Как норвежским оленям рога облачают гирляндой,
Светится дерево, чтоб дети верили волшебству.
А если рассуждать, то мне всё равно. По существу,
И без того мало, что скажут распухшие от холода гланды.
Я же и сам бывший творитель чудес, неподвластных ничьим душам,
И пусть легенды об этом передаются из ушей в уши.
Чего ещё ждать, когда всё залито краской белой,
Не закружатся вновь хороводы, не вернётся русский Мандела.
Мы поначалу как пешки, затем заслужили роль ферзя,
Был бы фонарик - метались б не хуже дамки,
Так уж положено, когда люди слышат строгое "нельзя",
Сразу исчезают и бело-красные ленточки и все рамки.
Сколько можно очереди? Девочка, ты не одна за любовью,
Даю тебе время ровно до five o'clock,
Не бойся прикосновений, чай не Менделеева и Блок,
Не писательница, чтоб отстаивать счастье многословьем.
Под ванной совок и веник, на кухне кошачья миска,
А радости столько, будто за окнами Сан-Франциско.
Так уж вышло, с тростью нынче безногие, в цилиндре - лишь формула объёма.
Потому и скучно, лишь шататься до дверного проёма.
Пока с последнего дворика не выселит дачный кооператив,
Можно сидеть на качелях, штанами по облезлой краске.
Потом, когда-нибудь, придя с работы на корпоратив,
Придумаются истории про виноград и фонтаны, как в сказке.
Если погаснет свет - электрик обеспечит ваше спокойствие,
Если погаснет сердце - перекручивать нужно самостоятельно,
Нет таких производств, нет поставок продовольствия,
Чтобы вновь возрождать его также качественно и основательно.
Потом спросят - почему вся грудь шита и перешита?
Не поймут всё равно, как это, когда сломано, разбито.
Асфальт уже летний, все мирно едят морожное,
И общее состояние людей спокойное, не тревожное.
Не важно даже, что стала болотом бывшая тихая запруда,
Пусть человек грустит на мосту, смотрит печально и очень далеко,
Все ж подумают - "Это, наверно, депрессия, или всего лишь простуда",
И пойдут дальше, обсуждая погоду, политику и гороскоп.