Зина, Зиночка, Зинуля!

Плеснула ночь на кофе кипяток.
Чернеет небо в чашке горизонта.
Я обвожу словами мыслей контур.
В строках - лишь треть, две трети - между строк.
Вера Бутко               
– Зина, Зиночка, Зинуля, – ласково называл любимую, а спустя какое-то время жену Яша ещё недавно, вкладывая в интонацию и в чувственную мощь красноречиво сопровождающего это магическое действо взгляда изрядную порцию щедрого душевного тепла, искреннее восхищение, и трогательно зачарованную симпатию.
Иногда заботливо, нежно, звал девочку куколкой, лапушкой, умничкой, или просто сокровищем.
В моменты интимной страсти мог нашептать на ушко толику похотливых непристойностей, но доброжелательно, лишь для того, чтобы подстегнуть и без того выходящее из берегов влечение.
Осторожничал, боялся спугнуть тонкую ткань ошеломляющего, оглушительно интенсивного состояния безграничного счастья.
Вроде вчера ещё было так, но, будто совсем не в этой жизни.
Судьба ли, рок, тяжкий жребий: как не назови то, куда занесла семейные отношения цепь  драматических событий, ничегошеньки исправить уже невозможно.
Теперь Яшка обращался с ней бесцеремонно, грубо, словно не жена она, а бездомная собачонка с улицы, которую можно пнуть, стегнуть плёткой, безжалостно ткнуть мордой в пол, заставить лизать сапоги.
К цинично выкрикиваемому приказу, – подь сюды, тварь… живо, – непременно добавлял унижающие достоинство эпитеты. И бил, просто так, “для профилактики”, походя, не разбирая куда, лишь бы почувствовала его беспредельную, ничем не ограниченную власть. 
– Сдохла что ли, кобыла ленивая. Я тебя научу родину любить! Думала, в сказку попала!
Кто она теперь: рабыня, прислуга, наложница?
Не всё ли равно, ведь обращается с ней так законный супруг. А ей и податься некуда. Да и страшно ослушаться – до смерти забьёт.
Сгорбленная женщина, чутко прислушиваясь, сидела на краешке грубо сколоченной табуретки за накрытым в горнице столом. Судя по разорённому интерьеру трапезы и обилию разноцветных горячительных жидкостей, праздник, или развратное гульбище, в самом разгаре.
На Зинаиде изрядно поношенное ситцевое платьишко в мелких синих цветочках: чистенькое, но ветхое, висящее на исхудавшем тельце мешком. Неприбранная голова с сальными непокорными прядями некогда шелковистых, теперь ломких и тусклых волос. Сморщенные, в разноцветных синяках руки ладонями вверх безвольно лежат на коленях. Лицо – пустое, безвольное, не выражает ничего. Как и глаза: выцветшие, безжизненны, блёклые.
Она помнит, как плескался в них насыщенный васильковый цвет, словно июньское небо, отражающееся в лесном озере. А ведь была, не так давно была Зинаида первой красавицей на деревне. Косы носила: блестящие, тяжёлые, толщиной в обхват запястья.
Сельские парубки пьянели от счастья, если чернобровая Зиночка позволяла пригласить на танец, разрешая положить ладонь на хрупкую талию. Млели взрослеющие ухажёры от нечаянной возможности в стремительном танцевальном движении дотронуться намёком до спелой груди или крутого изгиба бедра.
Девочка никогда не была тихоней, но и лишнего никому не позволяла. Озорница, хохотушка, любимица хороводящихся девственниц, заводила вечерних посиделок и девичников. Отличница в школе, отменная работница, умница, рукодельница.
Всякий жених на селе мечтал залучить для нелёгкой деревенской жизни справную во всех отношениях невестушку. Зинаида девушка непростая. С норовом, но с понятием: одно дело дразнить да проказничать, совсем другое – вступить в ответственную взрослую жизнь.
Девчонка неукоснительно следовала вековым заветам целомудрия, потакая родительскому тщеславию, вызывая белую зависть и немалое восхищение у множества обеспокоенных будущим собственных отпрысков отцов, в семьях которых подрастали женихи и претендентки на выданье.
Теперь ей тридцать пять лет. От былых достоинств: от здоровья, красоты, да румяной спелой сочности следа не осталось. Не молодица уже, зрелая женщина. Могла бы в любви и неге счастливо жить, детишек рожать-нянчить, а она пришлых баб ублажает, коих муженёк стайками едва ли не каждый день на сатанинские игрища таскает.
Зинаида исподнее им стирает после непристойных шабашей, спины в бане мочалками трёт, веником парит, за столом прислуживает.
Попробуй не подчиниться, изобьёт, унизит при всех, а всё одно заставит. Силища у мужа нечеловечья, а разъярится – что кабан раненый становится: глазищи нальёт, и тычет кулачищами в грудь да в живот; за волосы таскает, словно Зинаида не женщина – вещь, которую, даже если сломаешь, выбросить не жаль.
В соседней с горницей комнате дверь нараспашку. На скомканной постели шумно развлекается парочка, намеренно выставляя напоказ наготу и постыдную в неприкрытой откровенности мерзкую похоть.
Вульгарная молодица, перемежая беспричинный смех многоэтажной матершиной, бесстыдно подставляет, нисколько не стесняясь её присутствия, голый зад, задирает ляжки выше головы, подмахивает расшиперенными в стороны окороками, как кошка в охоте; орёт, извиваясь в предвкушении пика сладострастия, требует сильнее, глубже, не обращая внимания на смачные шлепки.
Яшка, а это он, Зиночкин, законный муж, энергично качает накаченным корпусом, расшатывая скулящую от избыточной нагрузки кровать, обливается потом, издавая шлепающие и чавкающие звуки.
– Сочная ты Нюрка бабища, аппетитная! Вона сколько смазки накопила. Не ленись, подмахивай шибче. Зинка, тварь, квасу неси, шевелись! Нюрка, зараза, раззадорила, сейчас кончу!  Давненько такую шуструю курочку не топтал. И-э-э-эх, лови подарочек, шлюшка. У меня не забалуешь.
Зинка, озирается по сторонам, словно ищет заступы, встаёт, шатаясь. На лице отразилась брезгливость, боль: не мышечная – душевная. Где это видано: при живой жене столь беззастенчиво блудить, не только не прячась, намеренно демонстрируя безнравственно циничную суть безумного разврата.
Отродясь о подобном кощунстве не слыхала. И ведь терпеть приходится. Более того –  прислуживать.
Сейчас наиграются, Зинку заставят постель менять после непотребства: стирать, сушить, развешивать. Сами тем временем голышами за стол усядутся, закусывать примутся с аппетитом, кряхтя да охая.
Яшка после каждой стопки целует разухабистую бабёнку в губы, крутит ей соски-маслины, между ног бессовестно волосатую длань суёт, а эта дрянь соком интимным обливается, хохочет, бессовестно раздвигая ноги, выставляя напоказ набухшую от избытка желания рваную рану бесстыжего лона.
Хорошо хоть, сегодня не принуждает Зинку на эту непристойность вблизи глазеть. А то не понравится чего – кулачищем в лицо.
На правой скуле у неё изжелта фиолетовый след от недавней мужниной ласки, глаз едва отходить начал от сизого синяка.
Что ж, за жизнь такая, за что всё это мучение терпеть приходится!
Ведь не работает стервец.
Зина в доме, и раба, и кормилица. Пусть и невелика её зарплата, но жить можно.
Было бы... кабы не это безобразие.
А ведь она не доярка, не телятница – главный совхозный ветеринарный врач, сельская интеллигенция.
Все в деревне о беде да позоре Зинкином знают. Побои скрыть от людской молвы невозможно: синяки, ссадины, подавленное настроение, худоба лагерная.
Но все молчат, только по углам шепчутся.
И председатель, хоть и не робкого десятка мужик, как воды в рот набрал.
Убьет же Зинку, зараза!
Не сегодня так завтра.
Или через месяц.
А то и сама себя порешит.
От такой жизни куда угодно, даже на тот свет убежать захочется.
Эх-х, первая же красавица была!
Посмотрели бы на неё сейчас родители. Может и к лучшему, что не дожили, не увидели этот позор.
Зинка дрожащими руками налила в кружку ядрёный хлебный квас, едва не расплескав, поставила на тарелку, прихватила полотенце, и понесла в комнату.
Яшка рычит и стонет от избытка животного удовлетворения, закатывает от наслаждения глаза. Хотел было отвалиться, да передумал. Заломил ноги подружки едва ли не за уши. Так прижал, что она крякнула от боли, испустив от неожиданности из дебелых чресел несвежий дух, а из груди утробный крик. Из глаз молодицы слеза выкатилась, да потёкла безобразными, чёрными от косметики потёками по щекам.
Того он и добивался, Зинка знает. Насильник грубо влетел восставшим, словно по приказу, стержнем, в чавкающее чрево.
Девка было взбрыкнула, но получив смачный тычок в бок обмякла, забыв на мгновение, как дышать.
– Зубы спрячь, шалава. Нам, детка, спешить некуда. Всё будем пробовать: спереди, сзади… на то бабе дырки создателем дадены, чтобы к них шкворень вставлять. Яшка в кобылах толк знает.
Зинаиду затошнило, но ослушаться не посмела – квас принесла на вибрирующих негнущихся ногах.
Подошла, отвернув голову, держит посудину с квасом, ожидая очередного приступа мужниной агрессии. Ему чужая боль в радость.
– У, тварюшка, такой кайф обломала, с ритма сбила, зараза! Сызнова починать придётся. Вот заставлю всю эту прелесть, и ей, и мне заодно, вылизать, – посмотрел на запыхавшуюся от скрюченной позы, испуганную переменой настроения кавалера подружку, и рассмеялся, – не дрейфь, солдат ребёнка не обидит. А вообще-то… это идея. Как я раньше не догадался?
Яшка сыто отвалился от срамной части Нюркиного тела, демонстрируя поникшие вдруг причиндалы, с размаху выбил из рук жены тарелку, ловко попав кружкой ей в лицо.
Зинаида вскрикнула, прикрываясь инстинктивно руками.
Яшка вскочил, – облила, тварь, – влепил супруге кулачищем в ухо, добавил ногой.
Женщина упала навзничь. Лежит – не шевелится.
– Да и хрен бы с этой тварью. Не сдохнет. А коли и преставится, не велика потеря: на кой эта падаль в дому нужна, когда вокруг послушных баб до пропа? На Зинку боле у меня не стоит. Вот на тебя, Нюрка, да! Моя мужественность просто в бой рвётся. Давай подымай бравого молодца. Да не так, губками, ты же мастерица по интимным вопросам! Мужики твою квалификацию и сноровку хвалят. Глыбже глотай, не ленись. Вот так! С супружницей позже разберусь. Давай заканчивай поскорей – пора глотку промочить. Зинка, тварь, чего разлеглась, иди закусь разогрей. Врезал-то слегонца, для пущей науки.  Вполсилы. Притворяется, зараза. Анька, твою мать, ты-то чего уши развесила, горлом работай давай-давай, мы почти у цели! Задарма что ли поить тебя, шалаву?!
Хмель прибавил охоту цинично, грубо иметь женщину, распалил в нём звериное желание чувствовать себя господином, но забрал силу, способность его удовлетворить порочную страсть естественным образом.
Парочка возилась в тщетных попытках закончить начатое действо. Любовники долго пыхтели, пока Яшке не надоело однообразие. Фантазию вскоре принялись подстёгивать водкой.
В пылу страсти любовник нарисовали Нюрке нехилый фингал под глазом, укусил за сосок. Подружка сделала вид, что ей совсем не больно, даже приятно.
Зинка знала по опыту, что на самом деле чувствует молодица.
Потом они шумно мирились, пили на брудершафт.
Время от времени Яшка снова пытался впихнуть заснувшую плоть в ту или иную щель подруги. Тщетно.
Заснули любовники прямо за столом, так и не успев одеться.
Зинаида очнулась далеко за полночь, голова гудела. Может, ударилась, когда падала, или в ухо муженек попал неудачно.
“Лучше бы разом убил. Чего делать-то, так и жить?!”
Машинально, по привычке, или из страха получить новую порцию издевательств, прибрала со стола, вымыла посуду, подмела пол, старательно обходя храпящую в непристойных позах парочку, исторгающую из недр организмов невыносимую смесь алкогольного перегара с терпким запахом грязного секса.
Угомонились. Теперь можно и Зиночке передохнуть.
Разом нахлынули воспоминания.
“Боже, неужели вот этот вот”, – женщина никак не могла подобрать слово, позволяющее однозначно и ёмко очертить всю меру презрения и негодования к некогда любимому мужчине, – “Яша, мой муж?”
Ненависти Зинаида не испытывала: для столь сильной эмоции нужно пересилить страх, который сковал основательно по рукам и ногам, не позволял дышать.
Омерзительное существо, вызывающее тошноту и отвращение, вот кто он такой!
Исковеркал жизнь, уничтожил самоуважение, унизил, растоптал достоинство. Что Яшка ей оставил, кроме бренного тела, да и то дошло до крайней степени истощения.
Одежда на Зинаиде висит, грудь похожа на пустые наволочки. Крутые некогда бёдра выпирают острыми выступами, рёбра можно пересчитать поштучно. Впалые глаза, землистый цвет кожи.
Незнакомые люди видят её старухой.
В автобусе, когда приходится ездить в район, ей непременно уступают место. Люди, уже не молодые, называют мамашей. А у Зинаиды даже детишек нет…
Это тоже его вина.
Зина почти доносила первенца. Ребёночек уже под сердцем шевелился, пинал ножонками изнутри: настоящий, живой. Она наслаждалась его обликом в грёзах. И сейчас порой видит.
Яшка бил её ногами, не разбирая, куда.
Для приступа ярости не было, ни причин, ни предпосылок; алкоголь и лихое настроение решили разом судьбу, и ребёнка, и матери.
Впрочем, свою жизнь приступом бешенства он тоже вывернул наизнанку.
Яков пришёл в тот раз с работы поздно, праздновали завершение посевной компании.
Председатель выделил приличную сумму на праздничное застолье. Мужики решили сэкономить на закуске: деньги до копейки потратили на водку и пиво. Заедали хлебом, майонезом с луком, да дешёвыми плавлеными сырками, чтобы вставило.
Развезло всех.
Усталость за две недели изнурительной работы от рассвета до заката усугубила действие горячительного.
Яшка схлестнулся с Витькой Паниным, невзначай спросившим того, уверен ли он, что Зинка понесла от него.
Яков завёлся с половины оборота, пришёл в неописуемую ярость, замахал пудовыми кулачищами: умело, метко, прямым ударом угодив Витьке по сопатке.
Нос гулко хрустнул, и потёк, разом залив застолье кровищей.
Завязался поединок.
Оба парни дюжие, уступать не хотели, да и не умели. Охотников разнимать не нашлось: дело молодое – пусть резвятся.
Витька сдуру орал, что якобы знает настоящего папашу Зинкиного зародыша, намеренно распаляя и без того озверевшего мужика, вселяя в него сомнение и беспокойство относительно собственного отцовства.
Это была полнейшая чушь, однако слово не воробей – вылетело.
И втемяшилось Яшке в воспалённое восприятие собственного достоинства, которое моментально утратило точку равновесия, что Витька и впрямь о чём-то таком осведомлён.
Испытав внезапно припадок от жгучей ревности, взревел, как раненый зверь, схватил огромный кухонный нож, и всадил Витьке в живот по самую рукоятку, умудрившись прокрутить для уверенности и пущего удовлетворения несколько раз, разворотив и вскрыв тому брюшину.
Застолье скоренько свернулось. Захмелевшие пахари, поняв, что произошло, разбежались кто куда: никому не хотелось стать свидетелем убийства.
Яшка попинал в дополнение к уже совершённому насилию поверженного противника, хряпнул вдогонку из горлышка чуть не половину бутылки водки, и, шатаясь, побрёл домой.
По дороге его окончательно развезло. Ничего толком не помня, кроме одного – что Зинаида якобы изменила, что ребёнка на стороне нагуляла, тварь.
Доказательства уже не требовались: достаточно было слова настоящего мужика, который, кстати, уже поплатился за страшную весть собственной жизнью.
– Поделом скотине! Жаль, не добил. С женой разберусь, потом ему добавлю.
Выбежавшую навстречу радостную Зинаиду Яшка с ходу облагодетельствовал кулачищем, метя сначала в лицо, затем в живот, где, по его мнению, обитал свидетель измены.
Молотил, пока не утомился.
Заснул Яшка рядом с избитой Зинкой, которую спустя несколько минут зверски скрутило.
У неё была сильная рвота от сотрясения мозга, открылось внутреннее кровотечение.
Вскоре случился болезненный выкидыш.
Женщину спасли, можно сказать чудом: в деревне нет врачей, только фельдшер, неопытная девчонка, окончившая училище медицинских сестёр.
Сбежавшие участники пьяных посиделок сразу отправились к председателю, Фёдору Павловичу. Тот вызвал участкового, и врача из посёлка.
В деревне только два телефона: в правлении колхоза, да в сельском Совете.
Участковый и врач прибыли через полчаса. Сначала обследовали место драки. Витька ещё дышал.
Его откачали в районной клинике, исполосовав весь живот. Рана оказалась глубокая, опасная. Зинаидаа пролежала в больнице больше месяца. Повреждения, нанесённые молодым супругом, едва не сделали её пожизненным инвалидом.
О причине избиения Зина узнала, лишь полностью поправившись.
Яшка к тому времени уже был осуждён.
По совокупности совершённых преступлений и опасности телесных повреждений у потерпевших, присудили ему пять лет заключения.
На суде он утверждал, что виной всему неверность жены. Так и ушёл на зону, твердо уверовав в мифическую измену.
Зинаиде советовали развестись с Яшкой, пока тот отбывает срок, но она решила дождаться и выяснить, что на самом деле произошло.
Напрасно, опрометчиво она так поступила: фактически подписала приговор дальнейшей своей судьбе. 
А начинались их отношения с большой любви.
Яков был симпатичным, хозяйственным, крепким. Мало кто мог сравниться с ним силой и статью. Юноша запросто поднимал на вилах целую копну сена. Мог бегом разгрузить, ни минуты не отдыхая, машину сырого деревянного бруса или мешков с цементом.
Взрослые мужики обычно просили у председателя его в подсобники, если предстояла изнурительная, физически очень тяжёлая работа.
Яшка помогал на лесоповале, на пилораме, при постройке домов, разгрузке, и прочих работах, где требовалась грубая сила.
Позже, перед армией, выучился на механизатора.
За Зиночкой начал ухаживать в восьмом классе. Иногда провожал, редко: стеснялся.
Девчонка была строптивая, характерная. Яшка, хоть и не робкого десятка, перед ней пасовал, боясь на чём-то настаивать. Оказывал обычные для его возраста знаки внимания, но Зина их то ли не замечала, то ли принимала как должное в числе обыденных притязаний других мальчишек.
У нее ещё не сформировалась потребность любить, хотя где-то изнутри червячок коварного влечения уже завёлся.
Иногда всё же Зинаида о Яше думала. Не просто как о деревенском мальчишке, сравнивала с прочими, чаще в его пользу.
Он казался Зиночке не только мужественным, но и забавным, интересным.
Бойкий юноша, деликатный, с привлекательными чертами лица.
Яков умел её восхищать. Правда, интерес свой она не показывала, повода думать о ней как о предмете страсти старалась не подавать.
Рано было невеститься.
Однако парень к тому времени уже вполне созрел: мысли о девчонках и их восхитительных особенностях не давали сосредоточиться на чём-то ином.
Яшка увлекался Зиночкой всё больше, грезил о ней днём и ночью: мечтал, представлял сценарии встреч, детали разговоров, даже прикосновения научился чувствовать, закрывая глаза. И млел, восторженно ощущая волшебные процессы внутри.
Частенько при общении с ней, даже мысленной, Яшку обдавало волной жара, усиливалось сердцебиение, напрягался низ живота. Порой это становилось невыносимо.
Конечно, приятно было думать и о других девочках, но совсем не так.
“Зина, Зиночка, Зинуля!”
Яшка перекатывал на языке божественные звуки имени, которые сами по себе заставляли потеть и волноваться.
Чем сильнее Яков о Зинаиде задумывался, тем чаще ловил на себе её мимолётные взгляды. Каждый раз, будучи застигнута врасплох, уличённая в пристальном разглядывании Яшкиного лица, Зиночка смущалась, краснела, застенчиво отворачивала взор, начинала громко разговаривать, или без причины смеяться.
Иногда срывалась, и убегала прочь.
Юноша чувствовал, что это неспроста. Выходит, Зиночка тоже им интересуется. Значит, надо быть настойчивее. Что, если сделать подарок, хороший, дорогой, чтобы знала девчонка – у него серьёзные намерения?
Деньги нужны, приличная сумма, чтобы не скупиться. А он все заработки мамке отдаёт. Значит, придётся часть утаить. Главное выяснить, чего девушка больше любит.
Мужики сказали, что все женщины просто в обморок падают, если им преподносят духи, золотые часики, или модельные туфельки.
Значит, надо копить на туфельки. Или лучше на духи?
Пусть, будет, и то, и другое.
Тогда без вариантов: от благодарности захмелеет, как дышать забудет. Может, даже поцелуй подарит в ответ! Почему нет, она что – особенная?
Мальчишки со своими подружками давно целуются, а Яшка Зиночку даже за ручку ни разу не держал.
На танцах не в счёт: там, как бы, не совсем всерьёз. Игра, одним словом, баловство. Там она со всеми танцует, кто пригласит. И обнимается тоже со всеми. А нужно, чтобы только с ним.
И ведь накопил.
Зиночка покрутила подарки, понюхала, расплылась в лучезарной улыбке, а брать отказалась.
– Что родители скажут, подумал? И вообще… ты что это – купить меня надумал!
Однако довольная была – словами не передать.
В тот день Яков первый раз Зиночку проводил до калитки.
И поцеловал-таки.
В щёчку.
Девушка зарделась, сжала кулачки. Поцелуй всё же вернула, неловко чмокнув кавалера в подбородок.
И сразу убежала.
В сенях, как только захлопнула дверь, прижалась к стенке, закрыла глаза, мысленно прокручивая острые до невозможности ощущения. Унять биение сердца, сорвавшееся дыхание, унять испепеляющий жар в теле, не получалось.
За этим загадочным занятием девочку едва не застали.
Папка выспрашивал, отчего дочурка такая красная, не заболела ли? Таблетки от простуды предлагал, помог расстелить постель, дал выпить горячего молока с мёдом.
В эту ночь Зиночка ни на секундочку глаз не сомкнула: маялась крамольной мыслью, что  поторопилась убежать, чего делать не следовало.
Надо было ещё немножечко с любимым побыть.
Вот оно, значит, как бывает!
– Раньше был цыган цыганом, теперь Яшенька. Потому что туфельки дарил? Какая же я глупая! Осторожней нужно быть. Присмотреться. Ну, и что тут можно увидеть, что влюбился  по уши?! Я и без того об этом знаю. У него на лице о том написано крупными буквами. Так я, выходит, тоже того… втрескалась! Отчего сердце трепещет, наружу рвется? Неужели у других так же? Ведь раньше такого не было.
Это знак. Небеса сигнал посылают, чтобы мимо не прошла. Точно, провидение хочет, чтобы я знала о том, чтобы сосредоточилась, подумала.
“И имя у него красивое: Яшенька. Миленький мой! Может и мой, может, и не мой. А пусть себе в следующий раз целует, с меня не убудет. Хочу невестой быть. И фату хочу…. и белое платье. Свадьбу, настоящую, чтобы вся деревня гуляла, за нас радовалась. И ребятишек. Трёх. Двух девочек и мальчика. Фамилия у сына будет Проскурин. Иван Яковлевич Проскурин.
Звучит? Ещё как звучит! Вот ведь размечталась, глупая. А почему нет… я что, хуже других! Тоже хочу мешок счастья. Даже два мешка. Чтобы на всю жизнь хватило. Божечки… кажется, я действительно влюбилась. Только… это секрет. Никому не скажу. Родителям в особенности. Счастье тишины требует. Намечтаюсь вдоволь, в воображении сначала всё как есть перепробую: пусть пока поволнуется. Я девушка бесценная. Яшенька, любименький мой! 
Ага… пока я выбираю да недотрогу из себя корчу, шустрые девчата возьмут, да уведут. Нет смысла упрямиться. Оно и ообенный интерес тоже демонстрировать ни к чему. Уступать надо помаленьку, не торопясь”.   
Яшка же запретный плод задолго до Зиночки отведал. Но хотелось большего, а подружка строга, вольностей не позволяла.
– Зина, Зиночка, Зинуля! Звёздочка моя ясная, цветик ненаглядный, что, если сватов направлю, руки твоей у родителей просить?
– Что ты, что ты! Мала я ещё. Дай сначала десятый класс закончить. Погуляем пока, обвыкнемся. Дождись, пока вырасту, созрею.
– Как решишь, любимая, так и будет. Всё стерплю.
– Знай, я твоя суженая. Но это… наша большая тайна.
Так ходил Яшка за недотрогой до самой весны.
После посевной его в армию призвали. Проводили, как положено, всем селом.
Зиночка слёзы лила, ждать обещала.
Начался в их жизни новый этап: роман в письмах.
Никогда до этого не сочинял Яков посланий – не было нужды, а любовь заставила.
Отец хотел, чтобы Зина отправилась учиться в область, но, Зиночка ни в какую.
– Яшеньку дождусь, вместе с ним и решим, как жить дальше.
Пошла на ферму лаборантом работать. Заодно ветеринарному врачу, Арсентию Павловичу, помогала.
Старенький он, давно на пенсии, но заменить некем, сам помощницу обучать взялся. Объяснял, показывал. Иногда давал отдельные поручения.
Наставник нахвалиться на девушку не мог, председателя попросил на учёбу её послать.
Три года, служил Яков на флоте, тянулись долго, невыносимо долго, бесконечно, но закончились вдруг, а ведь это немалый срок, чтобы разобраться в чувствах.
Зиночка уже сама через силу с эмоциями справлялась. Девятнадцать лет, пусть теперь сватов присылает.
Яшка прямо с паромной переправы отправился к Зиночке. Даже к родителям не зашёл. Повзрослел, заматерел, вытянулся: плечи широченные, руки как кувалды. Сияет.
Целоваться начали, не успев поздороваться.
Теперь-то ему можно всё.
Вечером отмечали демобилизацию. Яков ни разу к рюмке не притронулся: ждал, когда гости разойдутся.
Целовались всю ноченьку напролёт.
Сватать Зиночку собралась чуть не вся деревня.
Свадьбу гуляли с размахом.
Зиночка обмирала от радости, но силилась представить, что дальше будет.
Представления Зиночки о семейной жизни ограничивались целомудренными поцелуями и застенчивыми объятиями у реки на закате. Дальше всё – чёрная дыра.
Страшно, когда не ведаешь, с чем придётся столкнуться.
Больше всего девочка переживала тот факт, что теперь спать вместе придётся.
– Это как, – переживала она, –  может, ну её, свадьбу эту?
Страхи относительно проблем в начале семейной жизни не подтвердились: муж оказался на редкость нежным, терпеливым. Торопливость и суета в отношениях с женой были ему несвойственны.
Яков сразу взял быка за рога: занялся обустройством дома, который достался им в качестве приданого от дедушки и бабушки.
Председатель для ремонта выделил лес. Плотничать Яков научился ещё до армии.
Совместная жизнь оказалась интереснейшим приключением. Только с ребеночком не получалось.
В согласии и радости прожили молодые шесть лет.
Сыночком своим Зинаида считала Яшеньку, всячески ублажая его, потакая любым прихотям. Учиться дальше муж не позволил, сказав, что совсем не ревнует, но разлуку на годы выдержать не в силах.
Зиночка погоревала, однако, согласилась, что это его исконное право, а расставание, даже на короткое время, и для неё проблема.
Хорошая весть пришла нежданно-негаданно. Зиночку начало тошнить …
И вдруг такая беда.
В одно мгновение замечательный муж и прекрасный человек превратился в дикого зверя. Колдовство, приворот?
Чего только не передумали односельчане.
Пётр Спиридонович, свёкор, каждый день посещал невестку в больнице, в церковь ходил, замаливать сыновние грехи, плакал, сох на глазах.
Своей вины Яшка так и не признал: считал, что был в супружеском праве, за что и страдает.
– А тварь эту рано или поздно изведу. Устрою ей ад на земле. Пусть только дождётся!
После трагедии, тихо и незаметно, словно и не жили, убрались Панины, родители Якова – Леонид Матвеевич и Лидия Егоровна.
Зиночка осталась совсем одна. Навещала изредка могилки родителей: поплачет сиротливо, пожалуется сама себе на судьбу горемычную, и снова в дом, где каждая доска ведает о случившейся беде.
Этот дом, теперь – вся её жизнь. Потому и решила ждать мужа.
– Может не со зла он. Наговорили, вот и взбесился. Вернётся – окружу заботой, любовью. Глядишь – оттает. И я рядом с ним оживу. Нельзя же рушить то, что строилось долгие годы. Мало ли, что в жизни от излишнего возбуждения случается!
Зина ему письмо написала, просила объясниться.
Ответ тоже пришёл. Короткий. " Оправдываться не буду. Дождись".
Чтобы скрасить ожидание, Зиночка поступила в техникум, учиться на ветеринарного врача. Арсений Павлович совсем состарился, не справлялся уже, приходилось ему помогать.
Учёба три года отнимала силы и время: хоть какое-то развлечение, похожее на жизнь. Старалась, получила диплом с отличием.
Ветврач расплакался, когда её назначили на его место, – дождался-таки свою смену!
Зиночка с головой ушла в работу. Днём, на людях, вроде и ничего, а ночами одолевала тоска-кручина, жуткая меланхолия, и неприкаянное одиночество.
– За что Яша со мной так… разве была я плохой женой?!
Говорили ей люди добрые, – разводись, пока закон позволяет сделать это без Яшкиного согласия, уезжай куда подальше. Кто раз руку на женщину поднял – не остановится.
Не послушалась. Верила в любовь.
В какую!!!
Время шло, неотвратимо приближая окончание Яшкиного тюремного срока. Зиночка на календаре отмечала оставшиеся дни.
Встреча с бедой случилась до безобразия неожиданно.
Зина пришла с работы. Не успела раздеться, когда сзади её сграбастали в охапку, грубо повалили  на пол, лицом вниз.
Яшка безжалостно сдирал с неё одежду, больно дёргая за волосы, хлестал по щекам. Разорвал в клочья белье, поставил на четвереньки, и резко вошёл в Зинаиду сзади, – пять лет, тварь… пять бесконечно долгих лет я предвкушал эту минуту. Теперь ты за всё мне ответишь: за загубленные годы, за чужого ребёнка, за дырку, которой потчевала чужих мужиков. Отныне и впредь… я твой повелитель, твой хозяин. Будешь делать, как прикажу. За непослушание буду жестоко наказывать: больно, очень больно, пока сама не попросишь, чтобы убил. А сейчас показывай, чему выучили тебя любовнички. Я тоже кой каким опытом поделюсь. Того что покажу, в страшном сне не увидишь. Камасутра отдыхает. Буду любить во все щели, дорогая. За пять лет душеньку отведу. А ты терпи: заслужила.
Яшка ловко, почти незаметно ткнул Зину растопыренными пальцами в живот, в район солнечного сплетения. Зиночка задохнулась, сложилась пополам.
– Замри, тварь! Замечательная поза. Так и стой. Будем пробовать варианты сзади. А ты всё ещё хороша. За это и любил. Наслаждайся.
Яшка терзал её тело, как матёрый волчара: рвал на части беззащитную добычу. Старался сделать  больнее, чтобы сразу показать, насколько опасен, какой беспредельной властью способен обладать.
Сначала Зина кричала, плакала, изнемогая от боли и невыносимого унижения, доставляемого мужем, некогда самым дорогим и любимым человеком. Чуть позже поняла, что именно этого он ждёт, этого добивается, чтобы молила о пощаде, чтобы страдала.
Зина замкнулась в себе, отрешилась от настоящего, впала в подобие беспамятства. В глазах закрутился кровавый вихрь, душа как бы отделилась от тела.
Яшка знал, что делает, научился в заточении: приводил в чувство, то ударом по почкам, то сильнейшими шлепками по голому заду, от которых лопалась кожа.
Методов "возбуждения", как он называл пытки, у него было много.
Изобретательным оказался, гад, злым, жестоким.
Зиночка, невыносимо страдала, ожидая окончания изуверских мучений.
“Только бы выжить...”
Это было лишь началом, разминкой. Натешившись вдоволь, он забрал у жены все деньги, пнул ногой, и приказал готовить ужин, – гости будут. Не сделаешь – пожалеешь, что на свет появилась.
Вечером пришёл навеселе, с сумкой жратвы, кучей бутылок разного калибра и качества. Притащил с собой двух девиц с печатью интеллекта на лице, и следами непростой судьбы. Той и другой наверняка не было восемнадцати.
Девочки вели себя шумно, развязно, чересчур откровенно предлагая себя: запросто показывали женские половые подробности в развёрнутом виде.
Вера и Роза.
Поразительно, как жизнь обходится с наивными идиотками, если думать они начинают совсем не головой. Обе девочки были глупы как пробки, но очень способные  в качестве станков для отработки грубых эротических навыков.
Печальное зрелище.
Яшка заставил Зину прислуживать вульгарной компании.
Гуляли долго, шумно, наслаждаясь, если про подобный разврат можно так выразиться, выходящими за рамки приличий взрослыми играми.
Такого ужаса Зиночка даже представить себе не могла.
– Задумал я, Зинка, бизнесом заняться. Малину организую, чтобы нужных людей женскими ласками потчевать, подмасливать, когда нужно. С помощью девочек проще вопросы решать. Будем в народ выходить с качественными сексуальными услугами. Вот, контингент проверяю на предмет профпригодности. Ничего себе шмары. Агрегаты рабочие, неутомимые. Годятся. Немного подучу, и вперёд. Мы с вами, девки, такую деньгу зашибать будем, закачаетесь! С участковым я договорюсь, председатель и без того в штаны наложит. Короче, всё на мази. Денег добудем, ремонт в заведении сделаем, и в путь. Ты, Зинка, мамочкой будешь. С работы, конечно, придётся уйти. Но это мелочи. Тебе понравится, вот увидишь.
Зина никак не могла понять, что в Яшкиных словах правда, а где вымысел, но всё равно было страшно. 
Потом он пропал  на два дня. Пришёл один, издевался, как мог, целую неделю. Пьёт и насилует, насилует и пьёт. Проснётся, и опять начинает потешаться.
Бить и унижать не забывал. Но заботился, чтобы следов не оставалось.
С участковым, Дружининым Иваном Пантелеевичем, у Яшки что-то не сладилось. Орал как раненый зверь, обещал убить и закопать того, раз он нормального языка не понимает. Похоже, боится его муженёк. Может, сходить к участковому тайком, да рассказать, всё как есть? Страшно. Зашибёт.
Так, разгульно, и жила.
Розочки, Светочки, Нюрки и Вальки – мал мала меньше, изрядно побитые молью и жизнью, случайными половыми связями и дурными привычками, гостили у неё в доме регулярно. Иногда жили месяцами, ублажая Яшку, покрикивая, цыкая по-хозяйски на Зиночку.
Побыть одной удавалось лишь на работе.
Выглядеть Зинаида стала так, что без слёз не взглянешь: похудела килограммов до сорока. А ведь она женщина высокая, метр семьдесят пять. Одни глазищи остались, да и те выцвели, как ситцы на солнце.
Жила так с Яшкой больше года. Про малину больше не вспоминал. Бил теперь меньше, видно устал.
Зиночка приспособилась было к такой жизни, но неожиданно у мужа начали появляться деньги. Точнее, много продуктов и водки.
В это время опять объявилась Нюрка, на самом деле Анна Сергеевна Голованова: Зиночка паспорт её видела. У этой стервы, как иначе можно такую назвать, на второй день привычка объявилась – ногой с разворота бить Зинку в живот, или по спине. Врежет, и смеётся, а Яшка гогочет.
И начинают любовники на полном серьёзе рассуждать – убить Зинку, или пусть ещё поживёт?
Страх совсем сковал её по рукам и ногам: тремор появился, головные боли одолели.
Изверги уснут, она плачет. Слёз-то, уже нет, рыдает беззвучно, сотрясаясь всем телом. Иногда  горло спазмами сводило, дышать было нечем.
Сколько жить-то осталось. Да и какая это жизнь?
Бояться устала, страдать...
“Может отравиться... отчего бы и нет? Зато, никаких издевательств. Засну и всё. Решайся, Зинуля. Эти спят. Никто не помешает”.
Женщина нашла в сенях прочную верёвку, на какие скотину на пастбище привязывают.
“Выдержит!”
Придвинула стол под крюк, который давно, когда ребёночка ждали, Яшка в потолок ввинтил, чтобы люльку повесить. Крепкий крюк: самое то, что нужно.
Зиночка завязала канат, как в фильмах про войну немцы делали, накинула на крюк, подёргала для проверки надёжности, перекрестилась... и повисла…
Потом вдруг передумала, пыталась уцепиться за петлю, но сил оказалось недостаточно.
На её удачу (это как посмотреть), в дом заглянул участковый, Иван Пантелеевич. Дверь была открыта, а на стук никто не отозвался.
Он и вошёл. Как раз вовремя. Успел в последнюю минуту. Ещё мгновение, и отнесли бы Зиночкино тело на погост.
Спасли, откачали.
Иван Пантелеевич не просто так зашёл: магазины последнее время по деревням начали грабить.
– Два дня назад в соседней деревне, в Липаково, разобрали печную трубу в потребкооперации. Через отверстие в потолке вынесли почти весь провиант. Там и мануфактуры много было. Вызвали проводника с собакой из лагерной охраны, прошли по следам, которые сюда привели, в твой сарай. Сейчас там с понятыми товар описывают.
– А где твой, муженёк в смысле, Яшка?
Еле живая Зиночка, держась за уничтоженное петлёй горло, показала глазами на дверь в соседнюю комнату, где в полуобморочном состоянии храпела голышом сладкая парочка.
– Гражданин Проскурин, Яков Петрович… о, и гражданка, Голованова, Анна Сергеевна здесь, вы подозреваетесь в краже социалистической собственности из магазина райпотребсоюза в Липаково.
Яшка, стоя уже в наручниках, оглянулся на едва дышащую жену, и процедил сквозь зубы, – отсижу и выйду. Найду – убью, тварь! Мало того что жизнь испоганила, так ещё и ментам стучишь!
Вести в деревне распространяются много быстрее, чем в городе. Через несколько минут у дома собралась толпа: большая часть населения. Первым пришёл председатель. Повинился перед Зиночкой, что чувствовал неладное, но тоже Яшку боялся.
– Стыдно признаваться, да что делать, если это правда. Никак не пойму – как из доброго семени вырастают гнилые всходы. Батька, мать – замечательные же люди. Уезжать тебе надобно, Зинуля, совсем. Давно ведь говорил – не жди. Упрямая ты. Беги, Зина, беги! Страна большая. Ты женщина достаточно молодая, счастье найти, судьбу обустроить, не поздно. Есть ещё шанс. Жалко отпускать хорошего специалиста, да делать нечего. Отсидит изверг, и вернётся. Кто тебя в другой раз спасёт? Извини нас, Зиночка! За равнодушие, за то, что вид делали, словно ничего не происходит!
Женщину положили на кровать, закрыли одеялом, и оставили в покое.
Народ ещё долго обсуждал последние новости. Не так много в деревне происшествий,  драматических подавно.
Чуть позже вернулся председатель, опять молил о прощении. Поплакали без слов. Всё ведь и так понятно. Старики и женщины сентиментальны не в меру.
Потом председатель вынул из-за пазухи свёрток, положил тихо на кровать, – это тебе, Зинаида. С миру собрали. На первое время хватит. Уезжай, дочка. Куда глаза глядят. И не пиши. Никому не пиши. Забудь обо всех нас. Не ровён час проболтается кто. Не дай бог, конечно! Врагу такого не пожелаешь. Прости ещё раз. Если сможешь. Видно всегда бродили в Яшке гнилые соки, только дремали до поры. От денег не отказывайся. Чем можем. Сами не богаты.
Зина, Зиночка, Зинуля! Милая девочка. Эта жизнь для тебя завершилась. Поищи, построй  иную. Вдруг на новом месте повезёт.
Что невозможно исправить, вероятно, удастся забыть, стереть из памяти...