокручивала в памяти, думала, и пазл в голове складывался. Маму она не винила ни в чем. Но сейчас, именно сейчас это было невыносимо. Мама изменяла отцу.

Эта мысль одновременно удивляла и злила. Злила. Ну и что, что изменяла? Никто бы никогда не сказал про маму, что она гулящая! Отец знал? Скорее всего нет, даже не догадывался. Может, и он изменял? Да все мужики изменяют, просто для них это не так все, как для нас. Мама просто влюбилась в другого мужчину и поддалась своим чувствам.

Наталья собрала ворох фотографий с пола, убрала их в коробку, всунула листок-письмо в блокнот и закрыла коробку. Ну и день сегодня. Подошла к трюмо и открыла шкафчик. Баночка со всякой всячиной и малахитовая шкатулка с янтарными бусами. Наталья вымученно улыбнулась и взяла их в руки. Потом положила шкатулку на кровать и открыла жестяную банку. Все на месте: мотки ниток, булавочки, пуговицы. Но сейчас перебирать все это не было никакого желания.

Снова закрыла баночку, а потом сложила все на коробку с фотографиями. Нужно все это забрать домой и снова пересмотреть, переосмыслить. Наталья подняла лицо, посмотрела на потолок, думая о том, что она смотрит на небо, и произнесла:

– Я все узнала, мама. Но я не виню тебя, покойся с миром.

В этот момент зазвонил телефон. Наталья достала его из сумочки. Звонил папа.

– Дочка привет, ты на даче? Все хорошо? Посмотрела там вещи?

К горлу подкатил ком, глаза наполнились слезами. Первое ее слово прозвучало сипло, но потом Наталья взяла себя в руки, улыбнулась сквозь слезы.

– Да… (откашлялась)… пап, все хорошо. Посмотрела. – Наталья смахнула слезы. – Кое-что взяла, скоро поеду домой. Вечером можем увидеться.

– Ну, если не сильно устанешь, то приезжай. Я чай хороший купил.

– Приеду, пап. Я хотела сказать тебе…

– Да, что такое, Наташенька?

– Пап, я очень люблю тебя.

Наталья не видела отца в этот момент, что вполне очевидно, но почувствовала, как он улыбается, даже внутренним чувством ощутила его ямочки на щеках, которые проступали в момент улыбки.

– Я тоже тебя люблю, доченька. Ну все, вечером жду тогда.

Наталья перетащила к машине коробку с фотографиями, на которой пирамидкой возвышались жестяная баночка и шкатулка. Положила все на заднее сидение. Затем открыла крышку коробки, достала блокнот и вынула письмо. Еще раз перечитала, а потом изорвала на мелкие кусочки и развеяла их по ветру.

– Прости, мам, но так будет лучше.


---

Автор: Валентин Ш.