Валерий
Он видит темноту.
Страшную, глубокую, живую.
Там, внутри потоков черноты, что-то шевелится, и звуки эхом атакуют его, они множатся, множатся, множатся, становясь полчищем врагов. Тихие шорохи звенят в ушах, болью отдаваясь в висках.
Хочется кричать, но он не может.
Хочется плакать, но он обещал себе, что больше никогда...
Запястья немеют – они туго затянуты верёвкой. Думать тяжело – темнота давит на него, путая мысли.
Ему хочется молить о спасении, но здесь нет никого, кто услышал бы эти мольбы.
Лишь он. И его убийца.
О, пока он жив. Сердце тяжело бьётся в груди, неохотно разгоняя кровь по застывшему телу. Пустая работа, ненужная трата энергии. Он не ел уже три дня, и чувствует, как сердце отхватывает куски его тела, чтобы только не останавливать это вечное, бесцельное течение в венах; чтобы насыщать кислородом мозг, уже сгнивший от постоянного брожения его постыдных мыслей... воспоминаний.
Валерий слышит, как шумит эта вязкая дрянь, протискиваясь по тонким капиллярам, как она ревёт, словно Ниагарский водопад, доходя до вен и артерий. Парень слышит слишком многое, и завизжать бы... так, чтобы лопнули барабанные перепонки, и долгожданная тишина окутала уютным теплом. Влить бы в уши кислоту, сжигая шорохи и скрипы, рёв и вой, шум крови и грохот сердца.
Но нельзя.
Ведь тогда ушёл бы и хриплый голос, раз в год твердящий «мой, мой, мой».
Ведь тогда сцена отказалась бы от него, исторгла, как инородный предмет, и не было бы больше блеска золота в первом ряду, не было бы сверкания синих, словно сапфиры, глаз.
Не было бы обожания и ненависти на его красивом лице.
А он жил только ради этого.
Жил ради того, кто мягко вышагивал в темноте, наслаждаясь своей мнимой победой.
Ради него мальчишка терпел бесконечно звучащее в ушах напоминание о своей пустоте.
Он слышал всё. Его тело работало безотказно. Только – вхолостую. Что толку гонять стылую кровь по вялым венам, если душа его – не здесь.
А в нём.
Валера не мечтал о смерти. Но и не боялся – ничуть. Лишь не хотел расставаться с ним, зная, что там, за гранью, они не будут вместе.
Да и ждало ли после жизни его, пустую оболочку без души, хоть что-то?
Лучше бы там была пустота, и окончание этого бесцельного существования, и сладкое, желанное небытие. Если же нет...
Его не волновало, попадёт он в рай или ад, будет гореть в вечном огне или скучать в бесконечности зелёных полей.
Валерка лишь надеялся, что там будет тихо.
Вдруг всё вокруг вспыхивает ярчайшим светом, и парнишка всё-таки кричит от резкой боли в глазах.
Темнота ему нравилась больше.
Сердце ошалело стучит в груди, стучит в горле, стучит в висках. Через этот оглушительный ритм прорывается далёкий бой часов.
Один – Валера смаргивает с глаз слёзы и пытается увидеть хоть что-то помимо ослепительно-белого света.
Пять – в нём проступают силуэты, и он замечает очертания крепкой, ладной фигуры своего близнеца.
Восемь – он подходит ближе, и Валерка жадно впитывает золото волос и блеск сапфировых глаз.
Одиннадцать – мальчик улыбается, увидев холодную сталь, сжатую в кулаке.
Двенадцатый удар совпадает с тихим вздохом.
- Исмаэль...
Это хуже страшнейшей ломки
Без тебя внутри
Лишь осколки.
Чужих взглядов впиваются в спину
Без тебя я
Наполовину.
Кто сказал, что разлука лечит?
Без тебя мне
Здесь делать нечего.
В моих чувствах к тебе нет подвоха.
Я с тобой
До последнего
Вздоха.
Исмаэль
Валера, как и всегда, блистателен.
Исмаэль проводит языком по губе, внимательно, жадно, хищно осматривая обнажённое тело, гриву золотых волос, миловидное лицо.
Будто смотрится в кривое зеркало, видит в нём – себя, искажённого, нежного, идеального.
Исмаэль ненавидит брата за эту идеальность и обожает – до дрожи. Рядом с ним кажется себе уродливым, больным, неполноценным, хотя они похожи, как две капли воды...
Только одна – из-под крана, а вторая – чистая, небесная, дождевая.
Он ненавидит его ещё и за силу, за то, с какой лёгкостью он порхает по жизни, влюбляя в себя всех вокруг. Все тянутся к этой лёгкости, к пренебрежению, с которым он относится к неприятностям, к нежности, которой он щедро одаривает любого.
Кроме него.
Ему надоело делиться им со всеми. Надоело быть одним из зрителей, что восхищённо наблюдают за его игрой. Надоела его самостоятельность и его зависимость от этого взбалмошного (прелестного), глупого (восхитительного), легкомысленного (любимого) актёра.
Он прекрасно знает, что сошёл с ума. Чувствует, как шевелится под кожей одержимость им, как зависть и тоска гнилью подтачивают его лёгкие, мозг, сердце. Он мечтает об избавлении от него, мечтает вернуть всё, что было им отнято, мечтает вернуть своё.
Исмаэль уверен, что брат вообще не должен был рождаться. Но он прорвался в утробу его матери, занял его место, силой вырвал половину того, что принадлежало только ему.
И сегодня он исправит эту ошибку.
Сегодня Валера будет марионеткой в умелых руках, и, когда эта игра надоест ему, он просто вырежет из пацана всё, что ему не принадлежит, и оставит исчезать: здесь же, на сцене, где он завоевал свою славу.
В эту тихую ночь Святого Валентина он сыграет для него свою лучшую роль.
Валерий
Мысли Исмаэля эхом звучат в голове Валеры.
Он слышит всё.
Знает, что и его мысли для брата – открытая книга, но он не видит этого, не замечает его тихих, молящих стонов в яростном потоке своего сознания.
И за это они незаметно толкают его ещё дальше в пучину безумия.
Исмаэлю уже не вернуться оттуда.
А парнишка помнит, как они были счастливы. Чётко знает, что секрет прост – нужно лишь всегда, всегда быть рядом. Как в детстве. Держаться за руки и одеваться в похожую одежду, не отрицать свою суть, а с радостью отдаваться ей и быть единым целым. Ведь биение его сердца заглушает всю какофонию звуков тела, которые терзают его уши; ведь только рядом с ним, со своим прекрасным, немного искажённым, мужественным отражением он чувствует себя живым.
Глаза наконец-то привыкают к свету, и Валерка видит всё.
Будто со стороны – с его стороны – видит себя, сидящего на стуле в самом центре сцены. Все прожекторы направлены чётко на него, и волны света, пересекаясь, окутывают его ослепительным, ярким сиянием, рисуют на деревянном настиле круг, который кажется ему клеткой. Он обнажён, беззащитен... прекрасен. Руки и ноги связаны – будто он стал бы убегать от Исмаэля. Нет, никогда, если и бежать – то только к нему, прижиматься как можно крепче к подтянутому телу и таять в его тепле.
За спиной же сияет разноцветными огнями огромное сердце.
Всё правильно – с тех пор, как их отдали в школы-пансионы (бросив его в самый центр водоворота театральных интриг и зависти), они виделись только на День Святого Валентина. Одиннадцатилетний Исмаэль, впервые оказавшийся вдали от брата, возвращаться к нему уже не захотел, и отец с радостью принимал его во время каникул в своём поместье, оставляя Валеру на попечение матери.
Теперь он понимает, что именно тогда всё пошло под откос. Он сходил с ума, упрямо держась в гордом одиночестве, Валерик же без него стал превосходным актёром.
Когда у тебя нет души, так просто играть любые роли.
А брат уже совсем рядом. Он потерян, он болен, он глух и слеп, он купается в ощущении собственного триумфа, с нетерпением ждёт того момента, когда его плоть поддастся давлению лезвия, раскрываясь перед ним кровоточащим, багровым цветком.
Валерка же готовится отплатить ему за все детские годы, наполненные счастьем, за все сочельники, в которые он, пусть и ненадолго, делился с ним собой.
Сегодня он станет его марионеткой.
В эту тихую февральскую ночь он сыграет для него свою лучшую роль.
Исмаэль
В тёмно-синих, сапфировых глазах плещется ужас, и Исмаэль с удовольствием видит в этих всплесках своё отражение.
Столько лет он готовился к этому дню, заменяя ненавистью любовь. Теперь же зависть и тоска ёлочными иголками впиваются в сердце, в этот багровый комок, который вздрагивает от резкой боли и трепещет в груди.
Он знает, что это всё его, его происки, жалкие попытки избежать уготованной участи.
Исмаэль не собирается отступать. Только не теперь, не тогда, когда жизнь без него так близка.
Нет ничего лучше, чем полное одиночество. Нет ничего желаннее независимости. Нет ничего отвратительнее одержимости, которая змеёй движется по его венам, своим ядом отравляя кровь.
- Исмаэль... что ты делаешь? - шепчет Валера, и все сомнения уходят.
Он спокоен.
Собран.
Уверенной рукой держит змею за шею, готовый в любой момент раздавить её и выкинуть с глаз долой.
- Я делаю себе подарок на День Всех Влюблённых, братик. Ты же готов порадовать любимого брата праздничной постановкой?
Он мотает головой, взгляд судорожно мечется от ножа в руке Исмаэля к его лицу – и обратно.
Он же ликует.
Внутри Исмаэля – пустота.
В мыслях – порядок.
Но руки дрожат, когда по щеке Валерика скатывается первая слезинка.
- Разве ты не моя куколка? – шепчет он, наклонившись к брату и убирая прядь волос ему за ухо. – Красивая, глупая, бесполезная куколка...
Он тихо вскрикивает, когда лезвие впервые касается кожи, и ладонь Исмаэля тут же прижимается к пухлым губам, обрывая полный мольбы звук.
- Куколка... - лезвие плавно скользит по обнажённой коже груди. – Ты ничего собой не представляешь. Красивая оболочка, забравшая у меня самое ценное.
Парень вздрагивает. И Исмаэль уверен, что дело в лезвии, чуть сильнее вжавшемся в мягкую, податливую плоть.
Ведь его брату наплевать на всё, что он скажет. Он заботится лишь о своей шкуре...
Которую он сейчас немного подпортит.
- Ты будешь молчать, ясно? – Кончик лезвия протыкает кожу, и первая капля крови медленно набухает на бледном полотне его тела, отражаясь в блестящем металле. – Чтобы я ни делал, иначе этот Кровавый Валентин затянется на долгие недели, дорогой братишка.
Он кивает; в глазах – безнадёжность.
- Тупой праздник, - шипит он, выплёвывает эти слова в расширившиеся от боли зрачки (он уверен, всё из-за ножа). – Ненавижу его. Каждый год терпеть твоё присутствие. Ты как грёбаный вампир, Валерка! Вытягиваешь из меня жизнь и рассудок, капля за каплей, капля за каплей...
Краски исчезли с красивого лица, смешались, став идеальной белизной. Лишь несколько мазков нарушают его: алый – губ, тёмный – бровей, сапфировый – глаз.
- Но сегодняшнее безумие мне по вкусу! – Он смеётся, запрокинув голову. – Сегодня я могу собственноручно сделать себе идеальный символ праздника.
Он дрожит, дрожит так сильно, что нож скользит по коже, и Исмаэлю приходится убрать его, чтобы не испортить свою задумку.
- Сиди смирно! – рявкает он, и Валера замирает, не отрывая от лица брата синего взгляда. Лишь дрожащие ресницы, с которых то и дело срываются солёные капли, нарушают эту неподвижность.
Острое лезвие легко скользит по коже, оставляя за собой неглубокий, тонкий след. Даже в этом он идеален, и Исмаэль кривится, тихо чертыхается, ненавидя его за это, ненавидя себя... за что – ему не хочется думать, лучше внимательно наблюдать за расцветающей на белизне краснотой и судорожно втягивать щекочущий ноздри, отрезвляющий запах крови Валерика.
В нём нет ни ржавчины, ни металла. Жизнь его брата пахнет весенним дождём и лилиями...
Он весь пропитан этим слащавым (изысканным), приторным (сладостным) запахом, который преследует Исмаэля всюду, куда бы он ни направился.
Это сводит его с ума, и лезвие, сверкнув под прожекторами, вспарывает нежную кожу Валерки. Широкими взмахами он рисует на нём гирлянды, добавляет несколько игрушек и большой подарочный бант – прямо на животе. Заставляет наклониться, и полотно спины тут же оказывается разрисовано валентинками. Широкие красные ленты охватывают плечи и грудь, кровь серпантином стекает вниз, к ногам, и вскоре бледность кожи его брата становится мертвенной.
Он оправдывает все его ожидания. Стоны ласкают слух (сердце каждый раз вздрагивает), боль, искажающая прекрасные черты, греет (несуществующую) душу, а слёзы, стекающие по влажному от пота лицу...
Исмаэль замирает.
Его брат оказался идеальной жертвой.
Слишком совершенной, чтобы это было правдой.
Нож выпадает из разжавшихся пальцев и со стуком приземляется на деревянную сцену...
Валерий
Он видит лишь его лицо.
Тонет в глубоком взгляде.
Он светится триумфом, но там, внутри, тоска и боль, одержимость и любовь.
Валера знает. Он всё слышит. Он прощает.
Тихим стоном встречал каждый порез, хотя случайные прикосновения его рук были блаженством.
Вместе. Они всё-таки вместе.
Пусть и в последний раз.
Кричал, когда лезвие впивалось в плоть, раскрывая её, оглушая рёвом багрового потока, с радостью устремлявшегося на свободу.
Туда, наружу.
К нему, ближе к нему.
Бежевый свитер Исмаэля покрыт багровыми мазками. На светлых джинсах темнеют засыхающие полосы. На руках – будто бордовые перчатки. Подарки, его последние подарки брату повсюду, и он продолжает цепляться за призрачную надежду на его счастье.
Понимая, что они оба ошиблись.
Понимая, что они связаны.
До последнего вздоха.
Внезапная тишина его мыслей наваливается на него, заглушая симфонию крови.
Прожекторы гаснут – ведь гаснут же? Иначе почему вдруг стало темнеть, почему он больше не может разглядеть черты лица Исмаэля, и лишь сапфировые глаза да золотые волосы сияют в этой черноте?
И ужас, неудержимый ужас ревёт в ушах, разрывая барабанные перепонки.
Он понял.
Понял, а Валера умирает.
Не справившись с самой важной ролью в своей жизни.
Последние удары сердца – будто раскаты грома, они становятся всё громче и громче, звук стекающей по телу крови наждачной бумагой скрежещет по перепонкам, а имя, тихим шёпотом сорвавшееся с губ Исмаэля, кажется ему оглушительным воплем.
И надежда на тишину угасает вместе с Валеркой.
Исмаэль
Он обмяк.
Невидящие, стеклянные глаза смотрят в потолок, прямо в один из прожекторов.
Куклам не страшен яркий свет.
Длинные чёрные ресницы замерли пластиковым подобием настоящих: дрожащих, влажных.
Кожа бела, как снег.
Изящные изгибы бордового банта украшают плоский живот.
Кукла, просто кукла.
Неживая.
Не опасная.
Не коварная.
Не Валера.
Исмаэль гладит холодные щёки, размазывая по ним кровь.
Будто может оживить.
Будто этот бордовый румянец вернёт его.
Нет, потому что он мёртв.
Мёртв.
В нём – пустота. На этот раз – настоящая.
В нём нет ничего. Ни капельки жизни.
Его жизнью был он.
Валера.
Брат.
Его половинка.
Его персональный подарок, который он использовал не по назначению.
Убил.
Уничтожил.
Своими руками.
Бежать от него, забыть, как страшный сон.
Но он не может.
Воет, стоя на коленях. Рыдает, уткнувшись лицом в накаченные ноги.
И не может оставить.
Он уверен, что после смерти они не будут вместе.
Ведь он ангел – нежный, чистый.
Он же...
Да и ждало ли после жизни его, пустую оболочку без души, хоть что-то?
Вряд ли.
Сквозь пелену слёз ему вдруг кажется, что ресницы Валерика вздрогнули.
Раз.
Другой.
И Исмаэль обретает надежду.
Он будет рядом.
Всегда.
- Разве ты не моя куколка? – Лезвие вновь плавно скользит по обнажённой коже груди. Спускается по рукам, ниже, разрезая верёвки. Мокрые золотые волосы покачиваются, мягко щекоча его щёку.
Исмаэль видит румянец и блеск в глазах. Тонкие пальцы чуть шевелятся, стремясь сжать его руку, как в детстве.
Валерка оживёт.
Нужно лишь время.
Он в этом уверен.
А пока он поможет ему быть живым.
Это же так просто!
Нужны лишь верёвки и несколько крепких палок.
- Ты же не против того, чтобы немного побыть марионеткой, Валера?
Лёгкий кивок головы. Дрожь ресниц.
Он уверен – брат вернётся. И когда-нибудь в стеклянных, кукольных глазах вспыхнет жизнь.
Он не мог оставить его.
Ведь они одно целое.
Исмаэль и Валера, Валера и Исмаэль.
Если нужно будет снова поделиться своей душой – он готов.
- Ты только вернись, Валер, ты только вернись...
Эпилог
Запах гнили пропитал помещение. Но Исмаэлю щекочет ноздри аромат лилий и весеннего дождя...
Истлевшее тело покачивается на верёвках. Но Исмаэль видит золото волос и сапфировый взгляд – своё искажённое, нежное, прекрасное отражение.
Валера улыбается ему. Ресницы дрожат, и тонкие пальчики легонько дёргаются в слабой попытке сжать его руку.
- С Днём Всех Влюблённых, братишка, - шепчет он, неотрывно глядя на него.
Гирлянда бросает разноцветные отсветы на эту странную пару.
- Это всё для тебя.
Сцена с горой подарков под ней. Игрушки и ленты усыпали деревянную мизансцену.
- Разве ты не моя куколка? – безумно шепчет Исмаэль, всматриваясь в его лицо. – Разве не моя?
Но Валера лишь молча улыбается ему в ответ.
Ничего страшного.
Он готов подождать.
Ведь когда-нибудь он обязательно вернётся.
Я Демон... Кто сказал, что нет любви
В горящей адским пламенем крови?
Мой милый мальчик, я с тобой был
Два долгих года. Я тебя вёл
Тропою скользкой лжи и темноты.
Но кто сказал, что безразличен ты
Был мне? Что ледяной расчёт
В моей душе дымящейся живёт?
Я видел – над братом ты рыдал,
Ты пил, страдал и душу продавал.
Хотел уйти, последним сном заснуть,
Но был ещё не завершён твой путь.
И я пришёл, чтоб рана зажила,
И к божества подножью отвёл –
Которого не видел лица,
Но выполнил долг свой до конца.
Я знал, он придёт – исчезнешь ты,
Но сохранятся в нём твои черты:
Твоя улыбка, губы, руки, взгляд.
Но вынес приговор мне твой взбешённый брат.
А ты ему помог. Не стыдно? Нет?
Иди же с ним. Теперь ты выбрал свет.
Но знай – среди дорог, потерь, борьбы,
Тебя найдут возмездия цветы –
Багрово-красные, как знак моей любви
Неизгладим след Демона в крови.