***
Kgh: литературный дневник Н;что о литературныхъ мошкахъ и букашкахъ по поводу героевъ г. Тургенева
Де-Пуле Михаил Федорович.
Время, 1861, No 2
И пол;зли изъ щелей мошки да букашки!
Да! д;йствительно талантъ обязываетъ, какъ и la noblesse, -- noblesse не породы, a природы: обязываетъ честнымъ служеніемъ интересамъ общества, в;рностью самому себ;, строгою осмотрительностью къ собственнымъ недостаткамъ, чуткимъ вниманіемъ къ указаніямъ на нихъ другими. Талантъ не есть что-то привилегированное, боящееся св;та и гласности; высокая степень таланта ни кого не обязываетъ безмолвнымъ поклоненіемъ: кому больше дается, отъ того должно большаго и требовать. Настоящіе представители истиннаго, высокаго таланта не т; тупыя, безсмысленныя личности, которыя кричатъ: "да наши предки Римъ спасли!" которыя отъ всего раздражаются, всего чуждаются и, какъ улитка, прячутся въ свою раковину, этотъ крошечный мірокъ преданія, эту затхлую архивную атмосферу. Они не должны становиться на пьедесталъ и ожидать воскуреній: стояніе на пьедестал;, чего добраго, обратитъ ихъ въ бездушную статую, a ;иміамъ воскуреній отуманитъ и вскружитъ голову. Талантъ обязываетъ... т. е. писатель нашего времени не долженъ предаваться авторскому сибаритизму, писать что и какъ ему угодно, "все-де примется съ благодарностью: я -- талантъ!" Современный талантъ многимъ обязываетъ... Теперь больше, ч;мъ когда-нибудь, публика выше всякаго таланта, a не талантъ выше публики; теперь талантъ существуетъ для публики, а не она для таланта; публика не проститъ таланту никакихъ нелитературныхъ уклоненій: служить, такъ служи честно! говоритъ она и говоритъ совершенно справедливо. Но къ сожал;нію, не всякій талантъ способенъ къ этой отв;тственности передъ публикой: Богъ знаетъ, какъ это и отчего случается, но только многіе талантливые писатели какъ-то ум;ютъ освободиться отъ этой отв;тственности. Выигрываютъ-ли они черезъ эту свободу въ сочувствіи публики, или проигрываютъ -- это другой вопросъ; но только свобода ихъ несомн;нна: они пишутъ что имъ вздумается, проводятъ идеи, какія имъ угодно, и публика ихъ читаетъ съ большимъ или меньшимъ удовольствіемъ и не заявляетъ никакихъ требованій; все обходится благополучно: и публика довольна авторами, и авторы въ восторг; отъ публики. Но талантъ все-таки обязываетъ, т. е. не всякій, не вн;шній, только скользящій по поверхности жизни, только усвоившій себ; механизмъ авторской концепціи, a талантъ глубокій, для котораго искусство и жизнь одно и тоже, который не мудритъ жизнью, не навязываетъ ей своихъ идей, a прислушивается къ біенію ея пульса, къ ея дыханію, къ ея запросамъ. Изъ современныхъ писателей, г. Тургеневъ, бол;е ч;мъ кто-нибудь другой, поставилъ себя въ такое обязательное отношеніе къ публик;. Авторъ Записокъ Охотника и Рудина тронулъ самыя живыя струны русской жизни, прикоснулся къ самымъ чувствительнымъ нервамъ ея организма; русская жизнь подъ перомъ его затрепетала и заговорила языкомъ, понятнымъ обществу: отсюда объясняется сочувствіе публики къ г. Тургеневу, отсюда вытекаетъ та отв;тственность передъ нею, которою долженъ дорожить онъ, если только не хочетъ лишиться любви ея и названія писателя народнаго, вполн; имъ заслуженнаго. Мы не будемъ говорить о совокупности т;хъ причинъ, по которымъ г. Тургеневъ пользуется такою симпатіею своихъ соотечественниковъ: объясненіе этихъ причинъ, этихъ явленій русской жизни, которыя изображаетъ авторъ, слишкомъ далеко повело бы насъ, т;мъ бол;е, что эти причины очень разнообразны и не осв;щены авторомъ никакой особенной, посторонней идеей, какъ посп;шилъ осв;тить г. Гончаровъ обломовщиной картину русской жизни, которую онъ представилъ въ своемъ знаменитомъ роман;. Хотя безъ всякой посторонней идеи, безъ всякой обломовщины, намъ понятны тургеневскія картины; но, повторяемъ, мы не вдаемся въ ихъ объясненія. Намъ кажется, что сочувствіе публики къ г. Тургеневу объясняется не ими, a его героями, т. е. не вс;ми конечно, a особенно имъ любимыми героями... Но мы затрудняемся въ названіи типа, который разработываетъ г. Тургеневъ; мы назвали бы этотъ типъ героемъ нашего времени, если бы не им;ли романа Лермонтова, носящаго это названіе. Впрочемъ д;ло не въ названіи: Гамлетъ Щигровскаго у;зда, Лишній челов;къ, Рудинъ, Лаврецкій -- вотъ герои г. Тургенева, вотъ представители типа, который онъ обработываетъ, типа, который еще долго будетъ любим;йшимъ типомъ русской публики, потомучто въ основаніи его положено много дорогого, много скорбнаго и отраднаго для русскаго сердца. Но все-таки намъ необходимо дать какое-нибудь названіе этому типу, хотя бы для того только, чтобы изб;гнуть повтореній. Съ большею симпатіею, съ большею художественною свободою, безъ всякой преднам;ренности, созданъ нашимъ авторомъ типъ Рудина. Мы пользуемся этимъ именемъ для генерическаго названія героевъ г. Тургенева.
Рудины! Рудинизмъ! Обломовы! Обломовщина! Элисейскія поля Крутогорска съ Зубатовыми и Рогулями! Боже! все это уживается въ нашъ прогрессивный в;къ о-бокъ съ жел;зными дорогами, электрическими телеграфами, гигантскими коммерческими предпріятіями, свободою труда и торговли! говорятъ н;которые, говорятъ современно-практическіе люди, нер;дко люди истинно образованные, но поклоняющіеся одной матеріальной польз;, и если неотвергающіе интересовъ духовныхъ, то безразлично см;шивающіе разнообразныя явленія въ области духа, третирующіе литературу, какъ какое-нибудь полицейское учрежденіе, обязанное пещись о благоустройств; и благочиніи! Н;тъ! рудинизмъ и обломовщина, крутогорщина не одно и тоже: если посл;днія два явленія нашей жизни возбуждаютъ ужасъ, если они вполн; достойны нашего: pereant! то первое вполн; заслуживаетъ нашихъ симпатій, нашего благословенія и в;чной жизни, но только въ обновленномъ вид;, что и воспосл;дуетъ, когда прекратятъ дни свои два посл;днія явленія.
Рудинизмъ, какъ и всякое общественное явленіе, им;етъ свою исторію. Развитіе его им;ло свои фазисы, еще неизсл;дованные критикой. Съ т;хъ поръ, какъ началось движеніе новой русской мысли, новой, т. е. посл;-петровской, съ того времени начинается зарожденіе и образованіе т;хъ элементовъ, изъ которыхъ въ нов;йшее время образовался рудинизмъ. Всякая эпоха, всякій народъ, общество, сословіе, индивидуумъ всегда и везд;, сознательно или безъ сознанія, живетъ по идеалу, т. е. стремится осуществить этотъ идеалъ, который (хорошъ онъ, или дуренъ -- это все равно) какъ бы носится въ воздух;. Т;мъ ярче, т;мъ осязательн;е этотъ идеалъ является въ литературныхъ произведеніяхъ каждой эпохи, каждаго народа. Этотъ идеалъ осуществляется въ главныхъ герояхъ эпохи, въ этихъ jeunes premiers, которыхъ мы назовемъ литературными героями. Изсл;дованіе этого типа составляетъ главн;йшую задачу эстетической критики. Зд;сь мы останавливаемся и просимъ y читателей позволенія замолвить слово за эстетическую критику.
Изученіе литературы, принявши историческое направленіе, было причиною того явленія, что эстетическая критика очутилась въ страшномъ загон;, -- явленія, во всякомъ случа;, крайне печальнаго. Мы не поборники абсолютно-эстетической критики; мы хорошо понимаемъ, что въ исторіи литературы на ней далеко не у;дешь, что она часто оказывалась несостоятельною y лучшаго своего представителя въ нашей литератур;, Б;линскаго; но и безъ нея, съ одною критикой исторической, положимъ если и уйдешь дальше, то зайдешь въ такую сухую и безотрадную литературную пустыню, въ которой окончательно заснетъ самое напряжонное вниманіе. Эстетическая критика, говорятъ, теряется въ отвлеченностяхъ; правда, если эта критика абсолютная, какъ мы сказали, и не хочетъ им;ть д;ла съ жизнью, съ исторіей. Но и абсолютно-историческая критика потеряется въ мелочахъ, во вседневности, въ анекдот;, въ литературной сплетн;. При изученіи литературы и та и другая должны идти объ руку: есть такіе періоды въ исторіи литературы, есть такіе писатели, оц;нка которыхъ, по теоріи исторической критики, р;шительно невозможна. Конечно для литературно-историческаго критика такіе писатели, какъ Сумароковъ, Фонъ-Визинъ, Крыловъ, Грибо;довъ, Гоголь и другіе, въ произведеніяхъ которыхъ такъ рельефно выступаютъ вс; насущные интересы жизни, -- чист;йшая находка; но что онъ выжметъ изъ писателей, подобныхъ Жуковскому, Батюшкову, Пушкину, Лермонтову и т. п., безъ пособія эстетической критики? Съ узенькимъ взглядомъ историко-литературной критики ex professo не подойдешь къ такому писателю, какъ напр. Пушкинъ, хотя правда, н;которые господа обходятся безъ идей чисто-эстетическихъ и ко всему подходятъ; но подобная см;лость еще ничего не доказываетъ, кром;, по меньшей м;р;, отсутствія эстетическаго вкуса. Странное явленіе въ нашей современной критик; представляетъ эта насм;шка (изъ-подъ тишка) надъ эстетическими идеями, лучшимъ достояніемъ, зав;щаннымъ нашей литератур; незабвеннымъ Б;линскимъ. Практически-соціальное направленіе в;ка, въ высшей степени ут;шительное и благотворное, съ увлеченіемъ принятое современнымъ обществомъ, еще такъ недавно пребывавшимъ въ полн;йшей инерціи, произвело этотъ антагонизмъ. Но разв; идеи, идеалы и вообще высшія духовныя стремленія мен;е важны, ч;мъ практически-соціальныя стремленія? Какъ т;, такъ и другія, отражаясь въ литературныхъ произведеніяхъ, только и могутъ быть уловимы совокупными трудами эстетической и исторической критики. Если справедливо мн;ніе, что мы еще не им;емъ исторіи; то не подлежитъ никакому сомн;нію, что у насъ вовсе н;тъ исторіи литературы. Есть бол;е или мен;е удачныя попытки, начатки древней литературы; есть дв;-три монографіи по исторіи литературы прошлаго в;ка, но ровно ничего н;тъ за это стол;тіе. A прошло шестдесятъ л;тъ -- легко сказать! Подъ прикрытіемъ знаменитыхъ писателей, подъ с;нію ихъ авторитетовъ, ихъ жизни и д;ятельности, по крайней м;р; въ общихъ чертахъ намъ знакомой, мы сидимъ себ; каждый подъ виноградомъ своимъ и смоковницею, и воображаемъ, что знаемъ исторію нашей духовной жизни за это стол;тіе, далеко перешедшее за половину. Мы наивно воображаемъ, что сд;лавъ, при помощи смертей, разд;леніе литературы по періодамъ: до 1826 года -- періодъ карамзинскій, до 1837 года -пушкинскій, до 1852 года -- гоголевскій, -- мы уже все сд;лали. A между т;мъ эти рубрики, эти періоды не бол;е, какъ в;хи, межевые столбы неизсл;дованнаго и неразработаннаго поля нашей литературы. Мы забываемъ, что по закону какой-то странной необходимости, вс; наши литературныя знаменитости задолго до конца своего поприща сходятъ съ общественной арены и удаляются -- одинъ въ область науки, другой въ міръ высокихъ художественныхъ идеаловъ, гд; спасается отъ криковъ жизни, раздирающихъ его душу, третій -- въ мрачную сферу тупаго мистицизма. Словомъ, почти каждый изъ нихъ д;лается какимъ-нибудь и въ чемъ-нибудь спеціалистомъ, которому н;тъ или очень мало д;ла до насущныхъ литературныхъ интересовъ дня; поборниками этихъ интересовъ являются новые д;ятели. По этой причин; роковые цифры: 1826, 1837 и 1852 придется прем;щать; прибавится новая пустота, новый проб;лъ въ исторіи нашей литературы, богатой всевозможными проб;лами. До т;хъ поръ жизнь русскаго духа, жизнь русской мысли (что составляетъ задачу исторіи литературы) будетъ изв;стна намъ отрывочно и смутно, пока мы не разсмотримъ критически, sine ire et studio, вс;хъ не только второстепенныхъ, но третьестепенныхъ и т. д. писателей посл;дняго стол;тія. Подобное разсмотр;ніе не могутъ напр. острочить сочиненія Б;линскаго, обнимающія собою почти два десятил;тія нашей литературы: Б;линскимъ, какъ критикомъ-эстетикомъ, какъ критикомъ-публицистомъ, надобно въ этомъ д;л; пользоваться съ осторожностію; онъ слишкомъ страстно, поэтому неизб;жно и пристрастно, относился къ своему д;лу. И такъ только при всестороннемъ эстетико-литературномъ изсл;дованіи вс;хъ писателей нашего стол;тія могутъ быть разр;шены т; вопросы, которые сами собою являются предъ всякимъ, серьёзно занимающимся литературой; только тогда числа 1826, 1837 и 1852 потеряютъ свое значеніе; только тогда границы періодовъ получатся новыя, в;роятно по двадцатил;тіямъ 1800-1820, 1820-1840 и т. д. или н;сколько иначе; только тогда уяснится (хотя для этого потребны не одни литературныя изсл;дованія), почему то возвышался, то падалъ въ литератур; соціальный элементъ, то преобладало, то уменьшалось эстетическое направленіе, почему такіе блестящіе таланты, какъ напр. князь Одоевскій, принимали несвойственное искусству, научно-мистическое направленіе; тогда же только объяснится историческій процессъ такого духовнаго явленія, какъ литературные герои и постепенный переходъ ихъ къ рудинизму.
По многимъ причинамъ мы лишены въ настоящее время возможности просл;дить исторически типъ литературнаго героя; мы только можемъ нам;тить немногія характерическія черты его. Матеріалы для образованія нашихъ литературныхъ героевъ этого в;ка дала жизнь и литература прошлаго стол;тія, преимущественно лирическая поэзія, громкая торжественная ода, прославляющая чудо-исполиновъ, полуночныхъ богатырей, y которыхъ тьма отъ чела, съ посвиста пыль, которые казалось воплотили въ себ; всю удаль сказочныхъ богатырей, вс; доблести народной поэзіи. Д;йствительно жизнь прошлаго стол;тія выработала крупный, физически-несокрушимый типъ, -- типъ съ страшнымъ запасомъ здоровья, жизни, энергіи, воли; типъ, свид;тельствующій о ширин;, о гигантств; натуры; типъ наконецъ долго, долго носившійся въ воздух;, долго, долго бывшій идеаломъ для нашего общества, къ которому устр;мляло оно и руки и сердца. Если не съум;ла художественно представить этотъ типъ литература первыхъ двухъ десятил;тій нашего в;ка, то, какъ изв;стно читателю, его дод;лывала и дод;лываетъ литература поздн;йшаго времени. Впосл;дствіи, подъ вліяніемъ событій, происходившихъ въ періодъ времени 1800-1820, физически-несокрушимый типъ во многомъ изм;нился, во многомъ измельчалъ: ширь натуры осталась, но проявлялась уже не въ такой степени; кр;пкость духа также пошатнулась, горячились больше на словахъ, ч;мъ на д;л;; но все же и этотъ изм;ненный типъ, типъ ухарства, им;лъ въ себ; много богатырскаго и долгое время былъ (кто знаетъ, можетъ быть и теперь есть) y насъ нормою челов;ческаго достоинства. Онъ непрем;нно рисовался въ образ; гвардейскаго или гусарскаго офицера, въ блестящемъ мундир;, съ изящными велико-св;тскими манерами. Онъ пресл;довалъ дв; главн;йшія ц;ли -- карьеру и любовь. Вн; карьеры, вн; заколдованнаго узкаго кружка, въ которомъ онъ вращался, онъ ничего не вид;лъ, ничего не понималъ, ни чему не сочувствовалъ. Яркій образъ его рисовался на фон;, изображающемъ прелестн;йшіе пейзажи самаго идиллическаго характера -- аркадская природа, овечки, разряженные поселяне, скачущіе и играющіе и т. п. При такой обстановк; жизнь героя была -- просто благодать. См;шно бы было обращать ему вниманіе на разныя мелочи, когда все ему поклоняется и служитъ! Герой жилъ, какъ подобаетъ герою: онъ наслаждался и любилъ. Зато любовь къ ней была такая любовь, о которой мы не им;емъ понятія, хотя по свойственной намъ бол;зни скептицизма и заподозр;ваемъ ея чистоту и искренность. Для исторіи этого изм;неннаго типа им;ютъ высокую важность сочиненія Марлинскаго, Загоскина и другихъ писателей 1820 -- 30 годовъ. Литературная смерть этого типа воспосл;довала въ четвертомъ десятил;тіи текущаго стол;тія; къ убіенію его не мало способствовалъ г. Панаевъ, авторъ Онагра, Актеона, Литературной Тли и т. п. произведеній, печатавшихся въ "Отечественныхъ Запискахъ" сороковыхъ годовъ. Но не смотря на эту литературную смерть, не смотря на чудовищные образы Скалозуба и Ноздрева (крайнія видоизм;ненія того же типа), онъ, этотъ ухарскій типъ, еще не вымираетъ въ нашей жизни и не скоро умретъ, хотя литература и сорвала съ него покровъ обаянія и разоблачила его скудельную природу. Что д;лать! въ этомъ случа; литература отстала отъ жизни: какъ хотите, a русскій челов;къ страшно соблазняется шириною натуры; инстинктивное чувство народности, говорятъ, развито въ русскомъ челов;к; такъ, какъ ни въ комъ другомъ: a в;дь что ни говорите, въ этомъ тип; есть много роднаго, старо-русскаго, богатырскаго. О развитіи въ русскомъ челов;к; чувства народности не споримъ, но спрашиваемъ: о какой аналогіи и о какомъ именно богатырскомъ тип; говорятъ поклонники физически-несокрушимыхъ и ухарскихъ типовъ? Если о тип; сказочной, рукописной литературы, состоящей нер;дко изъ перед;локъ чужеземнаго, составленныхъ книжниками до-петровскаго времени, то очень можетъ быть, что и найдутся аналогическія черты; если о тип; литературы народной, объ удаломъ добромъ молодц;, геро; русской поэзіи, то почти ни одной! Удалый добрый молодецъ не былъ типомъ бездушія, какой-то въ челов;ческомъ образ; деревяшки. Онъ искуплялъ грубые порывы своей натуры, своей молодецкой прыткости безпощадною ироніею надъ самимъ собою и надъ окружающимъ его міромъ и какою-то скорбностію и н;жностію (а не безстрастіемъ) своего облика. До недосягаемой высоты и истинно-трагическаго величія выростаетъ образъ удалаго добраго молодца въ то время, когда приходится ему сложить свою буйную головушку. Припомните предсмертныя картины, эти воспоминанія добраго молодца о родимой сторонушк;, о родимой матушк;, о милыхъ д;тушкахъ, молодой жен;. Степь, которая такъ долго была ареною русской жизни, в;рный конь, одинокое дерево, перелетная птица только и слышатъ это могучее проявленіе челов;ческаго чувства, долго подавляемаго, эту испов;дь безотрадно-прожитой жизни! Что общаго между героемъ народной поэзіи и нашими литературными типами? -- И такъ физически-несокрушимые и ухарскіе типы начали вымирать съ сороковыхъ годовъ; погибли эти "богатыри -- не мы" -- и... пол;зли изъ щелей мошки да букашки!
Начало литературнаго букашества положено Пушкинымъ. Зародышей его можно бы поискать въ романтизм; Жуковскаго, потомучто романтизмъ, какъ одухотворяющая стихія поэзіи, носитъ въ самомъ себ; элементы зарожденія этого букашества; но лучшая сторона романтизма Жуковскаго съ одной стороны отразилась вполн; на Пушкин;, а съ другой романтизмъ автора П;вца въ стан; русскихъ воиновъ принесъ въ свою очередь слишкомъ большую дань своему, далеко не романтическому в;ку. Въ первыхъ произведеніяхъ Пушкина сосредоточивались, какъ въ фокус;, вс; литературныя предшествующія ему направленія; но усвоивъ ихъ себ;, онъ пошолъ иной дорогой -- бол;е русской, т. е. народной. Характеръ пушкинской поэзіи вліялъ только на поэтовъ-стихотворцевъ, между-т;мъ какъ для разр;шенія нашей задачи им;ютъ несравненно большую важность пов;сти и романы 1820 -- 30 годовъ. Въ эту эпоху поэзія кажется считалась излишнею роскошью для нашихъ нувелистовъ: они не обращали вниманія на поэтическую традицію, на идеалы, которые разработывалъ Пушкинъ, на жизнь, которую они страшно эксплуатировали. Скучна и монотонна длинная вереница пов;стей и романовъ вышеупомянутой эпохи, большею частію бездарныхъ; но историкъ литературы найдетъ въ нихъ богатую добычу для разр;шенія многихъ вопросовъ и, между прочими, занимающаго насъ. Пушкинъ пресл;довалъ постоянно одинъ типъ, проведя его отъ Кавказскаго Пл;нника до Евгенія Он;гина включительно. Типъ этотъ знакомъ каждому; изв;стно, что онъ создавался подъ вліяніемъ байроновскихъ идей и только достигаетъ національнаго значенія въ образ; Он;гина. Но вліяніе на Пушкина байронизма нисколько не изм;няетъ сущности д;ла, нисколько не уменьшаетъ великой исторической необходимости въ реакціи скалозубщин;, нисколько не уменьшаетъ историко-литературной заслуги нашего незабвеннаго поэта. Тутъ, какъ и во многомъ другомъ, подражаніе ровно ничего не доказываетъ. Мысль, разъ возбужденная, требуетъ жизни: ее не уморишь въ китайскихъ ст;нахъ, не удовлетворишь испорченнымъ воздухомъ; она по преимуществу космополитъ и никакъ не удовлетворяется исключительной народностью: ей хорошо тамъ, гд; просторъ, чистый воздухъ. Не могъ и Пушкинъ, какъ великій художникъ, какъ передовой челов;къ своего в;ка, твердить литературные зады, не могъ разработывать типъ, къ которому безъ сомн;нія чувствовалъ отвращеніе. Байронъ ли или сама жизнь навели его на мысль заняться обработкою иного идеала, матеріалы для котораго уже носились въ воздух; въ пушкинское время, уже пригодились Грибо;дову для Чацкаго, -- не все ли равно? Физически-несокрушимый и ухорскій типы требовалось низвергнуть съ пьедестала, требовалось, къ чести нашей цивилизаціи, поставить на его м;сто типъ современнаго мыслящаго челов;ка, какимъ выработала его русская жизнь, --
И пол;зли изъ щелей мошки да букашки!
Распространившись о значеніи Пушкина въ исторіи занимающаго насъ типа и упомянувъ имя Грибо;дова, мы обязаны сказать, что незабвенный авторъ Горе отъ Ума сд;лалъ не мен;е своего великаго современника въ этомъ отношеніи. Чацкій едвали не первый литературный типъ мыслящаго челов;ка (что онъ нел;по поставленъ въ комедіи, что онъ гр;шитъ въ художественномъ отношеніи, -- это другой вопросъ); такъ мошки и букашки -- типъ, созданный безъ всякаго иностраннаго вліянія и поставленный бол;е на народную почву, ч;мъ пушкинскіе типы. Но въ исторіи занимающаго насъ вопроса Пушкину все-таки принадлежитъ первое м;сто: Грибо;довъ сразу покончилъ д;ло съ нашимъ типомъ (а быть можетъ, ранняя смерть пом;шала ему взглянуть на него иначе). -- Пушкинъ безпрестанно къ нему обращался.
До какой степени народны эти мошки и букашки у Пушкина, что въ нихъ своего и байроновскаго? -- мы отв;чать не будемъ: эти вопросы р;шилъ прежде насъ Б;линскій и, въ художественномъ отношеніи, р;шилъ превосходно, хотя историко-литературная критика Б;линскаго непр;менно требуетъ пов;рки. Зам;тимъ только, что пушкинскій герой нашего времени, достигнувшій высоко-художественнаго значенія въ образ; Он;гина, несравненно симпатичн;е и народн;е лермонтовскаго Печорина, этого господина, стоящаго на распутіи и протягивающаго одну руку ухорскимъ героямъ тридцатыхъ годовъ, а другую героямъ нашимъ.
Исторія нашей литературы сороковыхъ годовъ представляетъ въ высшей степени зам;чательное явленіе: съ этой только эпохи она получаетъ серьёзное и истинно-національное направленіе. Не взирая на такіе таланты, какъ Жуковскій, Крыловъ, Грибо;довъ, Пушкинъ и Лермонтовъ, Б;линскій былъ правъ, задавая себ; не разъ вопросъ: существуетъ ли y насъ литература? правъ потому, что появленіе блестящей плеады писателей-поэтовъ, писателей, подготовляющихъ къ пос;ву литературную ниву, д;йствительно въ строгомъ смысл; слова не составляетъ литературы, какъ силы, какъ стихіи жизни, безъ которой посл;дняя не можетъ обойдтись. Только съ сороковыхъ годовъ наша литература начинаетъ пріобр;тать значеніе этой общественной силы: сколько жизненныхъ вопросовъ ею поднято! Съ какимъ юношескимъ жаромъ пошли они на защиту того, что прежде было въ загон;, на защиту всего мыслящаго и угнетеннаго! Герой времени получилъ совс;мъ иное значеніе; самый вн;шній образъ его во многомъ изм;нился; явилась эта скромная, бл;дная фигура въ смиренномъ чорномъ фрак;, съ мыслію во взор;, съ п;чалью на лиц;, съ несм;лою и робкою поступью. Почти каждому изъ современныхъ читателей памятно значеніе литературной эпохи сороковыхъ годовъ, а сл;довательно изв;стны имена писателей, разработывавшихъ типъ героя нашего времени, героя мысли, какъ Скалозубъ былъ герой шагистики, Чичиковъ -- герой общественной практически-безнравственной д;ятельности. Какъ всякое духовное, общественное явленіе, современный герой, т;мъ бол;е пашь, представлялъ такія неуловимыя и разнообразныя черты, которыя воплотить въ одномъ художественно-оконченномъ образ; оказалось совершенно невозможнымъ, и -- зач;мъ не сказать правды! -- наши писатели далеко не вс; уяснили себ; значеніе этого типа; они колебались, какъ отнестись къ нему -иронически или симпатично; они при созданіи его ни какъ не могли отречься отъ литературныхъ традицій, зав;щанныхъ Пушкинымъ и Лермонтовымъ; никакъ не могли выяснить себ; вс;хъ его субстанціональныхъ особенностей; никакъ не могли не придавать ему разочарованія; они робко къ нему относились и какъ бы боялись стать на его сторон; и сказать: вотъ онъ, каковъ ни на есть, современный герой нашъ! Словомъ, наши писатели еще не ув;рены въ національномъ значеніи этого типа! Будущему историку литературы посл;днихъ двухъ десятил;тій предстоитъ трудная, но въ высшей степени интересная задача просл;дить постепенное развитіе этого типа. По нашему мн;нію онъ получаетъ наибол;е в;рное и національное значеніе, является наибол;е симпатичнымъ въ Бельтов; и Владимір; (въ Двухъ-Судьбахъ Майкова). Будущій же историкъ литературы в;роятно разъяснитъ тотъ антагонизмъ, съ которымъ встр;чали и встр;чаютъ въ наше время этотъ типъ не только н;которые, но сами писатели, даже нер;дко самые творцы типа. В;роятно въ нашей уже натур; есть стремленіе къ ширин; и отвращеніе къ узкости даже въ животненной природ; челов;ка. Что въ самомъ д;л; нашего въ этихъ бл;дныхъ, сухихъ фигурахъ (ихъ и Юлій-Цезарь не любилъ) безсильныхъ и безмочныхъ! Все это байронизмъ, гейнизмъ и прочіе заморскіе измы; н;тъ, довольно! Мы уже и такъ изсушили умъ наукою безплодной и забили въ себ; этими измами все живое! Разв; то было прежде! Что это за люди!..
И пол;зли изъ щелей мошки да букашки.
Если существуетъ антагонизмъ противъ литературныхъ мошекъ и букашекъ, противъ Рудиныхъ или нашихъ героевъ, значитъ во всякомъ случа; наше общество въ теперешнее, богатое надеждами время начинаетъ сознавать потребность въ безотлагательномъ появленіи людей не мысли только, но мысли и д;ла. Лихорадочное ожиданіе подобныхъ людей совершенно понятно и естественно. Намъ только непонятенъ лихорадочно-литературный антагонизмъ противъ т;хъ явленій нашей духовной жизни, которыя сд;лали намъ столько добра и блага; непонятенъ т;мъ бол;е, что явленія эти еще не вымерли и что въ нашей литератур; еще н;тъ такого художественнаго образа, въ которомъ бы он; были воплощены всец;ло, подобно тому, какъ въ Чичиков; воплощено все то, что теперь уже отжило или отживаетъ свой в;къ. Говорятъ, н;тъ жизни въ нашихъ герояхъ, они не ум;ютъ д;йствовать! Упреки эти отчасти справедливы, но только отчасти.
Г. Тургеневъ много сд;лалъ для разработки рудинизма. Намъ кажется, что такая разработка составляетъ спеціальность автора Записокъ Охотника, хотя понятіе о спеціальности по настоящему неприложимо къ такому таланту, какъ г. Тургеневъ. Но какъ д;ло не въ словахъ, то нельзя не зам;тить, что никто изъ нашихъ писателей не положилъ на созданіе этого типа столько трудовъ, симпатіи и горячей любви: отъ Записокъ Охотника до Дворянскаго Гн;зда включительно идетъ ц;лая галлерея портретовъ одного и того же образа, который такъ дорогъ однимъ, такъ скученъ для другихъ. Но нигд; этотъ типъ не достигалъ такой художественной ц;лости, доступной для тургеневскаго таланта, такой исторической правдивости, нигд; не сопровождался такимъ заступничествомъ автора, какъ въ образ; Рудина. Далыые этого, какъ мы уб;дились, Тургеневъ идти не могъ; для дальн;йшей разработки (а она по многимъ и многимъ причинамъ необходима) этого типа требуется геніальное дарованіе, отсутствіе котораго въ современной литератур; слишкомъ зам;тно.
При внимательномъ чтеніи Дворянскаго Гн;зда, это произведеніе представляетъ весьма зам;тный переломъ въ авторской д;ятельности г. Тургенева. Лаврецкій смиряется передъ народностью, т. е. простонародностію, сл;довательно низводится съ литературной высоты, на которой стоялъ и (что д;лать, сознаемся въ своей слабости!) долженъ стоять тотъ типъ, котораго онъ является представителемъ; заявляется важность и необходимость (въ которой никто не думалъ сомн;ваться) въ практической д;ятельности хозяина-землевлад;льца, за котораго стоятъ вс; симпатіи автора, и л;зетъ съ своими практическими стремленіями бюрократическая безплодность Паншина, поражаемая самымъ тонкимъ юморомъ нашего поэта. Быть перем;н; въ Тургенев;! еще тогда думали мы, -- предчувствіе насъ не обмануло.
Талантъ обязываетъ, т. е. такой талантъ, какъ г. Тургеневъ: не напрасно и не случайно, думали мы, является каждое новое произведеніе нашего автора; въ основаніе каждаго онъ кладетъ или новую мысль или дальн;йшее развитіе прежде изв;стной. При первыхъ слухахъ, дошедшихъ до насъ о Гамлет; и Донъ Кихот;, т. е. еще въ то время, когда мы полагали, что пьеса эта явится въ форм; пов;сти, a не критической статьи, мы съ нетерп;ніемъ ожидали ея появленія: что-то скажетъ новаго, думали мы, г. Тургеневъ! Все сказанное имъ должно быть въ высокой степени любопытно по отношенію къ тому типу, который онъ разработываетъ, къ этимъ мошкамъ и букашкамъ, одной изъ которыхъ далъ онъ имя шекспировскаго героя (Гамлетъ Щигровскаго у;зда). Предположеніе наше оправдалось: мы им;емъ критическую статью автора Дворянскаго Гн;зда, весьма важную по отношенію субъективнаго воззр;нія писателя къ разработываемому имъ типу, воззр;нію, см;емъ думать, образовавшемуся въ недавнее только время и едва ли существовавшему тогда, когда писался Рудинъ. Гамлетъ, по г. Тургеневу, прежде всего эгоистъ, ни во что не в;рующій, ни кого кром; себя не любящій, даже Офеліи; Гамлеты безполезны масс;: они ей ничего не даютъ, они ее никуда вести не могутъ; они презираютъ толпу; они ничего не находятъ, ничего не изобр;таютъ и не оставляютъ сл;да за собою, кром; сл;да собственной личности, не оставляютъ за собою д;ла; Гамлетъ и Донъ-Кихотъ -- дв; силы, силы косности и движенія, консерватизма и прогресса, основныя силы всего существующаго; "Гамлетъ -- отъ мал;йшей неудачи падаетъ духомъ и жалуется;" "Донъ-Кихоты находятъ, Гамлеты -- разработываютъ". "Прекрасны посл;днія слова Гамлета. Онъ смиряется, умираетъ, приказываетъ Горацію жить, подаетъ свой предсмертный голосъ въ пользу молодаго Фортинбраса, ни ч;мъ не запятнаннаго представителя права насл;дства((). (Сравните посл;днюю сцену Дворянскаго Гн;зда). Этотъ взглядъ г Тургенева важенъ для насъ не по отношенію къ трагедіи Шекспира, a къ занимающему насъ типу, который не мы назвали Гамлетомъ или Гамлетикомъ. Зам;тимъ мимоходомъ впрочемъ, что мы во многомъ несогласны съ г. Тургеневымъ во взгляд; на шекспировскаго Гамлета. По нашему мн;нію критическое изсл;дованіе какого-нибудь типа по драматическому произведенію, особенно по трагедіи, д;ло нелегкое и неблагодарное, т;мъ бол;е, если этотъ типъ не проведенъ въ ц;ломъ ряду пьесъ (а таковъ Гамлетъ): ошибки и натяжки будутъ неизб;жны. Другое д;ло въ эпической, спокойной, такъ сказать, продолжительной поэзіи; тамъ критическіе поиски будутъ всегда усп;шн;е, р;зультаты в;рн;е, потомучто тамъ типъ берется въ различныхъ положеніяхъ и сл;довательно вполн; выясняется. Правда, не стоцтъ онъ въ туман; и въ драматической поэзіи; но до него ли, по крайней м;р; на немъ ли одномъ сосредоточивается вниманіе зрителя? A если и на немъ, то возможенъ ли спокойный, критическій и безошибочный анализъ въ то время, когда ужасъ царитъ на сцен;, когда страшные удары судьбы со вс;хъ сторонъ поражаютъ героя, когда онъ является передъ вами только какъ жертва, обреченная на закланіе? Гамлетъ эгоистъ, Гамлетъ никого не любитъ, Гамлетъ не ум;етъ д;йствовать! Но Гамлетъ раздвоенъ въ душ;, какъ самъ выражается, и раздвоенъ не по причин; своей эгоистической, a глубоко челов;чественной натуры:
Я голубь мужествомъ, во мн; н;тъ жолчи.
Я расточаю сердце
Въ пустыхъ словахъ, какъ красота за деньги!
Какъ женщина, весь изливаюсь въ клятвахъ.
(Переводъ Кронеберга. Харьковъ 1844). Стр. 92 -- 93.
Вотъ что онъ говоритъ, идя къ матери:
Будь челов;чески жестокъ, о Гамлетъ:
Кинжалы на словахъ, но не на д;л;.
Полицем;рьте же, языкъ и сердце!
Какъ ни язвили бы мои слова,
Исполнить ихъ, душа, не соглашайся (стр. 199).
Онъ раздвоенъ всл;дствіе сознанія великости идеи, возложенной на него и горячею любовью къ отцу и безъ сомн;нія духомъ в;ка, местью, необходимостью мщенія и безсиліемъ собственной н;жной, христіанской натуры. Въ этомъ безсиліи, безъ котораго была бы невозможна трагедія, конечно им;ло важную долю участія размышленіе, разъ;дающая рефлекція, но никакъ не эгоизмъ. Легко обвинять Гамлета въ отсутствіи всякой д;ятельности (въ чемъ впрочемъ онъ самъ себя обвиняетъ), въ отсутствіи всякой любви! Поэтъ поставилъ не гигантскій, а просто челов;ческій духъ его на такую высоту, раскрылъ міръ этого духа до такихъ мельчайшихъ подробностей, подвергнулъ его такимъ страшнымъ, непосильнымъ ударамъ, что зрителю становится страшно: зритель весь вниманіе, весь духъ; онъ перестаетъ вид;ть бл;дный обликъ Гамлета, онъ видитъ одно безконечное царство духа, объясненное и приведенное въ движеніе величайшимъ изъ поэтовъ міра. Возможно ли при подобномъ положеніи, въ которомъ находился Гамлетъ, д;йствовать? Что останется отъ челов;ка посл; подобной борьбы? Что бываетъ съ самимъ челов;комъ, когда совершается эта борьба? Возможно ли допытываться присутствія того или другого чувства въ подобномъ челов;к;, когда все духовное существо его охватила могучая сила идеи, противъ которой онъ невластенъ? Гамлетъ не любитъ Офеліи! A эти два стиха:
Офелія! о нимфа! Помяни
Мои гр;хи въ твоей святой молитв;!
сказанные имъ посл; знаменитаго монолога: "Быть, иль не быть?" Это -- не дань поклоненія непорочности, a вопль любви, и великій актеръ потрясаетъ ими весь театръ, если пойметъ ихъ значеніе! Оскорбительные намеки Гамлета на счетъ Офеліи во время представленія странствующихъ актеровъ ровно ничего не доказываютъ: Гамлетъ въ то время искусно разыгрывалъ роль пом;шаннаго, и подобныя плоскія шутки, допускаемыя и по духу времени, какъ нельзя бол;е шли къ р;чамъ безумца. Гамлетъ никого не любитъ! A отца? Припомните первое, а особенно второе явленіе духа въ комнат; матери. Разв; холодному эгоисту принадлежатъ эти дышащія глубочайшимъ чувствомъ слова:
Смотри, какъ бл;дно взоръ его горитъ!
И камни поняли бы горькій смыслъ
Его лица, его обиды тяжкой.
О, не гляди! Твой жалкій, грустный образъ
Смячитъ мое суровое р;шенье,
И я его не совершу; быть можетъ
Слеза, не кровь, моею местью будетъ. (стр. 137).
A вотъ эти четыре слова, повторительныя слова, которыми начинаетъ первый актеръ свой третій монологъ, разв; могли быть произнесены холоднымъ себялюбцемъ?
Первый актеръ
Но кто, увы! кто въ скорбномъ од;яньи Царицу зр;лъ..
Гамлетъ
Царицу въ скорбномъ од;яньи? (стр. 89).
A вся сцена на кладбищ;, проникнутая неизъяснимой скорбью, и Гамлетъ посреди ея, Гамлетъ съ черепомъ б;днаго Іорика въ рукахъ, Гамлетъ, бол;е ч;мъ гд;-нибудь печальный, бол;е ч;мъ гд;-нибудь челов;чный! -- Тутъ, въ этой сцен;, н;тъ м;ста холодному себялюбію; зд;сь является великій мученикъ наканун; смерти. Если для массъ безполезна эта жизнь, эти муки, если подобную жизнь можно назвать представительницею косности и консерватизма; то какая же будетъ представлять движеніе и прогрессъ? Жизнь Донъ-Кихота? -- Очень можетъ быть. Соглашаясь съ авторомъ въ эстетическомъ и соціальномъ значеніи этого типа, мы должны изм;нить одно изъ заключительныхъ положеній его статьи; вм;сто: "Донъ-Кихоты находятъ -Гамлеты разработываютъ", мы скажемъ наоборотъ: Гамлеты находятъ, т. е. размышляютъ, подвергаютъ жизнь анализу, творятъ идеи; Донъ-Кихоты разработываютъ, т. е. д;йствуютъ и осуществляютъ эти гамлетовскія идеи. -- "По мудрому распоряженію природы, говоритъ г. Тургеневъ, полныхъ Гамлетовъ, точно также какъ и полныхъ Донъ-Кихотовъ, н;тъ!"
Вся статья г. Тургенева свид;тельствуетъ о глубокой симпатіи автора къ Донъ-Кихоту и проникнута ироническимъ отношеніемъ къ Гамлету -- явленіе въ высшей степени знаменательное: оно обязываетъ многимъ г. Тургенева. Мы ув;рены, что такой писатель, какъ авторъ Рудина, не напрасно, не по критическимъ побужденіямъ остановился на сближеніи этихъ двухъ типовъ: если г. Тургеневъ нашолъ въ русской жизни Гамлетовъ, положимъ неполныхъ или Гамлетиковъ; то онъ поищетъ въ ней, если не настоящихъ Донъ-Кихотовъ, то хоть Донъ-Кихотиковъ. И если въ этомъ д;йствительно состоитъ переломъ авторской д;ятельности нашего автора, то мы съ восторгомъ его прив;тствуемъ. Да спасетъ насъ талантливый писатель отъ этихъ ненавистныхъ практическихъ д;ятелей, которыхъ намъ навязываютъ, вліяніе которыхъ на общество мы почитаемъ положительно вреднымъ: что ни говорите, a y насъ литература им;етъ громадное вліяніе на воспитаніе молодого покол;нія, отъ котораго да мимо идетъ ядъ лжи!.. Донъ-Кихоты или донъ-кихотики все же не физически-несокрушимые типы, не ухорскіе герои, а оборотная сторона той же самой медали, т;же мошки да букашки. Но д;йствительно ли въ этомъ именно состоитъ авторскій переломъ г. Тургенева -- покажетъ время. Пока же, въ ожиданіи этого будущаго, мы не перестанемъ глубоко сожал;ть о томъ, что прежній типъ брошенъ Тургеневымъ, брошенъ далеко неоконченнымъ, что авторъ сталъ относиться къ нему иронически. Рудинизмъ еще долго будетъ предметомъ литературной обработки, до т;хъ поръ пока онъ не вымретъ въ нашей жизни, пока не устранятся многія и многія причины. Типъ этотъ еще совершенно живой, и быть можетъ только въ посл;днее время предвидится возможность его смерти; но самая смерть воспосл;дуетъ только тогда, когда появятся y насъ Донъ-Кихоты, т. е. этотъ же самый типъ, только перерожденный, т. е. считающій отрадою жизни не праздномысліе, какъ выражается Пушкинъ, a д;ятельность, жизнь во имя гамлетовскихъ идей. Скажите, положа руку на сердце, неужели въ самомъ д;л; желательна эта смерть? Неужели этотъ типъ -- какая-то чорная немочь, подобная нашимъ общественнымъ язвамъ? Неужели въ немъ н;тъ ничего дорогого, своего? Всеобщій отрицательный отв;тъ былъ бы крайне грустенъ. Лучшіе люди тридцатыхъ годовъ благодушн;е на него смотр;ли: "Въ юности" говоритъ кн. Одоевскій, "когда такъ хочется в;рить всему высокому и прекрасному, несправедливость людей поражаетъ сильно и наводитъ на душу невыразимое уныніе. Этому состоянію духа должно приписать тотъ байронизмъ, въ которомъ можетъ быть уже слишкомъ упрекаютъ молодыхъ людей, и въ которомъ бываетъ часто виновата лишь доброта и возвышенность ихъ сердца. Люди бездушные никогда и ни о чемъ не тоскуютъ." (Сочиненія кн. В. ;. Одоевскаго ч. II Спб. 1844 ст. 8-9). Въ состояніи ли наша жизнь выставить Донъ-Кихотовъ не по натур; только, a de facto -- это еще вопросъ, въ положительномъ р;шеніи котораго мы кр;пко сомн;ваемся. Да не подумаютъ читатели, что мы осуждаемъ любимаго писателя на монотонную работу; талантъ г. Тургенева -- талантъ обязательный: онъ слишкомъ глубоко, онъ съ уваженіемъ смотритъ на русскую жизнь; онъ никакъ не можетъ не коснуться самыхъ важныхъ ея вопросовъ; онъ самъ виноватъ, что начавъ д;ло повидимому совс;мъ о другомъ предмет;, возвращается снова къ тому, что хот;лъ бросить, -- къ прежде обработываемому имъ типу, къ литературнымъ мошкамъ и букашкамъ. Пусть извинитъ насъ г. Тургеневъ, но мы боимся, что онъ изм;нитъ своему призванію, этому теплому и прямому отношенію къ русской жизни, и начнетъ хитрить и мудрить надъ посл;дней. Если эта боязнь основательна, -- лучше возвратиться къ прежней д;ятельности; намъ надо;ли литературныя пропов;ди и всевозможныя философскія тенденціи. Право, читатель, мы съ вами, говоря словами Чацкаго, вовсе не ребята! намъ надо;ло мудрованіе надъ жизнью, эти нецеремонныя ломки идей и ея смысла. Вс; жалуются, что у насъ плохо идутъ акціонерныя общества; типы литературныхъ акціонеровъ, созданныхъ досужей фантазіей писателей подъ вліяніемъ практическихъ стремленій в;ка, акціонеровъ, которые русскую жизнь ставятъ ребромъ, которые играютъ въ нее нав;рняка, -- просто противны, потомучто они ложны, фантомны, если и ростутъ на русской почв;, то на почв; самой негодной, представляющей мерзость запуст;нія. Если боязнь наша за г. Тургенева неосновательна -- т;мъ лучше!
Воронежъ
Другие статьи в литературном дневнике:
