Куда уходят вагоны метро,
Улетая из гавани станций конечных?
Не помнят они, или им все равно,
Как много в вагонах забытых навечно?
Неужели плевать поездам на людей?
Неужто в их сердце ни дрогнул ни мускул?
Страшнее всего — затишье очей.
Такой вот архетип наш, проклятый, русский:
Мы исповедь молвим фонарным столбам,
Эскалаторам и скошенной соломе,
Вагонам метро и слепым проводам,
Огню и лифтам своего же дома.
И тихо будем утопать, боясь, что нас не примут.
Страшимся ехать мы по-одиночке,
О том, что больше не обнимут,
О том, что вместо сердца точки,
О том, что разорвёт резинку,
О том, что сгорит государство,
О том, что кинут без запинки,
О том, что брошено моё златое царство.
Безмолвно мы кричим на хладные пероны.
Безмолвно критикуем мы самих себя.
Извечно зрим в свои вагоны,
И ненавидя, и любя.
(И воскрешая, и браня)
Красивых линий метрополитена
Народ великой грусти и тоски —
Герои сладостного плена,
Как Айвазовского мазки:
Как волны громких океанов,
Как корабли, забытые в морях.
Как пылкие травы забытых бурьянов,
Как блики на твоих очах.
Я не хочу причастия к народу под землёй,
И волен я жить как я жить пожелаю.
И волен я быть, потому что живой.
И волен идти я от края до края.
Благодарен вам, люди в автобусах и на метро.
Благодарен извечно болящим перстам,
Благодарен, живу здесь. Пою здесь. А то!
Благодарен великим церковным крестам.
Благодарен своей необъятной России,
Благодарен её просторам святым,
Благодарен народам меланхолии.
Благодарен конечным вагонам пустым.
И люблю. Я люблю свою жизнь.
Раз судьба разрешила вагонам моим не сойти,
Я спасу. Я спасу свой теизм.
Отныне мне можно себя же спасти.