Юрий Колкер. Падучая звезда...
Юрий КОЛКЕР
/ Лондон /
Падучая звезда...
Исполнилось 60 лет Юрию Колкеру. Он родился в Ленинграде 14 марта 1946 года. Стихи начал сочинять дошкольником. С пятнадцати лет работал и учился в вечерней школе. Никогда не примыкал к литературным группам. В советских изданиях начал печататься в 1972 году. С 1980 года работал кочегаром и добивался разрешения на выезд. С 1981 года печатается за границей («Русская мысль», «Континент» и др.). В 1984-1989 гг. жил в Иерусалиме. В 1989-2002 гг. работал на русской службе Би-Би-Си в Лондоне, был редактором и ведущим радиожурналов «Парадигма» и «Европа». В 2001-2003 гг. – заместитель редактора лондонского журнала «Колокол». Кроме стихов публикует критические статьи, очерки, рассказы, воспоминания, переводы. Живет в Лондоне.
Книги стихов: «Послесловие» (1985, Иерусалим), «Антивенок» (1986, Иерусалим), «Далека в человечестве» (1990, Москва), «Завет и тяжба» (1993, Петербург), «Ветилуя» (2000, Петербург). Еще несколько книг выпустил в качестве редактора и переводчика, в том числе – первое двухтомное комментированное собрание стихов Ходасевича (Париж, 1982-83) и «Очерки становления свободы» лорда Актона (Лондон, 1992).
Только что в Петербурге вышел том избранных стихов Колкера «Сосредоточимся на несомненном» и книга очерков «Усама Велимирович».
Предлагаем подборку новых стихов Юрия Колкера.
Б.М.
* * *
Падучая звезда над городом висит,
Над жизнью и судьбой, над миром и войною.
Ее тончайший зов в душе моей сквозит.
Что ей на ум взбредет, то и творит со мною.
Весь мир сошел с ума, а я лишь ею жив.
Повсюду страшный клич, войска пришли в движенье,
А я твержу одно: ее полет красив,
Благословляю боль и жизни завершенье.
Не в первый раз она явилась, не впервой
Последней правдой мне сознанье озарила,
Что ж упиваюсь я печалью вековой
И вестью гибельной минутного светила?
Одно не сказано, но я теперь скажу:
Падучая звезда звездою остается.
В слепом беспамятстве ее полет слежу.
Кто с нею не в родстве, водою не напьется.
* * *
Что не о смерти, то мимо. О чем говорим?
Слава пустее отечества. Горечь и дым.
Вводит потемками юности в чувственный ад
Твой навсегда опрокинутый в прошлое взгляд.
Кто мне шептал: ностальгия страшней эвменид,
Коршуном кинется, клацает, в пропасть манит?
Нету ей места в душе. Только горечь и вздор
Мучат потемками юности схваченный взор.
Нету ей места в душе, не об этом она.
Родина слякотна. Выхухоль да белена.
Смерть на пригорке присела, умыта росой.
Рядом любовь примостилась. И обе с косой.
* * *
В десяти шагах от Смольного
Твой автобус повернет,
И от звона колокольного
Недоверок увильнет.
Колокольни совмещаются:
Не четыре их, а две,
И о вечном совещаются
В средиземной синеве.
Солнце яркое, закатное,
Четко контуры чернит.
Это счастье невозвратное
Душу грешную дразнит.
По долготной сетке глобуса
Разбегаются года.
Что увидел из автобуса,
Не увидишь никогда.
* * *
Когда всё живое
В душе опустилось без сил,
На небо ночное
Спокойный я взгляд устремил.
Таинственным светом
Ответила мне глубина.
Обидам и бедам
Предел обещала она.
Звезда мне сказала:
– Приду заповедной тропой,
Сниму покрывало,
Навеки останусь с тобой.
* * *
Животворные сумерки любит звезда,
А включили не вовремя свет –
Тут не жди, что обида пройдет без следа,
Раньше твой улетучится след.
Растворятся дворцы твоего торжества,
Бастионы твоих крепостей.
Ты умрешь, но обида пребудет жива,
Расцветет, нарожает детей.
Не поможет беде вороненая сталь
И свинца искупительный свист –
Не отложит смычка камнеточец-мистраль,
Не уймется сверчок-активист.
Вот уж глиною сделался твой генотип,
У потомка – пылинка в горсти,
А заочный смешок, словно атомный гриб,
Над землей продолжает расти.
* * *
На реке Ориноко
Человек одинок.
Цедит воды потока
Обреченный челнок.
Но, представь, и на Каме,
И на Темзе-реке
Одиноки веками
Мы в худом челноке.
Злая шутка природы,
Я креплюсь, не кричу...
А про невские воды
И совсем промолчу.
Тут возмездье вернее,
Тут ты вовсе ничей.
Нету пытки страшнее
Этих белых ночей.
Тут и Бог не услышит,
Лишь пучина манит,
Да предательством дышит
Окаянный гранит.
Молча выйду на стрелку,
Посейдону кивну
И, как подлую сделку,
Эту жизнь прокляну.
* * *
Сосредоточимся на несомненном.
Та жизнь, что с детства ужасом звалась,
В катастрофическом котле вселенном
Каким-то чудом всё же удалась.
Хорошего ничто не предвещало.
В язвительный, змеящийся вопрос
Свивались все концы и все начала.
Душа, как центрифуга, шла вразнос.
То одержимый бешенством священным,
То – словно нервов бьющийся комок,
Сосредоточиться на несомненном
Я не умел и не хотел: не мог.
Всё неопровержимей, всё упрямей
Затягивалась сущность пеленой,
Покуда я в потенциальной яме
Сидел, прикован к мантии земной.
Но годы шли, и небо расчищалось.
Вернулась милая. Дракон уснул.
Великое пресуществила малость.
Мне друг Гораций руку протянул.
Бессмысленное, подлое столетье
Перечеркнул мой клинописный штрих.
А вот и главное: на этом свете
Меня любили больше, чем других.
Хлебнул я вдосталь праздников смятенья
И убедился, свет исколеся:
Мой ангел, возвестивший наслажденья,
Не обманул. Счастливей быть нельзя.
* * *
Харита строгая нашептывает мне
О стройности былой – и хмурится некстати:
– Не слушай никого, живи по старине
И помни об утрате...
Дорожка млечная бежит от маяка
К ногам ее босым, дрожит ее рука,
Весь облик милой хрупок, астеничен.
Харита нежная осунулась слегка.
Ей здешний климат непривычен.
Харита строгая – и речь ее странна:
– Не наши пажити, не наши времена!
На встречных не гляди. Твой век расчеловечен,
Боязнью высоты и подлостью отмечен.
Сестренка наглая – хозяйкой на пиру.
Там перси пышные, там любят мишуру,
У этой кумушки – семь пятниц на неделе.
Так неразборчива! А завтра я умру,
Останешься один, без ласки, без свирели.
Прощай, люби мою сестру.
Приноровиться не смогла я...
А я нашептываю ей в ответ:
– Твоя сестрица – скука злая.
Мы вместе навсегда, не страшен суд планет.
Мне до сегодняшнего дела нет.
Ты Евфросина, не Аглая.
* * *
Бездомен, потерян и слеп
Адам без Эдема.
Природа мертва, точно склеп,
Безвыходна дума.
К кому ностальгический вой
Во тьме обращаю?
Кто ведает плотью живой?
Пред кем я страдаю?
Пред кем, ужасающе гол,
Стою, как впервые, –
Могила и мертвый глагол,
Поля болевые?
Кем проклято тело – тюрьма
Грехов изначальных?
Страшны нам Твои закрома,
Великий молчальник!
* * *
На языке эфталитов
Милой тебя назову –
Чтобы никто не услышал
И догадаться не мог.
Схлынуло царство земное,
Словно и не было нас.
На языке эфталитов
Счастьем его назову.
Там, за вратами Дербента,
Хищная зависть кипит.
Не таковы эфталитов
Доблестные сыновья.
За несказанную правду
(нет языка для нее),
За безнадежное дело –
Бьются они до конца.
Схлынуло царство земное.
Помнят народы одно:
Женщины у эфталитов
Были в особой чести.
* * *
Освобождался от страстей –
И видел свет в окне;
Искал отеческих вестей
В душевной глубине;
Шептал: грехи, а не стихи
Подогревает страсть;
Винил в неловкостях строки
Надчувственную власть;
Лишь точной рифмы вещество
Впускать решался в кровь;
Договорился до того,
Что мысль – и есть любовь;
Шальной идеей ослеплен,
Сражаясь до седин,
Остановить Армагеддон
Надеялся один;
Адмиралтейская игла
Иглой ему была...
Шекспира гнал и Бога звал,
В слезах на чудо уповал –
И тут она вошла...
* * *
Ты останешься в одной из ниш
Ночи, гипнотическая ложь,
Истины моей не потеснишь,
Власти надо мною не возьмешь.
Ты останешься на дне морском,
Где звездою теплится Земля
И библейский ящер над песком
Ходит, плавниками шевеля.
Челюсти свои не разевай,
Ужасом проникнутая тишь,
Истиной себя не называй,
Не сожрешь меня, не обольстишь!
* * *
Счастливые души музыки не хотят,
Собою полнятся, веселы и горды,
А ты, раздавленный, плачущим струнам рад,
Родной находишь в них отзвук твоей беды.
Не знает скрипка, мал ты или велик,
А знает главное: боль твоя велика,
И возвращает лаванду и сердолик
И плеск волны доносит издалека.
Заплачут клавиши – и распахнется даль,
И позовет участливо виолончель.
Не этим ли жил сиротствовавший Стендаль,
Покуда Вивальди животворил апрель?
Смотри: на глазах меняются облака,
Как если бы гнев на милость сменили там,
Где завтрашний день твой емлют из тайника, –
И злое прошлое не идет по пятам,
И юность, тобою попранная, светла,
И веришь: тебя отвергнувший – возвратил
Надежную сень отеческого крыла,
Тепло материнское, сестринский блеск светил.
* * *
– Ты, как никто на земле, ненавидишь ложь –
Но, не слукавив, года не проживешь.
Ты не увидишь плодов твоего труда.
– Но объясни мне, чего же ради тогда..?
– С юности ты лелеял одну мечту,
Честно служил ей, да ставку сделал не ту.
Не от болезни умрешь ты, а от стыда.
– Что же, по совести, весь этот мир тогда?
– Совесть твоя черна. О ней помолчи.
Рушится башня. В колодец выбрось ключи.
Считанные тебе остаются дни.
Что же ты медлишь? Теперь меня прокляни.
– И не надейся! Слишком я счастлив был,
Не одного себя на земле любил,
Горло в схватке умел подставить врагу
И до могилы главное сберегу.
Нет тебе проку в том, что я нищ и мал.
Вызова ты от веку не принимал,
Но не тобою, знай, растворен в крови
Пыл тебе недоступной земной любви.
Арлекинада
Любая, почти что любая
Годится, чтоб скрасить досуг.
Не мешкай, чудак! Погибая,
Звезда улыбается вдруг.
Неси свою ношу, не плача,
Подмигивай небу хитро.
Тебя осеняет удача,
Счастливый соперник Пьеро.
Любая... Но та, что любила
И та, что любима была,
Полмира собой заслонила,
В полнеба над миром взошла.
Покуда живу, не покину
Вериг ремесла моего.
Даётся мечта арлекину
В насмешку над платьем его.
Митридат
Что ж, время умирать! Пришел и мой черед.
Живьем – царя к рукам квирит не приберет,
И под сыновний меч склонять мне шею дико.
Я в жизни властвовал – и в смерти я владыка!
Не скажут: Митридат, как новый Ганнибал,
Победу упустив, судьбы своей бежал.
Чтоб славы до конца душа моя вкусила,
Я сам остановлю небесные светила.
Всем радостям земным по-царски я воздал,
Мальчишкой Цезарем – как Хлоей обладал.
Красноречив посол и нрав имеет пылкий,
До консула дойдет, а мне служил подстилкой.
Я меж мужами муж! О, тут иная власть!
Не диадемою внушал я девам страсть.
Царевны гордые от счастья умирали,
Когда я в них входил. За плен в моем серале,
За ласку божества, за муки сладкой стон
Несли к моим ногам Пальмиру, Вавилон.
Всех лучших нет давно. Оставленная мною
Ни женщиною быть не может, ни женою.
В тоске сошли в Аид... Но кое-кто живет!
Зови, мой верный Галл, сюда остатний сброд.
Посмотрим, кто из них за жизнь цепляться станет.
Не каждая ль клялась? Пусть неба не обманет!
Признанья вечные нашептывавших мне
Ни сыну не отдам, ни римской солдатне.
Когда тебя нагнал соперник черепахи,
Ты от других рожать позволил Андромахе,
Гелен, Неоптолем прошли твоим путем,
Любимый Трои муж! Твой промах мы учтем.
Вот яд, а вот кинжал. Сейчас венец наденем –
И ужаснем века последним наслажденьем.
In culae veritas
Гречанка ветреная так вольна,
Так чувственна, так девственно крылата,
Что никогда ни в чем не виновата
И никому на свете не должна.
Там лён и бронза в неге пребывают,
Лазурь и мрамор, ландыш и виссон,
Там раковину с жемчугом вскрывает
Нечаянный пернатый почтальон.
Сегодняшняя, в ионийской пене
Обласканная лепестком зари, –
При ней о преступленьи, об измене,
О ноше тягостной – не говори.
Ей не нужны ни родина, ни вера,
Ни перси шамаханские. Как мне.
Но я-то знаю: истина – в вине.
Что эти игрища для Агасфера?
Гектор бежит
Он не сильней меня, не выше ростом,
И Андромаха – не ему жена.
Отвагою доселе никому
Не уступал я. Отчего ж бегу?
Удачей и судьбой его сподобил
Олимп. Он быстр и ловок, словно бог.
Всегда на долю малую мгновенья
Любого в схватке он опережает –
Тем и берет, герой, тем и хорош.
И вот бегу! Дрожат мои колени.
Холодный пот по шее, по спине
Ползет. Как жалок я, должно быть,
Для тех, кто смотрит со стены... для той,
Единственной... Не смерти я боюсь!
Все смертны, все сойдем под сень Аида,
И во сто крат почетней смерть в бою,
Чем от хандры... Я весь исполосован
Рубцами, я боец, я боль умел
Переносить, я славою увенчан.
Мой род не пресечется. Сыновей
Оставил я. Вовеки род Приама
Пребудет. Твердо, властно Илион
Стопой обутой станет на морях.
Но я-то, я... Сейчас меня убьют.
Откуда этот приступ малодушья?
Не зачеркну ли разом всё, чем жил?
Не отвернется ль и она с презреньем
И – на него не обратит ли взор?
Как долго длится бег! Десятилетья,
Мне кажется, прошли, а всё воздетый
Конец копья – там, за моей спиной,
И похотью горят его глаза,
И торжеством – недолгим, долгим, вечным...
http://www.kreschatik.nm.ru/31/01.htm
Другие статьи в литературном дневнике:
