Глаза мои покрылись пеленою;
сквозь пелену красивую как пятна
лежащего на луже керосина,
не проникал густой и говорливый
свет солнца. Полумрак возник в сознанье
и отпечатался чредою бледных,
как бы вполне обыденных видений,
но наполнявшихся особым смыслом:
три грациозных линии на платье
звучали трехголосьем дивной песни,
а грязные слова из уст сатира
выхаркиваемые ядовито,
действительно были грязны и липли,
и липли к телу, и хотелось просто
уйти и позабыть, но невозможно,
нельзя было уйти. Мешал огромный
железный панцирь, укрывавший душу.
Глаза болели и слегка слезились;
они были прикованы к постели.