Русские в Париже"Я в Париже: я начал жить, а не дышать..." – эпиграф к "Арапу Петра Великого" А.С.Пушкина. "Быть парижанином не означает родиться в Париже,
Нет, это не преувеличение! Русским туристам, вросшим корнями в постсоветскую действительность, многое и вправду казалось диковинным. Так, получив багаж, мы долго и растерянно ждали, когда же нас будут проверять на предмет – свои ли сумки мы несём… Не дождались, вышли наружу, и спросили у встречающей девушки–турагента: – А возьми мы чужие вещи? Что тогда? – Ничего! – мило улыбнулась она. – Если вещи более ценные – вам повезло, если нет – можно посочувствовать. Здесь доверяют людям. – Ишь ты, буржуи! – подумали мы, вспомнив о любимой родине. Надо заметить, количество чернокожих в Париже превышает сейчас все разумные пределы. Притом – не считая арабов, китайцев, выходцев из Марокко и Таиланда… Полный интернационал, смешение культур и религий. Поначалу это казалось странным. Затем мы привыкли, и воспринимали иного Максимку как стопроцентного Гавроша. Сидим как–то на лавочке, у Сены, подходит этакий шибздик с кучей брелоков и предлагает их по семь евро за штучку. – Ищи дураков! (Отказываемся). – По пять евро! – Показываем ему фигу. Понимает. Спрашивает нашу цену. – Один евро! Максимка возмущен до крайности. – Но, но – качает головой. – Ту евро, ту! (По два, значит, просит). Объясняем ему, что по одному евро купим у него несколько, а по два – только один. Шмыгает носом, соображает. Наконец, соглашается, получает деньги и отходит с видом обманутого вкладчика. Брелоку же красная цена – пятьдесят сантимов. Но это так, сценка на улице. А вот – сценка в ресторане. Проголодавшись, заходим в некое питательное заведение. В дверях нас встречает элегантная мадмуазель с внешностью кино–звезды и напряженно пытается разобрать следующую англо–франко–калужскую белиберду: «Экскьюзи муа. Ай эм и май вумэн хотим есть. Вот из ит покушать? Пуркуа па! Оплату гарантируем…» Секунда замешательства. Потом – голливудская улыбка и чистейшая русская фраза: «Вы так интересно говорите! Прошу вас, за этот столик». К нашей удаче, мадмуазель – бывшая соотечественница. Но, вообще, как мы убедились, за рубежом и без знания языков продержаться можно. И сравнительно легко. Вот без денег – труднее. В смысле цен Париж – город дорогой, даже очень. А вот в смысле чистоты… По чистоте улиц и воздуха французская столица превзойдет, пожалуй, любой из наших населенных пунктов – от Москвы до Урюпинска, как бы антипатриотично это ни звучало! И дело не в том, что там окурки на землю не бросают. Бросают – и окурки, и бумажки. Но Париж убирают! Днем убирают, а по утрам моют. Там такая система стоков на улицах, что, когда в пять утра по асфальту пускают воду, то часа за два она вымывает всю пыль и грязь. Ну, и дворники работают, и уборочные машины… Но как–то незаметно работают, бесшумно. В семь утра город уже чистый. Так что туфли, надетые утром, к вечеру совершенно не запылятся. Для сравнения – в Калуге слой пыли покрывает обувь минут через десять после выхода из дома. И ещё о доверии к людям. Поздно вечером возвращаемся в отель. Новый, незнакомый портье. Называем номер комнаты. Тут же – улыбка, приветствие и ключи. И никаких вопросов, типа, – кто вы? ваши документы? Вообще никаких вопросов… Доверие к людям! Но может, в Париже нет воровства? Как бы ни так! Воруют и там, и весьма активно. Один из наших попутчиков, фотограф–любитель, отправился в д’Орсэ, музей современного искусства. Вернулся без фотоаппарата. Как его украли, где? – понятия не имеет. Но украли профессионально. К двум девчонкам из тургруппы пристали на улице вымогатели – особый род парижских воришек – ну, типа, давайте, девки, познакомимся... Галдят что–то по–своему, хохочут, обнять пытаются… И вот уж один в сумочку полез, другой по карманам шарит… Типичная, в общем–то, ситуация! А вот – просто классический случай. Турист переходит улицу. Из ближайшей машины его окликает некий «мэн» весьма приятной внешности: – Эй, месье! Ви слючаем не рюсский? Русский… – Вау! Как я люблю рюсских! Вот вам – подарок (в окно машины протягивается новенькая кожаная куртка). Далее следует быстрый рассказ о любви к России и покорнейшая просьба выручить деньгами, так как щедрый даритель как раз сегодня оказался «на мели», проиграл в рулетку, поссорился с женой и т.п. Как тут не помочь? Русский турист – не жмот, он достает бумажник… Цап! – ловкая рука выхватывает деньги, и машина нового «друга» исчезает на приличной скорости… В утешение пострадавшему остается куртка из фиктивной кожи. Ну, а гулять в Париже и в самые поздние часы гораздо спокойнее и приятнее, чем в семь вечера на столичном Арбате. Странно, в разноплеменной парижской толпе мы не видели ни сосущих пиво балбесов, ни придурковатых подростков в капюшонах. Полиции, кстати, тоже почти не встречали. И ни одного дорожного инспектора! А между тем, при большом обилии транспорта, переходить парижские улицы можно с закрытыми глазами и в любом месте (даже в самом неположенном!) – вас не собьют, пропустят. И даже если вы только ступили на проезжую часть, машины остановятся, подождут, пока вы перейдете. Культ пешеходов поразительный! Стоит зайти в любой парижский магазин, торговый центр, отель, учреждение, да куда угодно – встречающий вас портье или смотритель всегда улыбнётся, и скажет что–то доброжелательное. Почему же обслуга наших заведений всегда смотрит тупо и ненавидяще? Насчет парижского сервиса… Конечно, при незнании языков, возникали определенные сложности. Но у нас была спасительная фраза: – Ай эм рашн! И – всё, вопросы исчезали сами собой. – Рашн? Силь ву пле… Что вам угодно… Зашли как–то в «Галери Лафайет» в поисках туалета, а он там – в зале нижнего женского белья. Месье освободился первым и гуляет себе, разглядывая продукцию. Подходит дама–смотритель, интересуется, что он тут, собственно, делает? Может, проблемы какие? Надо объясниться. А как? Она ж по–нашему не понимает. Месье тыкает пальцем в дверь уборной и решительно заявляет: – Зис ис май вумэн! Ю андэстэнд? У француженки глаза на лоб. И тут – спасительное: – Ай эм рашен! (Вздох облегчения!) – Рашен? О кей! Ноу проблем… Парижские музеи. Тут разговор особый. Что вы делаете, прежде всего, попадая в наш музей? Правильно, – надеваете войлочные тапки с завязками, широкие и неудобные. В парижских музеях тапок нет. Правда, там нет и паркетных полов. В Лувре, в Версале, в музее д’Орсэ, во Дворце инвалидов – полы каменные или выложенные плиткой. Фотосъемка в наших музеях запрещена. В парижских музеях – снимай, сколько хочешь, лишь в некоторых залах просят выключить вспышку. И как просят! Дождутся, пока вы сделаете кадр, и вежливо, с улыбкой, скажут: «Но флэш, месье, но флэш», то есть, по–нашему, выключай свою мигалку! Стоимость музейных билетов – от шести до десяти евро, это очень прилично. На наши деньги – рублей триста пятьдесят с носа. Но в эту сумму заложено и хождение без тапок, и фотографирование… Сейчас Лувр – крупнейший музей Европы. Это там Венера Милосская, которая без рук, стоит. И всем известная «Джоконда» – тоже там. Видели мы обеих. Венера, хоть и побитая, весьма к себе располагает. А вот «Джоконда»… Представьте зал, увешанный картинами, у одной из которых сгрудилась куча туристов. Цокают языки, щелкают фотокамеры, бликуют вспышки… Картину не разглядеть. Видно лишь что–то маленькое, тёмненькое, под стеклом… Но – мировой шедевр! Все – в шоке! Пожилой негритос присел на лавочку, вытирает пот и, закатив глаза, шепчет в экстазе: – Дьжёко–о–нда… Версаль. Это, по сути, пригород Парижа. Резиденция Людовика XIV, короля–солнце. Красиво. Мило. Золотые ворота, аллеи. Дворец такой уютный. Но, на наш взгляд, до Петергофа ему далеко: не тот масштаб! Говорят, Петр I, будучи во Франции, поразился Версалем и пообещал сделать у себя лучше. Надо признать, ему это удалось. Каскады фонтанов и дворцовый ансамбль с видом на Финский залив – чудо. Какой там Версаль! Сент–Женевьев де Буа. Тоже под Парижем. Километрах в сорока, не больше. Знаменитое русское кладбище. Святое место. В последнем, смертельном каре застыли могилы белогвардейцев – дроздовцы, алексеевцы… Над ними – сосны и клёны, словно на родине. И повсюду – то Андреевский флаг на обелиске, то меч в терновом венце… И слова: «Боже, спаси Отчизну!», «Верный Престолу и Отечеству…», «Рыцари чести и долга…». Тут же похоронена наша литературная слава: Иван Бунин, Георгий Иванов, Зинаида Гиппиус… На могиле Андрея Тарковского пронзительная надпись – «Человек, видевший Ангела». Уходим, взяв с подножия Офицерского некрополя два маленьких камушка, – память о расстрелянной, ушедшей в небытие Белой России. И все же с одним из русских парижан мы встретились. Виталий Жуменко – историк, коллекционер, автор только что изданного роскошного альбома «Белая Армия», собрания уникальных фотографий – провёл нас по залам Дворца инвалидов, музея всех мировых войн. Инвалиды – в старом значении слова – ветераны военной службы. Уважение к ветеранам у властителей Франции было нешуточным. Луи XIV, к примеру, выстроил для их проживания целый дворец с величественным собором, где и молился вместе с солдатами. Наполеон продолжил традицию. И сейчас ещё на стенах второго этажа можно встретить вырубленные штыками надписи бойцов Великой Армии. А рядом – трофейные стволы орудий, в том числе и русские, времён Крымской кампании. Второй этаж Дворца – это примерно уровень четвёртого этажа. Там по периметру – открытая галерея. В центре её бронзовый Бонапарт взирает на блуждающих внизу туристов. Гуляем по галерее. Ну, как Бонапарта вблизи не сфотографировать? Для этого нужно перелезть через балкон, пройти по выступу стены, и, не реагируя на свист полисмена, сделать нужные снимки… Полицейский сердится? – Ай эм рашен! – О, рашен… Уи, уи… Виталий Жуменко – высокий, представительный, с бородой и усами а–ля Николай II, во Франции уже двадцать лет. Он из новой, перестроечной, эмиграции. Долгое время работал в Версале садовником. Сейчас занимается ремонтом квартир, одновременно формируя свою известную коллекцию. Собирает всё, что относится к русскому офицерству. «Совок» ненавидит до зубовного скрежета. – А в Россию вы больше не приезжали? – Нет. – И не хотите? – Моя Россия всегда со мной – в душе, в книгах, на старых снимках… И правда, не смотря на долгое пребывание за рубежом, Виталий русский настолько, что даже по–французски говорит неважно, предпочитая родной язык. А возле своего дома вскопал огород, где выращивает огурцы, которые солит старинным способом. Не дурак выпить. Словом – наш человек! А вот – знаменитый собор Александра Невского. Духовный центр Русского зарубежья. Величественный и, в то же время изящный, с какой–то готической устремленностью ввысь. Зажатый с трех сторон домами, храм этот, словно бы раздвигает их незримыми плечами. На службу, к сожалению, мы не попали. Службы там проходят не часто, да и приход теперь совсем небольшой. Увы, эмигранты последних лет к вере индифферентны. В этом мы убедились на примере парижских гидов. Трое из четырёх были прямые атеисты, шаблонно вещавшие о «религиозном культе», и лишь последний, проводивший экскурсию по Монмартру, оказался человеком глубоким, неординарным. Монмартр. Любимый район парижской богемы. Поэты, художники – Верлен и Рембо, Сезанн и Тулуз–Лотрек – все отсюда. Тут же – кабарэ «Мулен Руж», дом певицы Далиды, памятник «Идущему сквозь стену» работы Жана Марэ, да много чего… Каждый камень – живая легенда. А земля тут холмистая, узкие улочки – вверх, вниз. Походишь часика три – ноги отваливаются. И всюду толпы туристов, людское море… Иногда, правда, забредёшь в тихое место, глядь – старинный дворик, ручей–источник, и статуя человека в епископском облачении, но – без головы… Голову он держит в руках. Это – святой Дионисий, один из самых почитаемых во Франции. На заре средних веков, когда язычники казнили христиан, он пожелал встретить смерть стоя, с тем, чтобы, взяв свою голову, пройти вдоль строя обречённых. Мимо кого успеет пройти, останутся живы… Вера горами двигает, он спас многих. Ну и, конечно, главная достопримечательность Монмартра – собор Сакре Кёр. Странное сооружение! Храм всех религий, апофеоз экуменизма. Стоит на высоченном холме, откуда Париж – как на ладони. Размеры храма гигантские. Ступени каменной лестницы, идущей снизу, от подножия холма, тоже громадные. Сам храм светло–серого цвета: в хмурые дни кажется тёмным, в ясные – белым. И всё подножие храма, вся длиннющая лестница, как муравьями, усыпаны людьми, туристами: стоят, сидят, лежат, бродят туда–сюда, обнимаются, перекусывают… Вавилон, одно слово! Совсем иное – яркое, мощное впечатление произвел на нас Собор Парижской Богоматери. И даже не затейливой архитектурой, и не масштабами (тоже весьма внушительными), а высочайшей концентрацией мысли и духа, давшей миру такой образец средневековой готики. Нотр–Дам не просто красив, он единственный в своём роде. И нет смысла лишний раз восхищаться его башнями и скульптурами, витражами венецианского стекла, глубокой акустикой зала, заставляющей орган звучать почти фантастически… Всё это уже описано и воспето. Но даже при самом прохладном отношении к католицизму у стен Нотр–Дам невольно подумаешь: всё же нужно очень верить в Бога, чтобы построить такое! Но в целом весь нынешний Париж построен во второй половине XIX века, в эпоху Наполеона Ш. С мушкетёрской поры домов почти не осталось. Когда–то парижский мэр г–н Осман придумал и реализовал собственный план обустройства города: дома в семь этажей, круглые площади и от них – расходящиеся лучами улицы, похожие одна на другую. Все здания стиля «ампир», на каждом – балкончики, витые решетки, цветы… Нигде, ни в одной части Парижа не видели мы застекленных лоджий, веревок с сохнущим бельем… Парижские балконы – декоративные, символические, только для красоты! А Сена–река нас не впечатлила. Маленькая, чуть больше питерской Фонтанки. Как вспомнишь разлив Невы у Зимнего, стрелку Васильевского острова… Никакого сравнения! Ну, мосты старинные. Да и то, самый красивый из них – мост Александра III, подаренный Франции в 1900 году в знак нерушимой дружбы. Прошли по нему и преисполнились национальной гордости, – знай наших! Мост этот, чёрный с золотом, сделан в классическом имперском духе – статуи, украшения, гербы, вензеля. Но все очень органично, соразмерно, не чересчур. Притом, статуи, отлитые из металла, какие–то лёгкие, весёлые даже – амуры, музы, тритоны… Блистательная, счастливая античность… Вот херувим верхом на пучеглазой рыбине готовится бросить трезубец: напряженная рука застыла в размахе, а на губах такая плутовская улыбка, что верится – мальчишка совсем живой и лучше отойти в сторону… А вот – девочка–муза, прелестно обнажённая, будто случайно присевшая на краю перилл… Сейчас она поднимет на вас глаза, ещё мгновение… Но нет, – век пролетел, а она неподвижна! Плывём на прогулочном катере. Слева, справа – дворцы, особняки, замки… Париж просто дышит историей. Огибаем остров Ситэ. Где–то тут казнили тамплиеров. Магистр Жак де Молэ, объятый пламенем, кричал проклятия всему королевскому роду. А вот – революционная тюрьма Консьержери. Отсюда повезли на гильотину Марию–Антуанетту. Здесь же в годы якобинского террора томились сотни аристократов, в том числе и Жозефина Богарнэ, будущая жена Наполеона. Ей повезло, а другим… Любопытно, при всём том, что день взятия Бастилии для французов – общенародный праздник, при том, что и государственный флаг Франции сохранил революционные цвета, нигде в Париже нет ни улицы Марата, ни переулка Робеспьера. Слишком кровавую память о себе оставили эти «товарищи». Зато улица Марата есть в Калуге, и в Питере тоже есть, в самом центре… Площадь «Конкорд», где стояла печально известная гильотина. Сейчас на её месте – Луксорский обелиск, – египетская стела, трехтысячелетнего возраста. А когда-то… Нетрудно представить – гудящее море народа, помост, окруженный национальными гвардейцами, короля за минуту до казни. Людовик XVI, по человеческим качествам лучший из французских монархов, опускаясь на колени, спрашивает палача: – Вы не знаете, есть ли известия об экспедиции Лаперуза? Палач не знает, у него другие заботы… «Конкорд» – в переводе «Согласие». Ну, это теперь – согласие и примирение, полная толерантность. А, было дело, привели в трибунал старуху–монахиню, глухую и слепую. Судьи хихикают: – Какая из нее заговорщица? Слово взял общественный обвинитель Фукье–Тенвиль: «Эта карга глухо и слепо интриговала против революции! Требую казни!» Тут уж никто не смеялся. Старухе отсекли голову. Прогулка по острову Ситэ. Старинные кварталы, всюду – башни, черепичные крыши… Аббатство Клюни. Странное чувство охватывает, когда входишь во внутренний дворик. Это – одно из немногих мест раннего средневековья, сохранившихся почти в первозданном виде. Суровая романская архитектура. Стены постройки тысяча триста какого–то года… И огромный дуб, в три обхвата… Сколько ему веков? Что он видел? Что помнит? Трудно выразить словами, но в таких местах время будто бы останавливается, застывает, а сам воздух, кажется, пропитан тонким, волшебным ароматом древности. Сорбонна. Старинное логовище знаний. Приют суровых богословов и беспечных школяров. «На французской стороне, на чужой планете, предстоит учиться мне в университете…» Это – про Сорбонну… Собственно, университет являет собой целую систему зданий, этакое мини–государство в сердце Парижа. У главного входа – памятник Роберту де Сорбонну, основателю, рядом – лавочки, фонтан… Фонтанов в Париже много, есть даже питьевые. Стало жарко? – подходи, пей… Вода чистейшая. Идём в Люксембургский сад. Вспоминается песенка Джо Дассена. Он, кстати, наш наполовину, мать – из эмигрантов. Сад, а вернее, парк – просторный, предельно ухоженный и заполнен отдыхающими. Парижане – спортсмены. Очень популярна у них восточная гимнастика. Кроме того, её усердно культивируют выходцы из Китая. Бредёте по аллее, – глядь, а впереди на вас движется, приседая и подпрыгивая пёстрая группа китаезированных граждан: веерами обмахиваются, шипят себе по нос, глазки в кучу, уши торчком… Экзотика! Тыльной стороной к парку примыкает некое правительственное здание. На страже – полицейский, красивый, как картинка. Вокруг – газоны с цветами, песчаные дорожки. По ним кто только не бегает: и длинноногие девчонки в шортиках, и пожилые буржуа, и дети из спортивных клубов… По краям аллей – скульптуры, в большинстве, фигуры женщин, оставивших след в истории Франции: Жанна д’Арк, Мария Медичи… Тут же – дивные образцы античности. И резким контрастом с ними – железная голова чудовищных размеров, огромный лысый череп, высотой с двухэтажный дом. Кому этот памятник, мы так и не поняли, – Фантомасу, что ли? Парижские попрошайки. Они и у нас такие же, но во Франции – поэлегантней. Есть и совсем колоритные типы. Так, у Нового моста близ Лувра видели мы одну старушенцию. Казалось, она пришла из старого романа – из «Отверженных» или «Графа Монте–Кристо»… В траурно–чёрном платье–кринолине, с чепцом на голове, согнутая под прямым углом, в одной руке держала она длинную сучковатую палку, отполированную до блеска, в другой – большую медную кружку, которую то и дело встряхивала, призывая бросить монету. За спиной у нее – громада Лувра и мост времен Генриха IV. Ну, полное ощущение, что время сдвинулось, и вот они – герои Гюго и Дюма! А еще в Париже есть шарманщики! Да, да, самые настоящие. Не один, не два – много. На шарманку очень падки туристы, особенно русские, – проходя мимо, обязательно бросят монетку, сфотографируются. На Монмартре встретился нам передвижной инструмент–мотороллер. За рулем – мадам бальзаковского возраста: картуз, жилетка, бант на шее… Останавливается у перекрестка, – прыг за шарманку и ну песни орать! Тут же толпа набежала, в ладоши хлопают, подпевают… Все довольны. Играют на улицах и скрипачи, и трубачи, и саксофонисты. В метро заходят люди с аккордеонами, шпарят что–нибудь из Леграна и Поля Мориа в расчете на вознаграждение. Но дашь им сущую мелочь – обидятся, меньше евро не давай! Была, правда, сложность с покупкой билетов. Пришли утром в метро, в кассах никого, – покупай в автомате! А там оплаты – десять вариантов, поди разбери, какой выбрать? Обращаемся к одной мадам, та бежит сломя голову: «Бла, бла, бла…» по–французски и – мимо… Ещё двое – та же история. Наконец, идёт девушка. – Силь ву пле… Ту тикет… Ёксель–моксель… – Понятно. Сейчас помогу. – Слава Богу, русская! (Лёгкое замешательство) – Да нет, я грузинка. Вам, конечно, неприятно. – Почему?! – Ну, как… Абхазия, война… – Войну делают политики. Люди ни при чём. А вообще, Париж – город маленький. Меньше Москвы и Питера. В несколько раз. И, наверное, счастье, что его не расстраивают вширь, подобно нашей столице. Под Парижем есть так называемый «город будущего», созданный по американским стандартам. Небоскребы, стекло–бетонные конструкции. Скука и мертвечина. Если это будущее, то лучше не жить. Но там размещены все производственные и научные учреждения. Там – новые жилые кварталы. Их перенесли за черту Парижа, оберегая его от перестройки, сохраняя лицо города. А где теперь лицо Москвы? Ау, товарищ Лужков… Если рассудить здраво, получается – мы видели Париж без парижан. Парижане наполняют свой город в конце сентября, возвращаясь из отпусков. А перед тем – время туристов. Ленивые парижане, не любящие перемены мест, встречались нам по вечерам. За столиками кафе, вынесенными прямо на тротуары, сидели они, потягивая пепси–колу через соломинки, физиономии их были блаженно–опустошёнными. Кончится у дядьки кола, он вяло поднимет руку, негр–официант тут же ему – новую бутылку. Буль, буль… Хорошо! В наш прощальный обед, в кафе «Капучино», обслуживали просто блестяще. Нормандские устрицы... Анжуйское вино... Устрицы – деликатес! Мадам есть их не стала – скользкие и болотом пахнут… Месье ел за милую душу. Официант рядом, настороже. Потянешься за вином, он – тут как тут: оп–ля, бокал полный! В награду – чаевые. Уходя, ловим счастливую улыбку официанта. Мадам тронута: – За такую улыбку я б здесь ещё пообедала! Вечер последнего дня. Накрапывает дождь. Едем по ночному Парижу в аэропорт. Грустно. Не то что бы уезжать не хочется, а как–то грустно покидать этот город. Есть в нём какая–то магия. Но, может, ещё вернемся? Говорят, тут никогда ничего не меняется: приедешь через полвека – всё то же самое. «Праздник, который всегда с тобой…» Старик Хэм, наверное, прав. И ещё один штрих к общей картине. Аэропорт «Шарль де Голль». По прибытии мы его как–то не рассмотрели. А вот при отлёте… Словом, поразил он нас своими размерами! И ещё порядком. Проходим таможенный досмотр. Француз–таможенник, вежливый, корректный, просит снять обувь, ремень… Проверил – всё нормально. Извинения за неудобство. – Бон вояж, месье! Прибываем в Москву. Первое, что видим в Шереметьево – злющую тётку–таможенницу. «Ну, куда прётесь, куда прётесь? Сказано – налево, а вы – направо. Бараны…». Да, родина нас встречает… август – сентябрь 2009 г. © Copyright: Димитрий Кузнецов, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
