Париж нисколько не очаровал,
клошары отирались в подворотнях,
подспудно нарастал девятый вал
сомнений тяжких и позывов рвотных
от местных цен и местного амбре.
Казалось, люди ждут Наполеона.
Здесь Африка тусила при дворе,
и песни пела пятая колонна,
явившаяся с Ближнего сюда
на лодочках с тюками трав и специй.
Текла в реке свинцовая вода,
волну гоняя лёгкой арабеской.
Монмартр сиял, Эйфеля артефакт
стоял, как средний палец в небе тёмном,
показывая всем туристам "фак",
и жизнь казалась призрачным фантомом,
гуляющим ночами у реки,
разглядывая юбки Мулен Ружа.
На площади курили старики,
надменной болтовнёй надежды руша.
Цветочный рынок ярко цвёл и пах,
придерживая ценники на лето,
и Дягилев, прикрыв руками пах,
являлся звёздам русского балета.
Мою разочарованность сломив,
любовь за деньги мне сулила шмара,
и где-то пела песни Суламифь -
прочтение библейского кошмара,
которому название - война.
Хоть умысла я в том не видел злого,
но длилось время от Бородина
до страшной ночи после Ватерлоо.
Я пыль Парижа стряхивал с колен,
смотрел на дождь пронзительный и колкий.
Казалось, карлик шёл сдаваться в плен,
покачивая чёрной треуголкой.