Дорогая моя!
Обещал написать тебе о Счастливой Случайности. «Неисполненное обещание, что письмо на воде». Не буду называть время суматошным: сам не могу привести себя в порядок. Пишу с перерывами. Уходя, возвращаюсь, всякий раз радуясь встрече и с тревогой думая о том, что когда-то придётся закончить разговор…
С извинениями доверюсь бумаге и рискну быть откровенным: не каждому интересны, не говоря уже о сопереживании, сумбурно изложенные размышлизмы и чувства любомудрствующего физика. Оправдаюсь Булгаковым, считавшим, что можно говорить на разных языках, при этом предмет разговора или обсуждаемые вещи не изменяются и остаются важными для обеих сторон...
Очевидный вопрос, изначально напросившийся на обсуждение, был, конечно, вопрос одиночества, поднятый в тексте Жуховицким и тобой перенаправленный мне. Но внутренняя и настоящая причина не в желании дискутировать с Маэстро или пережёвывать и муссировать своё одиночеств. Причина в моём отношении к твоей реакции на его слова:
… «Мне текст помог спокойнее относиться к этому состоянию».
Всего одно предложение, но сколько всего в нём! Как много в твоей простой, какой-то будничной, привычной и устало-безутешной констатации факта как самого состояния, так и его очевидной перманентности и незавершённости. И от этого особенно пронзительной и заметной для неравнодушного глаза. Как грустная, глубокая, многозначная улыбка гордой красивой Женщины.
Пишу и сам ещё не знаю, что получится из всего того, что будет написано. Когда всё, присланное тобой, было дочитано до конца, внимание с одной стороны переключилось с «одиночества» на «счастливую случайность», а с другой – возникло желание всё-таки поговорить с автором. Вдруг пришла и упрямой занозой застряла мысль, что сам хочу написать и буду писать свою версию на заданную тему. Это не импровизация, когда приближается бог, как в «Египетских ночах»:
«Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир…»
Это другое. Это, чувствую и уверен, такое же, как и у тебя, долго болевшее и потому наболевшее до рвущихся лопнуть нарывов.
Всегда было и живо желание писать тебе открыто, как чувствуется, не подбирая особенно слова. Писать истово или неистово, сказать можно как угодно, с удивлением обнаруживая условную противоположность и признавая полную равнозначность формальных антонимов - истовости и неистовости…
Сейчас же, чтобы отделаться от устойчиво-навязчивых параллелей Жуховицкий-Жванецкий-Бабель-одесский идиолект, делаю паузу, шутовским образом выговариваюсь, чтобы потом, глубоко вдохнув, не юродствовать в серьёзном. Всегда и с неизменным восторгом и удовольствием воспринимал самобытность анаколуфов, неповторимость любых способов одесской подчинительной связи, особенно управления… Отвлекусь на наивную игру с ними…
Одиночество…
Конечно, я себе знаю и у меня есть что сказать. От когда я увидел этих слов, мне по примеру Леонида Ароновича захотелось немножко порассуждать. Только зачем при нам ему спрашивать такие его вопросы!? И вообще, может ли знать за одиночество теоретизирующий еврей, по его же словам с безусых лет вступивший на сладкий, как тейглех, но «скользкий путь порока»?! Вей из мир! Мне всё равно, лишь бы да. Поэтому изрекаемая через него объективная мудрость таки вызывает интерес и уважение и заставляет прислушаться, как к раввину. Правда, с лёгким прищуром…
Теперь по сути.
Не могу сказать, что я в восторге от написанного Маэстро.