В глухом раю затравленных детей,
распятых обреченностью утроб
являть в мир пасынков,
спеленнаных в тугие пуповины
обугленных побед
и лозунгов пустынные витрины.
В глухом раю озлобленных детей,
гневливой лаской искаженных,
под небом с тряпку кроличью,
терзающих до крови
сосцы иссосхших от омертвенья матерей.
В глухом раю иссякших слез,
уродства, явленного в шоке опознанья
себя в подростке, греющем иглу
в шершавых обезвоженных ладонях,
себя в подростке выплеснутым в раж,
в кайло слепое сбившейся толпы,
себя в подростке, явленным судьей
в крысиной мантии, с ошейником
на сгорбленных глазах,
в наследниках кастетов, воронья
гарцующего у разоренных очагов,
до пепла, до копошащихся останков,
всосавших пустоту
с её словами, лагерными псами
нарядных, златозвездных манекенов,
провалами и рытвинами,
убийственным покоем,
засаленной колодою идей,
идиотизмом слипшихся постелей
и ложью пъяною застиранных фасадов,
во времени не миновавших.
Души язв
в нас доживают век прожекторов
секущими, гноящими лучами,
и ветвь
- как мрак,
и снова - поцелуй
здесь означает разрешение и муку
во имя - Господи! -
кого же из людей?!.