Гигант
Гигант двигался бесшумно и был черен как пустота: бесконечно тяжелый, он уже не позволял ни звуку, ни свету оторваться от своего огромного, погруженного в непрерывное движение, тела. У него была цель: он рос. Блуждая во вселенской глуши, он жадно наращивал массу и размеры, пытаясь, вероятно, достигнуть совершенства и сравняться, наконец, с той, что хранила его в себе. Пробивая расстояния – он легко подхватывал пустыми гравитационными крючками все, что попадалось на пути. Какое-то время (пару-тройку миллионов столетий) – легко двигался, увешанный гроздьями планет и неторопливо укорачивая связи, подтягивал глыбы к себе.
Они боролись, цеплялись боками за проходящие мимо галактики в безликой надежде держаться от него подальше, но все равно были обречены. Наступал момент и, прежние планеты неизбежно становились им. Проваливались сквозь разделяющие расстояния, они надолго присасывались к раскаленной поверхности его громоздкого тела. Время шло. Он становился все больше. И этот неудержимый рост – был знаком о начале конца.
Внутренние силы, что прежде связывали элементы в единое целое – уже не дотягивались до внешних границ и накопленные массы вещества, постепенно начинали срываться, так получая неожиданный шанс освобождения от его избыточной тяжести.
По едва заметным нитям трещин, которые тут же разливались сквозными пропастями – он, сейчас, неспешно разламывался на куски. Разрастаясь – они разрывали и расталкивали части прежнего монолита, который, вот еще совсем недавно – казался вечным. Процесс шел по нарастающей и огромные лепестки, занимавшие миллионы километров пространства, теперь крошились, образуя бесплотное облако подвластное любому, незаметному для него прежде столкновению. Но вокруг была пустота и он, теперь зыбкий и бесформенный, замирал на миллионы веков в молчаливом ожидании перемен. Пыль рассеивалась, стиралась и доходила до возможного нижнего предела: от нее уже не оставалось ничего.
Тогда – все начиналось заново.
Пустота, привычно приходя в движение – теперь скручивалась, уплотнялась и тщательно формировала первый комок. Его сила – была пока незаметна, но все же он был огромен, тяжел и беспокоен в сравнении с окружающими его безмолвием и неподвижностью. Он, разрастаясь с каждым мигом – превращался в гиганта и долгожителя своего миниатюрного мира, который вольготно умещался на кончике волоса и существовал доли миллисекунд. Скорость его движения нарастала, он раскалялся и, начиная плавить скопившуюся вокруг себя пыль – наращивал границы, выстраивая себя по прежней схеме. Наматывая ряд за рядом – рос, медленно натягивая на свою ось (призрачную, но все же достаточно плотную и ощутимую) пелену частиц, связывая их тяготением собственных, крохотных силовых полей…
***
Пространство сначала слегка надрывалось, впуская в себя несколько мгновений пустоты и, уже в следующий миг, - начинало расползаться, открывая очередную временную дыру, в которую теперь неспешно устремлялись наполняющие его прежде миры. Толкаясь и опережая друг друга, они суетливо протискивались и, в самом конце долгого пути, благодарно вываливаясь в пустоту, привычно следуя однозначным законам бытия.
С другой стороны
Там, на привычной нашей стороне, все было так, как положено. Как было и будет всегда. И поэтому восприятие, четко выдрессированное и стерильное, - особо не напрягалось. Оно, с преогромным удовольствием, сопя и причмокивая – охотно лопало, из протертой до дыр картины мира очередную безвкусную бурду смысла… То есть, нет, конечно! Вкус был! И такой, как положено! То есть никакой... Как ни пытайся зацепиться – все одно. Одно и тоже. Задержаться, особо, не за что...
А здесь… На стороне во всех смыслах другой, - пожалуй, что да. И по полной.
Здесь время – сначала легко пошевелилось, потом (да, скорее, что и сразу!) – сдвинулось, полетело, брызнуло потянувшись огромными полосами ветра, закружилось воронками, крепко заматываясь вокруг событий и, вот уже, как рвануло изо всех сил, жестко закрепляя, на передавленной талии периода, свои липкие паучьи узлы. Сравнимые по прочности… разве что с недостижимой Вечностью! И замерло. До одного, лишь ему известного срока, присваивая рассеянное прежде – себе.