В моей любви так странно всё и просто,
что я не знаю, как о ней сказать,
договорить, пока ещё не поздно
и совершенно нечего терять.
Её фигура, всякая, и форма
всего-всего, как милый тёмный лес,
прекраснее на фоне и без фона
фигур невразумительных словес.
Цветение одежд её мне зренья
не портит, да и — есть ли к небесам
на ней цветенье или нет цветенья —
я позволяю сам решать глазам.
Но как увидеть то, что больно видеть
и понимать, когда она тайком
уходит прочь, совсем уходит? Вы ведь
и сами обжигались на таком.
И как узнать, что руки не чужими
ей стали и печётся в них тепло
о ней, когда мои затем чуть живы,
что их тепло в те руки утекло?