Здесь ни полслова о войне,
но в каждом слове - запах дыма.
Зачем писать о войнах мне,
зачем коситься нелюдимо
на боль и кровь издалека,
на вспышку слева, вспышку справа?..
Но плоть слаба, рука легка,
метафор бойкая орава,
осколочная болтовня -
удел сидящих на диванах.
А там, на линии огня
полно что избранных, что званых.
Там ад кромешный, там земля
солёным потом пропиталась,
деревья, корни заголя,
проваливаются в усталость
воронок и глубоких рвов,
с лежащими на дне телами.
И даже воздух не здоров,
и сам апрель, вдохнувший пламя,
сипит и кашляет в ночи
над городом в обстрельной коме,
когда хоть бейся, хоть кричи,
а ничего не будет кроме
испуганных собачьих глаз,
души младенческого плача.
А вот и вена напряглась
в паху осколком битой клячи.
Лежит, лягается, как чёрт,
стенает, будто бы старуха...
Пока горячее течёт
вон из распоротого брюха.
***
В сезон апрельской пестроты,
когда писательством сконфужен,
жуют обугленные рты
подъездов тёмных скромный ужин -
идущих тихо по домам,
неважно, трезвых или пьяных.
Табачный вьётся фимиам,
объедки стынут на полянах -
забытых с вечера тоpжеств.
О чём ты пишешь, лежебока?
Вон звонницы скабрёзный жест
смущает ангелов и бога
в чернильной темени окна -
других не сыщешь, хоть убейте.
Война к полуночи видна
мазком излишним на мольберте.
В парадной - тенью на стене,
покоем, что войной проглочен...
И тем, что ночью снится мне,
о чём рифмуется не очень.
Ненужным, вычурным пятном
в апрельских вымокших сиренях.
А время, что грустить о нём
в момент воспоминаний бренных
о том, что милой говорил -
я этой смерти не приемлю...
И бродит ангел вдоль перил,
Творцом отправленный на землю.