Все мы собираемся жить вечно. И умираем, совершенно не ожидая этого.
Мама была дорогим человеком. Особенно дорогим для своего единственного сына. Настолько дорогим, насколько только может быть единственная мама для единственного сына. Она была другом, советчиком, иногда справедливым критиком. И всегда самым близким и дорогим человеком, насколько только может быть недодавшая любви мама для своего недолюбленного сына.
… интересно, как часто недолюбленные в детстве дети, вроде необученные этому чувству, потом становятся преисполненными любви взрослыми, пытаясь компенсировать недополученную любовь и с излишком излить ее в своем окружение, на своих детей, жен, мужей, родственников.
И как часто наши родители, и мы сами, ставшие родителями, остервенело и категорично отрицаем саму возможность недовыделенной любви, боясь даже тени мысли, что мы были в этом чувстве несовершенны, неидеальны, и уж наши родители, и мы сами, ставшие родителями, просто не могли недолюбить, недодать родительской заботы и ласки…
Однако, каким бы дорогим человеком для своего единственного сына мама ни была, это не отменяло ее, увы, немалочисленных недостатков. (Всем мы живые люди, и наши матери — все же не богоматери, без страха и упрека, а обычные живые женщины). Недостатков, которые все любимые и недолюбленные дети настолько не замечают в детстве, будучи несмышлеными и зачастую глубоко загипнотизированными своими мамами и окружением, обязующим нас любить наших матерей, насколько замечают потом, повзрослев и протрезвев.
Одним из таких недостатков было то, что мама совершенно не думала о завтрашнем дне. Нет она не была транжирой или недалекой, витающей в облаках уже в возрасте элегантной дамой, но она совершенно не думала о своей не такой уже далекой старости. Вернее даже, уже подобравшейся вплотную и гладящей морщинистой рукой по седым, многократно крашенным поредевшим волосам старости, ибо кто может сказать, что восьмой десяток — это еще молодость или даже еще самая зрелая зрелость…
Выйдя на пенсию пятнадцать лет тому, мама перебралась к своей маме в одну из бывших республик, за тысячу километров, и посвятила себя уже своей маме.
О, она была хорошей дочерью, которая и кормила с ложечки свою маму, и давала ей каждое утро таблетки и убирала за ней, и купала, и выгуливала, и подчищала, и подтирала… Потом мамина мама умерла, прожив долгую, интересную и не совсем образцовую на старости лет жизнь, и мама сама перебралась в статус бабушки.
Бабушки очень импозантной, красиво стареющей, прямо царицы Савской. Но, как и все царицы, мама не умела экономить, сберегать и преумножать.
… интересно, но очень многие из тех поколений живут именно так: сегодняшним днем, словно завтра нет, словно все еще строят бесплатно БАМ, или Магнитку, ну, потому что не в деньгах счастье.
Сорок лет трудового стажа… Сорок лет разных работ, с разными окладами, возможностями, «единственными шансами»… и за сорок лет у финишной черты у многих ни гроша за душой, кроме небольшой пенсии — несчастной подачки от государства, на которое они оттрубили, отмотали и отпахали лучшие годы своей единственной жизни, разве что какая «выделенная государством квартира»…
И многие в голос рассказывают про инфляцию, иные ценности, про то, какой у детей «долг перед родителями»…
И, да-да, как и всем царицам, маме требовалась свита. Свита, которой можно было бы повелевать и которая бы ею восхищалась и ее направляла, советовала и наставляла на пути праведные. Ну, и заодно обеспечивала бы тоже.
Одним из этой свиты и был сын. Ну, не то чтобы он обеспечивал маму, все-таки не настолько обеспеченным он сам был, но связь материнско-сыновью, а заодно и материальную поддерживал регулярно.
И, как уже сказано было выше, по молодости лет тянулся, тянулся, тыкался влажным носом в своей щенячьей недолюбленности со своей неумелой любовью — при любой возможности ехал не в Египет или Турцию, куда все ехали, а к маме с бабушкой, а потом уже и просто к маме.
Вез и тоску свою по материнской любви, и ностальгию по семейной ласке и заботе, ну и деньги вез тоже.
Годы шли, годы летели, дети взрослели, а матери не молодели. Сначала не молодели, а потом и старели, болячками и немощами покрывались.
И тут, то давление давало о себе знать, то нога начинала болеть, то рука…
То «скорая» приезжала, то операция на горизонте замаячила.
Но мама, как и прежде, верная своей царской природе, ничего про старость слышать не хотела. Не царское это дело стареть. Стареть и болеть.
Особо никогда не жаловалась, никогда ничего, сообразно со своей царской природой, не просила, не требовала.
… интересно, но именно когда не требуют, не просят, тогда и хочется дать по максимуму. Некий закон вселенной, ну и заодно психологический. Мы куда охотнее помогаем тем, кто нас не просит об этом и кто принимает с благодарностью. Ибо именно это зажигает в нас ответный огонь, чувство собственной значимости от помощи нуждающемуся. Этакий наркотик, выбрасывающий в мозге гормоны радости и счастья…
Однако, как сказано выше, болезни не только не щадят тело, но и бьют по мозгам, нередко меняя и характер, и самого человека, превращая его в того, кем ты его раньше и вообразить не мог.
Например, я знаю случай с женщиной, властной хозяйкой дома и строгой начальницей на работе, которую климакс и болезнь изменили настолько, что у нее совершенно в противоположную сторону поменялись и характер, и натура. Из безжалостной «самодуры» и вампира дома она превратилась в маленькую плаксивую девочку, с трудом узнающую свою семью, а заодно и саму себя.
Похожее стало происходить и с мамой, правда весьма медленно и постепенно. Великодушная царица все чаще стала напоминать сначала капризную и лживую семиклассницу, сбежавшую с уроков, чтобы целоваться за углом. И все чаще в ее обидчивых монологах стало появляться незнакомое для нее слово «сыновий долг».
Раньше мама, по-царски и просто умом, была выше этой «народной мудрости». Как она говорила, это было позорищем и манипуляцией заставлять собственных детей нести немощи своих родителей. И что каждый проходит свой путь, проживает свою жизнь, финалом которой и является череда принимаемых на протяжение жизни собственных решений.
А теперь же, поддавшись пересудам соседок и традиции в обществе, она все чаще, плаксивым голоском, где надо и нет, напоминала сыну про его «сыновий долг».
… интересно, но насколько же индоктринирована, импринтирована и вшита в мозги нашего человека эта сокровенная фраза про «долг».
Долг перед Родиной, долг перед родителями, долг перед детьми. Долг, долг, долг…
Хотя термин «долг» — ростовщический, юридический и имеет мало отношения к какой-то там любви и чувству, к той самой Родине или матери. О-бя-за-тель-ство. Повинность. Принуждение.
Любовь через принуждение. Как иронично-)
Не говоря про иронию самого процесса образования такого долга, когда он и она сходятся по вполне очевидным причинам — ему хочется близости, ей — семьи и материнской реализации, ну, или не хочется, а просто окружение подталкивает, твердит про то, что «пора» и «нужно», вот они и следуют, как телята на бечевке своему животному инстинкту + социально-религиозной установке «плодиться и размножаться», ну, а потом весь этот процесс, как и принято у людей, облекается некими высокими смыслами, подвигами и самоотречением.
И особенно здесь стараются женщины, те самые матери, ибо не хотят они быть просто физическими и меркантильными самками, последовавшими своему инстинкту и принуждению со стороны общества, как не хотят показать себя дурочками, в свое время обманувшимися всей этой романтической чепухой, а хотят видеть в этом высокие начала, похоже, искренне веря, ну или притворяясь, как тоже нередко бывает, в собственный материнский и женский альтруизм и высокое предназначение.
И оказывается, что их маленький уже «должник», сам о том не ведая, уже в долговой яме, едва появившись на свет. Договоров он никаких не заключал, обязательств на себе не принимал, даже рождаться на этот свет согласия никак не давал — ан, нет, родили, принудили и обязали возвращать какие-то долги. При этом еще стыдя и втискивая в придуманные временные рамки своей фальшивой морали. И при этом все время упоминая про самую безусловную материнскую любовь. При этом ставя такое железо-бетонное условие без ведома «должника».
Не говоря про то, насколько воспитание и прививание такого вечного чувства задолженности выгодно государству, конечному бенефициару подобных манипуляций. Государству, которое использовав гражданина, ту самую мать, с девять до шести и с двадцати до шестидесяти, потом умывает руки, передавая его в руки «неблагодарных детей», которые с его подачи, и с подачи церкви и общественной морали в наших широтах, обязаны принять на себя зачастую все немощи и тяготы такой родительско-детской взаимной любви и благодарности.
Как все это смешно, нелепо и грустно…
Вот и с мамой у сына эта тема «долга» стала всплывать все чаще и чаще.
Не то чтобы он требовала что-то, просила, но все чаще к месту и нет упоминала эту понятную задолженность, похоже, сама не зная для чего, разве что вызвать к себе сострадание и жалость.
Еще, дело в том, что мама далеко не бедствовала. И хотя жила одна и на совсем небольшую пенсию, проживала она одна в двухкомнатной квартире, квартирантов брать, даже по уходу за ней, категорически отказывалась — «посторонние люди мне здесь не нужны», говорила она, «доедая» еще деньги, что остались с продажи предыдущей квартиры и те, что регулярно высылал сын.
Но главная беда — дальше сегодняшнего дня мама думать не хотела. И, как сказано выше, не хотела и слышать о старости и том, что, пока не поздно, о ней надо позаботиться уже сегодня.
Постепенно эмоциональные телефонные споры между настойчивым сыном и еще более упрямой мамой стали перерастать в скандалы, где мама всегда обижалась про упоминание старости, по-царски заявляя «Хватит! Я не хочу об этом слышать! Ты не любишь меня!» и бросала трубку.
Все закончилось одновременно банально и плачевно, но не так, как может подумать читатель.
Сначала мама заболела — у нее долго не сбивалось давление, она оттягивала свой визит к врачу, пока ее не увезла «скорая». А уже на следующий день она приехала домой на такси.
А у пятидесятилетнего сына, не в состоянии помочь матери на расстоянии и даже не имея возможности срочно выехать, в ту ночь, под утро, случился обширный инфаркт.
Он еще всю утро игнорировал головную боль, пил какие-то таблетки и делал вид, что все пройдет само собой, пока не упал на выходе из подъезда.
В тот же день, около 9 утра, по дороге в больницу, он скончался.
И только еще через день его дочь, живущая на другом конце города своей семьей, узнала о том, что папы больше нет.
Соседка по подъезду, натолкнувшаяся на сына и вызвавшая «скорую» рассказывала, что последним словом покойного было «Мама»…