Тимур Кибиров. Послание Л. С. Рубинштейну

Тимур Кибиров
Послание Л.С.Рубинштейну
"... В ходе следствия была сделана литературоведческая экспертиза, которая
установила художественный характер использования ненормативной лексики."
газета "Час пик"

1.

Лева милый! Энтропия!
Энтропия, друг ты мой!
Только мы стоим босые
с непокрытой головой.

Мы босые, небольшие,
осененные листвой,
пишем в книжки записные
по-над бездной роковой.

Лишь лучи свои косые
тянет вечер золотой.
Лишь растения живые
нам кивают головой.

Лишь цветочки - до свиданья!
Облака - в последний раз!
Лишь прольется на прощанье
влага светлая из глаз.

Лишь продукты пропитанья
вкус наш радуют подчас,

2.

но готовься жить заране
без ветчин и без колбас!

Без кондитерских изделий!
Без капусты! Без грибов!
Без лапши! Без вермишели!
Все проходит. Будь готов.

Все проходит. Все не вечно.
Энтропия, друг ты мой!
Как чахотка, скоротечно
и смешно, как геморрой

и как СПИД, ты слышишь, Лева?
Слушай, Лева, не вертись!
Всё равно и всё фигово.
Что нам делать? Как спастись?

Даже сёминою водкой
чокаясь в кругу друзей,
про себя я знаю четко:
всё фигово, пей не пей!

Пой не пой - фигово, Лева!
Нету, нету ничего!
Дым багровый. Ров дерьмовый.
Вой кошачий половой.

Даже женским бюстом, Лева,
упиваясь в час ночной,
знаю я, что всё фигово.
Знаю, знаю, дорогой.

3.

Все проходит. Все проходит.
Опадает маков цвет.
Безобразья нет в природе.
Но и нас в природе нет.

Нет как нет, и быть не может!
Впереди и позади!
Страшно, Лева! Ну и рожи!
Ну их на фиг! Не гляди!

Тише, тише, Лева, милый.
Лев Семеныч, любера!
Энтропии свет постылый
заливает вечера.

Надвигается, послушай,
надвигается ****ец.
Тише, тише, глуше, глуше
колыхания сердец.

Тише, тише. Глуше, глуше.
Глубже, глубже. Навсегда.
Лев Семеныч! Наши души
быстротечны, как вода.

Быстротечны, быстроходны,
мчатся, мчатся - не догнать...
Ярость, Лева, благородна,
но бессмысленна, видать.

4.

Солнце всходит и заходит.
Тополь листья теребит.
Всё красиво. Всё проходит.
"До свиданья!" - говорит.

Золотистые листочки.
Голосистый соловей.
Золотистый пух на щечках
у любимой у моей.

Золотистый пух на щечках.
Золотистый пух везде!
Светло-синие чулочки!
Темно-синее гадэ!

И продукты пропитанья,
сервилат и карбонат!..
До свиданья, до свиданья!
Я ни в чем не виноват!

Где ж утраченная свежесть
на лазоревом коне?
Зубы, волосы всё реже,
и всё чаще страшно мне.

Дьявол в черном коленкоре
ироничен и речист,
умник, бабник и обжора,
то фашист, то коммунист,

дух вражды и отрицанья,
сытый, гладкий молодец!
Днесь сбываются Писанья,
надвигается ****ец!

Над кладбищем ветер свищет.
Страшно, страшно! У-у-у!
Вот те право на жилище,
пища пылкому уму!

И хоть стой, хоть падай, Лева!
Хоть ты тресни - хоть бы что!
Всё действительно фигово.
Всё проходит, все ничто.

5.

Осень, Лев Семеныч, осень.
На печальном склоне лет
дать ответ мы жадно просим.
Знак согласия в ответ.

Осень, Лев Семеныч, осень.
Опадает лесопарк.
Вместе с горестным вопросом
изо рта струится пар.

Ходят девки испитые,
не дождавшися любви.
И летят листы златые,
словно карточки твои.

Твои карточки, как листья,
так сухи, печальны так...
В небе холодно и чисто.
В небе выгоревший стяг.

Ё-моё, товарищ Лева!
Ё-моё и ё-твоё.
Всё фигово. Всё фиговей
тянется житьё-бытьё.

Что стояло - опадает,
выпадает, что росло.
В парке девушка рыдает,
опершися на весло.

Гипс крошится, пропадает.
Нос отбит хулиганьем.
Арматура выползает
и ржавеет под дождем.

6.

Осень, осень. Энтропия.
Не узнать весенних мест.
В инструменты духовые
дует ЖЭКовский оркестр.

Духовой оркестр играет.
Сон осенний. Две слезы.
Пудель грязный пробегает,
чьи-то нюхает следы.

Духовой оркестр играет.
Две слезы да три сестры.
Сердце влагой набухает.
Всё стaро. И все стары.

И две пары - ах ты, Боже! -
вальс танцуют, Боже мой!
На кого они похожи!
Может, и на нас с тобой.

И одна из дам с авоськой
в шляпке дочери своей.
Хной подкрашена прическа.
Туфли старые на ней.

И в мохеровой беретке
рядом женщина кружит.
Плащ шуршит у мамы этой,
дряблая щека дрожит.

Кавалеры - ветераны
ВОВ, а может быть, и ВОСР,
отставные капитаны,
замполиты ПВО.

Кружат пары. Ах ты Боже!
Две слезы. Да три войны.
Лев Семеныч! Ну и рожи!
Как они увлечены!

Сон осенний. Сумрак сонный.
Все и вся обречены.
Погляди же, Лев Семеныч, -
улыбаются они!!

Улыбайтесь, улыбайтесь
и кружитесь! Ничего!
Вспоминайте, вспоминайте
майский полдень грозовой!

Вы простите за нескромность,
за смешок из-за кустов.
Сердце влажное огромно.
Сон осенний. Нету слов.

Улыбайтесь, дорогие!
Не смущайтесь. Ерунда!
Мы сквозь листья золотые
Вас полюбим навсегда.

И оркестр зовет куда-то,
сердце тискает и мнет.
Эх, какой мы все, ребята,
добрый, в сущности, народ!

Ух, и добрые мы люди!
Кто ж помянет о былом -
глазки вон тому иуде!..
Впрочем, это о другом.

7.

Да и нынче всё иное!
Солженицын зря потел!
Вот на Сталина грозою
Вознесенский налетел!

А за ним бойцы лихие!
Даже Вегин-исполин!
Мчатся бурей по России,
все герои, как один!

И на Сталина войною,
и на Берию войной!
Вслед за Партией родною,
Вслед за Партией родной!

А вдали звенят струною
легионы нежных тех,
КСП своей слюною
начертавших на щите!

Впрочем, только ли слюною?
Розенбаум в Афган слетал,
с кровью красною чужою
сопли сладкие смешал.

Ох уж мне литература,
энтропия, сучья вошь,
волчье вымя, рыбья шкура,
деревянный макинтош!

8.

"Любишь метареалистов?" -
ты спросил меня, ханжу.
"Нет! - ответил я ершисто, -
вкуса в них не нахожу!"

Нету вкуса никакого!
Впрочем, и не мудрено -
эти кушания, Лева,
пережеваны давно!

Пережеваны и даже
переварены давно!
Оттого такая каша.
Грустно, Лева, и смешно.

9.

Извела меня Щербина,

Зря родился я мужчиной!
Вырву грешный между ног!

10.

А в журнале "Юность", Боже,
хлещет "Новая волна"!
Добираясь до Сережи,
нахлебался я сполна!

Вот уж смелые ребята!
Вот уж озорной народ!
Скоро кончится осада,
скоро ЦДЛ падет!

Запируют на просторе,
всяк виконт де Бражелон,
в разливанном этом море
энтропией поглощен.

11.

Спросишь ты: "А ваше кредо?"
Наше кредо с давних пор -
"Задушевная беседа",
развеселый разговор!

Этот шепчет в даль куда-то,
тот кикиморой орет.
Ах, какой мы все, ребята,
удивительный народ!

Не пропойцы мы, и вовсе
ни при чем маркиз де Сад!
Просто мы под сердцем носим
то, что носят в Госиздат!

Дай же Пригову стрекозу,
не жидись и не жалей!
Мише дай стрекозу тоже.
Мне - 14 рублей.

А себе возьми, что хочешь.
Что ты хочешь? Ну, возьми...
Всё длиннее. Всё короче.
Всё короче наши дни.

И душе в заветной лире
как от тленья убежать?
Тонкой ниточкой, пунктиром
всё течет, не удержать.

Всё течет и изменяет
нам с тобой и нас с тобой.
В черной яме пропадает
тонкий голос золотой.

12.

Ты видал ли сон, о Лева?
Я видал его не раз!
Там, под небом бирюзовым,
видел я сидящих нас.

Розы там благоухали,
ласковый зефир витал,
серны легкие мелькали,
волны искрились меж скал.

Плектр струны коснется, Лева,
чаши пенятся вином,
Айзенберг в венке бордовом,
все мы вместе за столом.

В чем-то белом, молодые,
с хрусталем и шашлыком,
и прелестницы младые
нам поют, и мы поем

так красиво, так красиво!
Так невинно, вкусно так!..
Лев Семеныч, мы в России.
Мрак, бардак да перетак.

13.

Мрак да враг. Да щи, да каша.
Грозно смотрит таракан.
Я люблю Россию нашу.
Я пропал, и ты - не пан!

Я люблю Россию, Лева,
край белеющих берез,
край погибели пуховой,
рваных ран да пьяных слез.

Тараканы в барабаны.
Вошки-блошки по углам.
И мерещатся в тумане
пролетарии всех стран.

И в сыром ночном бурьяне,
заплутав, орет гармонь.
Со свинчаткою в кармане
ходит-бродит Угомон.

Бью баклуши. Бьют кого-то.
Нас пока еще не бьют.
Бьют в господские ворота,
только им не отопрут.

Мрак да злак, да фу-ты ну-ты,
флаг, бардак, верстак, кабак,
елки-палки, нетто-брутто,
марш-бросок, ****ык-***к,

сикось-накось, выкрась-выбрось,
Сивцев Вражек, Иван-чай,
Львов-Хабаровск, Кушка-Выборг,
жди-пожди да не серчай!

Тройка мчится, тройка скачет
в рыжей жиже по весне,
злого ямщика ***чит
злой фельдъегерь по спине.

По долинам и по взгорьям,
рюмка колом, комом блин.
Страшно, страшно поневоле
средь неведомых равнин!..

14.

Слышу трели жаворонка.
Вижу росы на лугах.
Заливного поросенка.
Самогонку в стаканах.

Это всё моё, родное,
это всё ***-моё!
То разгулье удалое,
то колючее жнивьё,

то березка, то рябина,
то река, а то ЦК,
то зэка, то хер с полтиной,
то сердечная тоска!

То Чернобыль, то колонны,
то Кобзон, то сухогруз,
то не ветер ветку клонит,
то не Чкалов - это Руст!

То ли битва, то ли брюква,
то ли роспись Хохломы.
И на 3 веселых буквы
посылаемые мы.

15.

На дорожке - трясогузка.
В роще - курский соловей.
Лев Семеныч! Вы не русский!
Лева, Лева! Ты - еврей!

Я-то хоть чучмек обычный,
ты же, извини, еврей!
Что ж мы плачем неприлично
над Россиею своей?

Над Россиею своею,
над своею дорогой,
по-над Летой, Лорелеей,
и онегинской строфой,

и малиновою сливой,
розой черною в Аи,
и Фелицей горделивой,
толстой Катькою в крови,

и Каштанкою смешною,
Протазановой вдовой,
черной шалью роковою
и процентщицей седой,

и набоковской ванессой,
мандельштамовской осой,
и висящей поэтессой
над Елабугой бухой!

Пусть вприсядку мы не пляшем
и не окаем ничуть,
пусть же в Сухареву башню
нам с тобой заказан путь,

мы с тобой по-русски, Лева,
тельник на груди рванем!
Ведь вначале было Слово,
пятый пункт уже потом!

Ведь вначале было слово:
несть ни эллина уже,
ни еврея никакого,
только слово на душе!

Только Слово за душою
энтропии вопреки
над Россиею родною,
над усадьбой у реки.

16.

Ты читал газету "Правда"?
Что ты, Лева! Почитай!
Там такую режут правду,
льется гласность через край!

Эх, полным-полна параша!
Нам ее не расхлебать!
Не минует эта чаша.
Не спасти Отчизну-мать.

Энтропия, ускоренье,
разложение основ,
не движенье, а гниенье,
обнажение мослов.

Власть советская, родная,
родненькая, потерпи.
Что ж ты мечешься больная?
Что ж ты знамя теребишь?

И от вражеских наветов
отпадает ветхий грим.
Ты проходишь, Власть Советов,
словно с белых яблонь дым.

И с улыбкою дурацкой
ты лежишь в параличе
в форме штатской, в позе ****ской,
зря простив убийц-врачей.

Ты застыла в Мавзолее
ни жива и не мертва,
сел едва ли не на шею
бундесверовский У-2!

Всё проходит. Всё конечно.
Дым зловещий. Волчий ров.
Как Черненко, быстротечно
и нелепо, как Хрущев,

как Ильич, бесплодно, Лева,
и, как Крупская, страшно!
Распадаются основы.
Расползается говно.

17.

Было ж время - процветала
в мире наша сторона!
В Красном Уголке, бывало,
люд толпился дотемна.

Наших деток в средней школе
раздавались голоса.
Жгла сердца своим глаголом
свежей "Правды" полоса.

Нежным светом озарялись
стены древнего Кремля.
Силомером развлекались
тенниски и кителя.

И курортники в пижамах
покупали виноград.
Креп-жоржет носили мамы.
Возрождался Сталинград.

В светлых платьицах с бантами
первоклассницы смешно
на паркетах топотали,
шли нахимовцы в кино.

В плюшевых жакетах тетки.
В теплых бурках управдом.
Сквозь узор листвы нечеткий
в парке девушка с веслом.

Юной свежестью сияла
тетя с гипсовым веслом
и, как мы, она не знала,
что обречена на слом.

18.

Помнишь, в байковой пижамке,
свинка, коклюш, пластилин,
с Агнией Барто лежали
и глотали пертусин?

Как купила мама Леше
- ретрансляция поет -
настоящие калоши,
а в галошах ходит кот!

Почему мы октябрята?
Потому что потому.
Стриженый под бокс вожатый.
Голубой Артек в Крыму.

И вприпрыжку мчались в школу.
Мел крошили у доски.
И в большом колхозном поле
собирали колоски.

Пили вкусное парное
с легкой пенкой молоко.
Помнишь? Это всё родное.
Грустно так и далеко.

Помнишь, с ранцем за плечами,
со скворешником в руках
в барабаны мы стучали
на линейках и кострах?

Помнишь, в темном кинозале
в первый раз пронзило нас
предвкушение печали
от лучистых этих глаз?

О любви и дружбе диспут.
Хулиганы во дворе.
Дачи, тучи, флаги, избы
в электричке на заре.

Луч на парте золотится.
Звон трамвайный из фрамуг.
И отличницы ресницы
так пушисты, милый друг!

В зале актовом плясали,
помнишь, помнишь тот мотив?
И в аптеке покупали
первый свой презерватив.

19.

На златом крыльце сидели
трус, дурак и сволота.
Выбирать мы не хотели,
к небу вытянув уста.

Знал бы я, что так бывает.
Знал бы я - не стал бы я!
Что стихи не убивают -
оплетают, как змея!

Что стихи не убивают
/убивают - не стихи!/.
Просто душу вынимают,
угль горящий в грудь вставляют,
отрывают от сохи,

от меча и от орала,
от фрезы, от кобуры,
от рейсфедера с лекалом,
от прилавка, от икры!

Лотман, Лотман, Лосев, Лосев,
де Соссюр и Леви-Стросс!
Вы хлебнули б, мудочесы,
полной гибели всерьез!

С шестикрылым серафимом
всякий рад поговорить!
С шестирылым керосином
ты попробуй пошутить!

С шестиствольным карабином,
с шестижильною шпаной,
с шерстобитною машиной
да с шестеркою гнилой!

С шестиярусной казармой,
с вошью, обглодавшей кость,
с голой площадью базарной,
с энтропией в полный рост!

20.

Что, Семеныч? Аль не любо?
Любо-дорого, пойми!
Пусть дрожат от страха губы -
разговаривай с людьми!

Ничего во всей природе,
Лев Семеныч, не брани,
никого во всем народе
не кляни и не вини!

Ибо жалость и прощенье,
горе, Лева, и тоска,
ибо тленье и гниенье
тянутся уже века.

Пусть нахрапом и навалом
наседает отчий край,
Лева, подставляй ****о,
а руки не подымай!

Ты не тронь их, сирых, малых,
не стреляй в них, пощади!
Ты с любовью запоздалой
отогрей их на груди...

С неба звездочка слетела,
Лев Семеныч, прямо в глаз.
А кому какое дело,
кто останется из нас.

21.

На мосту стоит машина,
а машина без колес.
Лев Семеныч! Будь мужчиной -
не отлынивай от слез!

На мосту стоит тачанка,
все четыре колеса.
Нас спасет не сердце Данко,
а пресветлая слеза!

На мосту стоит автобус
с черно-красной полосой.
Умирают люди, чтобы
мы поплакали с тобой!

На мосту стоим мы, Лева.
Плещет сонная вода.
В небе темно-бирюзовом
загорается звезда.

Так давай же поклянемся -
ни за что и никогда
не свернем, не отвернемся,
улыбнемся навсегда!

В небе темно-бирюзовом
тихий ангел пролетел.
Ты успел запомнить, Лева,
что такое он пропел?

Тихий анел пролетает,
ангел смерти - Азраил.
К сердцу рану прижимая,
вот мы падаем без сил.

22.

Что, Семеныч, репка? То-то!
Ну а ты как думал, брат?
Как икоту на Федота
время, брат, не отогнать!

Репка, Лев Семеныч, репка.
Вот куда нас занесло.
Энтропия держит цепко,
липко, гадко, тяжело.

Там, где эллинам сияла
нагота и красота,
без конца и без начала
нам зияет пустота.

Астроном иль гинеколог,
иль работники пера
пусть подскажут, что такое
эта черная дыра.

Тянет, тянет метастазы,
гложет вечности жерлом.
И практически ни разу
не ушел никто живьем.

И практически ни разу...
Разве что один разок
эта чертова зараза
вдруг пустилась наутек!

И повесился Иуда!
И Фома вложил персты!
И текут лучи оттуда
средь Вселенской темноты.

Разве ты не видишь, Лева,
снова в пухе тополя!
Друг ты мой, честное слово,
всё бессмертно, ты и я!

23.

Осененные листвою,
небольшие мы с тобой.
Но спасемся мы с тобою
Красотою, Красотой!

Добротой и Правдой, Лева,
Гефсиманскою слезой,
влагой свадебной багровой,
превращенною водой!

Дьявол в черном коленкоре
рыльце лапками укрыл,
злого гада свет с Фавора
ослепил и оскопил!

Энтропии злые бесы
убегают наутек!
Он воистину воскресе!
Поцелуемся, дружок!

Пусть мы корчим злые рожи,
пусть кичимся злым умом,
на гусиной нашей коже
Агнца Светлого клеймо.

И глядит ягненок гневный
с Рафаэлева холста,
и меж черных дыр Вселенной
нам сияет Красота!

Мы комочки злого праха,
но душа - теплым-тепла.
Пасха, Лев Семеныч, Пасха!
Лева! Расправляй крыла!

Пасха, Пасха, Лев Семеныч!
Светлой Новости внемли!
Левушка, тверди каноны
клейкой зелени земли!

В Царстве Божием, о Лева,
в Царствии Грядущем том,
Лева, нехристь бестолковый,
спорим, все мы оживем!

24.

Кончен пир. Умолкли хоры.
Лев Семеныч, кочумай.
Опорожнены амфоры.
Весь в окурках спит минтай.

Не допиты в кубках вины.
На главе венок измят.
Файбисовича картины
пересмотрены подряд.

Кончив пир, мы поздно встали.
Ехать в Люберцы тебе.
Звезды на небе сияли.
Песня висла на губе.

Как над этим дольним чадом
в горнем выспреннем краю,
отвечая смертным взглядам,
звезды чистые поют.

Звезды чистые мерцают
над твоею головой.
Что они нам предвещают?
Я не в курсе, дорогой.

Чистых голосов мерцанье
над сияньем автострад.
До свиданья, до свиданья!
Я ни в чем не виноват!

До свиданья! До свиданья!
Пусть впритык уже ****ец,
но не лжет обетованье,
но не тщетно упованье,
но исполнятся Писанья!
А кто слушал - молодец.

1988

Другие статьи в литературном дневнике:

• 20.01.2024. Тимур Кибиров. Послание Л. С. Рубинштейну