А юности ничто не омрачает повесть, главы 1-4

Николай Кружков


А юности ничто не омрачает…

I
Колония

Стояла поздняя весна, приближался июнь – моё любимое время года. Но в тот год мне было не до весны и не до мая, моего самого любимого месяца, с его утренними руладами лягушек, пением соловьёв и цветением яблонь, розовыми рассветами и золотыми закатами, запахами черёмухи и сирени, не до той удивительной поры, когда дни кажутся бесконечно прекрасными, напоёнными тем очарованием, с которым, как мне кажется, ничто на свете не сравнится…

Мне было 22. Я был наивным юношей, верившим в высшую справедливость, в то, что добро всегда побеждает зло, что свет торжествует над тьмою, что люди, окружающие меня, способны прийти на помощь в трудную для меня минуту… Девушкам я дарил цветы и признавался в любви в стихах, но любить их предпочитал издалека. Май 1976 года изменил все мои представления о человеке, о мире, о добре и зле. Я понял, что зло может одержать победу, что есть такие странные и страшные аббревиатуры, как КГБ и МВД, спецслужбы, которые способны отравить жизнь любому человеку и даже раздавить его, если он будет отстаивать свою позицию и иметь своё мнение.

И только Юра Таёнков всегда был рядом. Он был рядом, когда пришла беда, он боялся отойти от меня, чувствуя моё душевное состояние, он появлялся снова и снова, чтобы дать мне понять, что он со мной, что он не даст меня в обиду, что он будет бороться за меня до конца…

В ту пору я работал воспитателем в СПТУ – так назывались в Советском Союзе колонии общего режима для несовершеннолетних, куда попадали за различные преступления и правонарушения подростки от 14 до 18 лет. Потом я понял, откуда столько озлобления и агрессии может быть в подростке, лишённом родительской ласки и душевного тепла. Понял, что колония никогда не сможет помочь им обрести душевное равновесие и начать жить заново. Моё отделение было образцовым, постоянно занимая первое место, за что моих воспитанников премировали поездками в старинные русские города, на концерты известных вокально-инструментальных ансамблей, в комнате отдыха разрешали смотреть телевизор и читать книги. Я решил, что найти общий язык с ребятами мне легче всего будет через поэзию, потому что лирика – это музыка души, и создал в колонии литературную студию. Я рассказывал ребятам о судьбах русских поэтов и их творчестве и учил писать стихи. Именно за это мне и пришлось впоследствии поплатиться.

В апреле в училище мне сказали, что для меня будет выделена двухкомнатная квартира в новом ведомственном доме, поскольку моего отца хотели принять на работу учителем английского языка. Я какое-то время подменял заболевшего учителя иностранных языков, но не владел так английским языком, как мой отец, переводчик с французского и преподаватель английского и немецкого. Он-то в своё время окончил институт иностранных языков, а я – факультет русского языка и литературы…

И вдруг всё в одночасье рухнуло. Я узнал от ребят, что их избивают – избивают жестоко. Доводят до сотрясения мозга, а потом отправляют в находящуюся рядом с Крупинским СПТУ психиатрическую больницу в деревне Андреево, или в центральную районную больницу Павловского Посада с приказом главному врачу больницы – молчать. Оказывается, в колонии был создан комсомольский штаб, которым руководил воспитатель-мордоворот Александр Александрович Макаров и его друг Александр Васильевич. Они с командирами других отделений – тоже подростками, отбывавшими срок в СПТУ, допрашивали и жестоко избивали ребят, в результате чего последние получали черепно-мозговые травмы и увечья. Во время одного из еженедельных совещаний воспитателей я сказал замполиту училища (он же заместитель директора по воспитательной работе) Кудрату Мурсаловичу Небиеву, что не могу этого видеть и буду жаловаться. Он жестоко парировал: «Жалуйтесь хоть Господу Богу!» Именно тогда мы с Иваном Ивановичем Горюновым, тоже воспитателем колонии и бывшим журналистом, написали письмо начальнику Московского областного управления профессионально-технического образования Квачу (какие же мы были наивные!), в котором известили его о том, что в Крупинском СПТУ жестоко избивают детей. Колонии же курировал не Квач, а МВД и КГБ в лице Щёлокова и Андропова!

В нашей колонии ещё в августе 1975 года появился Геннадий Иннокентиевич Немчинов. Он работал заместителем директора по воспитательной работе женской колонии, которая находилась в городе Покров Владимирской области, и был уволен из этой колонии за сожительство с несовершеннолетними девушками без права занимать какую-либо воспитательную должность. Оформился он разнорабочим, но… через несколько месяцев стал воспитателем одного из отделений...

А тем временем помощник прокурора города Павловский Посад Анатолий Иванович Милов возбудил уголовное дело «по факту избиения подростков в Крупинском СПТУ» и вызвал меня на допрос в качестве свидетеля. А в колонии уже готовились дать мне и Ивану Ивановичу Горюнову бой. Именно Геннадий Иннокентиевич Немчинов подкинул идею, которую Кудрат Мурсалович Небиев и все остальные воспитатели одобрили сразу: обвинить меня в антисоветской агитации и пропаганде. Письмо о моей «антисоветской деятельности», которое они сфабриковали и всем коллективом подписали, было направлено в Павлово-Посадский ГК КПСС и в районное отделение КГБ. Ивана Ивановича Горюнова обвинили в том, что он не справлялся со своими обязанностями воспитателя. В конце мая 1976 года к моему дому подъехал служебный «газик» директора училища и мне вручили повестку, в которой было сказано, что я вызываюсь на совместное заседание партийной, профсоюзной, комсомольской организации и общественности училища «по вопросу разбора ваших жалоб в Московское областное управление профессионально-технического образования». Вызвали таким же образом и Ивана Ивановича Горюнова. На «заседание» был приглашён инструктор ГК КПСС… И завертелось…

На этом самом заседании мне заявили, что я являюсь агентом радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа» и занимался в колонии антисоветской пропагандой и агитацией. Видимо, моя литературная студия, где я рассказывал ребятам об Иннокентии Анненском, о Мандельштаме, Гумилёве, Ахматовой, Цветаевой, Бродском и Галиче, была тому причиной. Кудрат Мурсалович Небиев прямо сразу заявил: «С такими антисоветчиками, как Кружков и Горюнов, работать нельзя! Я подал заявление об уходе из СПТУ по собственному желанию». Это был хитрый ход, но, как показало время, он сработал против того, кто подло лгал и лицемерил…

Пройдёт ещё семь лет, и я напишу стихотворение «Клевета»: в нём я передам то состояние, которое я испытывал во время этого «заседания»:

Клевета

И всюду клевета сопутствовала мне...
Анна Ахматова

Я тогда оправдаться не смог:
Обвинили меня, осквернили,
Клевету растворили в черниле:
"Будешь знать, как вставать поперек...

Сухари на дорогу суши,
В КГБ потолкайся немного":
Нет предела терпению Бога -
Забираю его за гроши...

Мне сказали, что я не у дел,
Что со мною решится все скоро,
Сожалели, что нет прокурора,
Приглашали - прийти не сумел...

Я стоял, учащенно дыша, -
Голова мне служить не хотела:
Исходящая кровью душа,
Не спеша отделялась от тела...

Через несколько дней меня вызвали на допрос в ГК КПСС, где присутствовала всё та же инструктор горкома партии Тамара Валентиновна Кузьмина и сотрудник местного КГБ Громов…

Юра Таёнков, которому только-только исполнилось 16, видел, что со мной происходит. Всё понимала и моя дворовая шпана, которая не отходила от меня ни на минуту. Меня уволили из колонии, даже не предоставив очередного отпуска. Мне не смогла помочь ни Юнна Мориц, ни обозреватель «Литературной газеты» Аркадий Иосифович Ваксберг, которому она передала документы о колонии, потому что именно он писал о проблемах подростковой преступности в Советском Союзе. «Я не смогу это опубликовать», - открыто признался он, - все «голоса» скажут, что в советском воспитательном учреждении избивают детей». А в июле в «Московском комсомольце» в рубрике «Турнир поэтов» Александром Яковлевичем Ароновым было опубликовано моё стихотворение «Во всё живёт твоя душа». Ребята из «МК» старались всегда меня поддержать морально. И позднее, в ноябре 2004 года, Серёжа Рогожкин опубликовал подборку моих стихов, когда я находился, как он точно подметил, «в депрессухе».

Мой отец, который уже не мог смотреть спокойно на мои душевные муки, заявил мне: «Готовься. Завтра идём к первому секретарю ГК КПСС Виктору Григорьевичу Шалимову. Я буду рядом, но говорить будешь ты. Подумай о том, что ты скажешь». На следующий день мы вошли в кабинет Виктора Григорьевича Шалимова, который хорошо знал не только отца, но и нас, дворовых мальчишек, играющих на территории горкома партии в футбол или в хоккей, что он только приветствовал, и попадающих иногда случайно в его персональную чёрную «Волгу» то шайбой, то мячом.
Я решил, что говорить мне в своё оправдание нечего и сразу заявил: «Виктор Григорьевич! Вы знаете, что я пятнадцать лет живу в доме рядом с Вами (я имел в виду здание ГК КПСС), но я агент радиостанции «Свободная Европа».
Криво усмехнувшись, первый секретарь Павлово-Посадского ГК КПСС нажал на клавишу селектора и произнёс одну короткую фразу: «Кузьмину ко мне».

Дело об антисоветской агитации и пропаганде было закрыто горкомом партии.

Я устроился на работу на завод «Экситон», работал оператором в цехе, а потом инженером. С мая 1977 года я стал воспитателем комнаты школьника жилого микрорайона завода «Экситон», в 1978 году создал детский спортивный клуб «Планета», которому в этом году исполняется 35 лет. Иногда я заменял директора клуба юных техников, если он отсутствовал или уходил в отпуск. Однажды я сидел в его кресле. Раздался телефонный звонок. Звонили из Ногинского суда, где слушалось уголовное дело об избиении подростков в Крупинском СПТУ воспитателем Макаровым и его соучастниками в этом преступлении. Три дня мы с Иваном Ивановичем Горюновым ездили на этот суд. Когда я первый раз вошёл в зал судебного заседания, главный судья меня спросила: «А Вас-то в чём обвинили?» «Как? – ответил я, - я же агент радиостанции «Свободная Европа». В зале раздался смех…

Я не знал, что за эти три года помощник прокурора Анатолий Иванович Милов сделал всё возможное, чтобы этот суд состоялся. Он обратился в Московскую областную прокуратуру, и дело возобновили. Но уже не доверили вести его Павлово-Посадской прокуратуре. Поэтому судья была из Ногинска, прокурор - из Электростали, защита у подсудимых - из Москвы. Но два года работы на химических заводах – такой приговор огласили судьи – подсудимые получили.

И ещё одна интересная деталь. 31 декабря 1976 года в СПТУ воспитатели встречали новый год. Неожиданно позвонил телефон. К телефону попросили подойти Кудрата Мурсаловича Небиева. Он взял трубку. «Кудрат Мурсалович! Вы подавали заявление об уходе по собственному желанию?» - строго спросил голос на том конце провода. «Когда? – переспросил замполит, бледнея и ничего не понимая… «Вы уволены!» - строго ответили ему и повесили трубку.

Нет, те события не сделали меня озлоблённым: они отравили мне тот чудесный 1976 год. Но я не перестал быть романтиком. И продолжаю им оставаться до сих пор… В этом, наверное, главная трагедия всех поэтов… Или, наоборот, счастье? Олегу Григорьевичу Чухонцеву я тогда передал две общих тетради со своей первой повестью. Я рассказал в ней о судьбе тех мальчишек, своих воспитанников, которые находились в колонии в то время, когда я в ней работал. Ребята продолжали писать мне письма, где рассказывали о том, как сложилась их жизнь после СПТУ, писали мне письма и их родители.

В 1976 году я и познакомился со своим будущим другом Юрой Таёнковым, о котором расскажу во второй главе своей небольшой повести…

II
Юра
Дружба для меня – понятие святое. Я уверен, что настоящих друзей не может быть много. И – права поговорка – они познаются в беде. Поэтому ими приходится дорожить – особенно сейчас – в скорбную пору нашей Голгофы. Своих лучших друзей я мог бы пересчитать по пальцам одной руки. И первым бы я назвал Юру Таенкова, светлого, одухотворённого человека, искреннего, надёжного, которому было всегда свойственно чувство нравственного благородства и, пожалуй, религиозного измерения жизни.

В первой главе своей повести я рассказал о том, при каких обстоятельствах я познакомился с Юрой. Он был первым другом в моей «взрослой жизни». Были у меня и другие друзья в юности, но нам особенно дороги те, кто пронёс это святое чувство дружбы через десятилетия.

Да простят меня женщины, но женщина никогда не могла бы стать для меня настоящим другом. Здесь я солидарен с Пушкиным, хотя в числе его друзей были и женщины. Были женщины и в числе моих друзей – та же Инна Георгиевна Баданина, с которой мы духовно общаемся и творим более тридцати лет. А кто-то ещё голословно утверждает, что не может быть дружбы у мужчины с женщиной! Почему бы и нет? Если их объединяет только творчество. По поводу любви, девушек и женщин мы поговорим в третьей главе этой повести, а сейчас мы вернёмся к началу нашего рассказа…
С того трагического и прекрасного 1976 года прошла четверть века. Сколько воды утекло с тех пор!

В 2001 году Виктор Ситнов решил снять биографический фильм обо мне, включив в него мои стихи и романсы на мои стихи в исполнении Инны Баданиной. Дело в том, что в 2000 году (на рубеже тысячелетий, как иронически замечал сам Виктор), вышел мой второй лирический сборник «Избранное». Инна Георгиевна сразу положила на музыку 15 стихотворений. В конце июля – начале августа 2001 года Виктор Ситнов, Инна Баданина и ваш покорный слуга четыре дня посвятили этим съёмкам. Мы выезжали в самые живописные места: к нашим старинным храмам, бродили по старинным улочкам города, не раз ходили к берёзовой роще, ездили к сосновому бору… Стихи звучали на природе. Романсы – тоже. Фильм как будто получился… Его можно смотреть четыре часа (такова продолжительность фильма), но снят он был любительской видеокамерой, поэтому оформить и озвучить его профессионально не представлялось никакой возможности. Именно в это время и появился Юра Таёнков, который создал первый фильм с моим участием. Так началось наше сотворчество и чудотворство, которое продолжалось почти 12 лет… Наш первый фильм вышел осенью 2001 года. Второй – «Рождественские мотивы» - 31 января 2002 года, третий – «Пасхальные псалмы» - в апреле, а четвёртый - осенью того же года… Съёмки эти всегда проходили на природе. Мы могли часами бродить по сосновому бору, записывая на видеокамеру каждое стихотворение ещё и ещё раз. Мы забывали о времени и о себе… Юра обладал удивительной способностью – чувствовать красоту окружающего мира: нас обступали берёзы и сосны, рядом протекала река, по светло-голубому небу медленно проплывали облака… Именно тогда я понял, каким даром обладает мой друг: он очень тонко чувствовал поэзию, он знал, что лирика – это музыка души. В июне 2003 года вышел наш пятый фильм, в котором Юра продемонстрировал возможности своей новой видеокамеры. В фильме уже снимались и Александр Анатольевич Николаев, который исполнял «Лунную сонату», и Николай Каталов, исполняющий на гитаре «Аве Мария» Баха и свои авторские произведения, и та же Инна Георгиевна Баданина, которая под аккомпанемент гитары пела мои романсы в берёзовой роще… Порхали над красными маками мотыльки, лунный пейзаж сменяло розовое утро, а по цветам скользили солнечные блики… Юра очень тонко чувствовал и музыку, и живопись и слово, молитвенное, благодатное слово. Его фильмы обладают очень светлой аурой, они просветляют и очищают душу от всякой скверны, они одухотворены и прекрасны… В июле 2003 года, а это был юбилейный для меня год, Юра снял небольшой биографический фильм обо мне… А осенью 2003 года вышел мой третий лирический сборник «В начале было Слово», куда вошли стихи, специально написанные для тех пяти фильмов, которые были созданы за первые два года нашего сотворчества. В этом сборнике представлена моя избранная религиозная лирика. Поэзия, живопись и музыка разлиты в природе – необходимо только иметь дар видеть их. Юра обладал этим даром в совершенстве. У него была уникальная способность – чувствовать все сокровенные движения души, он мог запечатлеть их и через молитву привести человека к Богу… Какая-то особая благодать исходит от его фильмов: они согревают и успокаивают душу, дают человеку необычайную силу духа, уносят нас из времени в Вечность…

Я посвятил в ту пору Юре одно из своих стихотворений:

***

Ах, Юра, мы опять творим,

И я ценю твоё упорство:

Пока с тобою - мы горим:

Сотворчество и Чудотворство!

Вдали Матфей и Иоанн,

А в слове нет и тени фальши,

Клубится утренний туман,

А мы идём с тобою дальше.

Наперекор шальным ветрам

И вопреки лихой године,

Войдём мы в православный храм

И встанем там посередине.

И вот алтарные врата

Опять распахнуты пред нами:

Всё начинается с листа

С евангельскими именами.

Ах, Юра, мы опять горим

И я ценю твоё упорство:

Пока с тобою - мы творим:

Сотворчество и Чудотворство!

В 2004 году мы с Юрой создали фильм «Святая родина моя», посвящённый 160-летию Павловского Посада. Мы подключили к созданию фильма много творческих людей и коллективов, священнослужителей, энтузиастов. В фильм вошли и мои стихи, и романсы на мои стихи. Три дня подряд мы выезжали к храмам нашего города и района… Съёмки проходили и в берёзовой роще и в сосновом бору, мы поднимались не раз на колокольню Воскресенского собора, откуда открывалась чудесная панорама нашего старинного города. Большой нашей удачей стал фильм 2006 года «Осенние мотивы»: в нём в моём исполнении звучала лирика прекрасного современного русского поэта Льва Болеславского, с которым мне посчастливилось однажды общаться, а романсы Инны Баданиной на мои стихи пели Маша Скобликова, Катя Павлова, Наташа Конкина. Эти девушки – ученицы Инны Георгиевны Баданиной – снимались и до этого в наших фильмах, а в 2007 году – в фильме «И всюду – Лик Распятого Христа», который был посвящён творчеству иеромонаха Романа. В 2008 году Юра создаёт один из своих лучших фильмов - «Я слышу, слышу родину свою», посвящённый 70-летию нашего земляка, выдающегося современного русского поэта Олега Чухонцева. Я помню, как за один съёмочный день мы прошли от дома Олега Чухонцева на улице Кирова до кладбища Покровско-Васильевского монастыря, где похоронены мать, отец и сестра поэта, и записали стихи Олега Чухонцева, посвящённые родному городу . Инна Георгиевна написала десять песен на стихи Олега Чухонцева: семь из них вошли в этот фильм и звучат в исполнении Маши Скобликовой, Кати Павловой, Володи Адамского и Оли Ким. Олег Григорьевич Чухонцев, посмотрев этот фильм, отозвался о нём так: «Очень тёплый и душевный фильм. И девочки чудесные. Наслаждался им. Хочу насладиться ещё раз». Комментарии, по-моему, излишни…

Нашей последней работой с Юрой стал стал фильм «Привет вам, чудные мои воспоминания!», созданный в июле 2010 года. Приближалось 100-летие патриарха Пимена. В журнале «Подмосковный летописец» был опубликован мой очерк «Привет вам, чудные мои воспоминания!» о патриархе Пимене (Сергее Извекове). Я созвонился с архимандритом Дионисием (Шишигиным), который 16 лет был патриаршим книгодержцем и заканчивал свою большую монографию «Былое пролетает», с протоиереем о. Михаилом Яловым, настоятелем Богоявленского кафедрального собора в Ногинске, написал сценарий. Юра выехал на съёмки фильма в Ногинск. Мы ездили в Заозерье (Храм Рождества Христова в Заозерье Серёжа Извеков, будущий патриарх всея Руси, посещал со своими родными в детстве). Выезжали мы и в город Жуковский, где беседовали с прекрасным скульптором Иннокентием Комочкиным, создателем проекта памятника патриарху. Фильм в конце июля 2010 года вышел в эфир, а 29 августа у Богоявленского собора в Ногинске торжественно был открыт памятник патриарху Пимену.
Юра часто участвовал в паломнических поездках, ездил в Псков, в Киев, где снимал фильмы, посвящённые русским православным святыням. Помню его чудесный фильм «Голуби мира», который он снимал в Пскове – о трагической гибели русских ребят, которые воевали в Чечне.
Он был настоящим подвижником, энтузиастом, мастером своего дела. Он весь отдавал себя работе, вкладывал в свои фильмы и телепрограммы всю душу. Его фильмы остались. Они вошли в сокровищницу русской православной культуры и продолжают волновать наши умы и сердца…

III
О любви
О ней столько сказано, написано, но она остаётся по сей день загадкой. Я имею в виду Любовь. И Влюблённость. Во имя Любви творили Еврипид, Вергилий, Шекспир, Гёте, Байрон, Гофман, Пушкин, Тютчев, Пастернак, Окуджава, но никто до сих пор не разгадал её тайны. Прочитайте «Новую жизнь» Данте, «Ромео и Джульетту» Шекспира, попытайтесь осмыслить лирику Пушкина, Тютчева, Пастернака, Ахматовой, Цветаевой, Окуджавы – она всё равно останется загадкой. И таинством. «Любовь есть таинство двоих – непостижимое, как Вечность», - признался я однажды. В наше смутное время от Любви оставили только плоть, но у этого глубокого и сильного чувства, этого состояния, которое преображает жизнь человека, а завершается мукой, разлукой или трагедией, есть три ипостаси, в чём я однажды признался в одной из своих лирических пьес:

***
С Тобой встречаю я Зарю
И засыпаю на Закате…
Тебя – прошу заметить, кстати, -
Я целый день боготворю!..

Я засыпаю, но во сне
К Тебе я возвращаюсь снова
И, перевоплощаясь в Слово,
Томлюсь в мучительном огне.

Три измеренья Бытия!..
А у Любви – три ипостаси,
Где в каждом дне и в каждом часе
С Тобою пребываю я…

И я – на этом острие,
Где отступает быстротечность,
Где Время переходит в Вечность,
Быт переходит в Бытие!

Три ипостаси, ибо в Любви присутствует религиозное измерение жизни, духовная и душевная близость любящих и любимых и физиологический аспект: вот отсюда и рождается удивительная гармония. Оставим в покое Зигмунда Фрейда, он явно переусердствовал в своём представлении о любви как о сексуальном влечении, хотя в своих «Письмах к невесте» он предстаёт любящим, нежным и предельно искренним человеком, влюблённым и одухотворённым, не помышляющим о плоти. Виктор Франкл в «Смысле любви» ближе к истине, но, если, кто разгадал загадку этого Таинства - это Сёрен Кьеркегор. Он сам стал жертвой собственного эксперимента, пережил величайшую в своей жизни трагедию, имя которой – Регина Ольсен, но перевернул все наши представления о любви. Откройте его «Дневник обольстителя» и внимательно вчитайтесь в него. Или попытайтесь осмыслить его «Повторение. Опыт экспериментальной психологии» - и многое поймёте. Именно он сказал: «Отказаться от своей любви – самое ужасное предательство. Это вечная утрата, которая невосполнима ни во времени, ни в вечности». Любовь преображает наше духовное бытие, очищает его от всякой скверны, она просветляет душу человека, даёт ему жизненные силы. Я уж не говорю о девушке или женщине: они реализуют себя в любви, для них самое важное – любить и быть любимой… Любовь для них жизненная потребность. В одной лирической пьесе я признался:

***
За мигом пролетает миг,
За ликом возникает лик.
Июнь...А в памяти остались:
Семь роз, семь розовых гвоздик.

Светло тебе от слов моих?
Пусть отступает быстротечность:

Любовь есть Таинство Двоих, -
Непостижимое, как Вечность!

Я влюбился первый раз в 14 лет… Девочке, которая была моей Лаурой, Беатриче или Джульеттой, было 12… Я закончил восьмой класс средней школы, а она – пятый…
Смогу ли я словом передать то сладкое томление, то всепоглощающее влечение, то светлое чувство, которое овладело мной? Стоял июнь – мой любимый месяц – с его золотыми рассветами и закатами… В те чудесные утра часто звучала песня Давида Тухманова на стихи Владимира Харитонова «Как прекрасен этот мир»:

***
Ты проснёшься на рассвете,
Мы с тобою вместе встретим
День рождения зари.

Как прекрасен этот мир, посмотри!
Как прекрасен этот мир!

Ты не можешь не заметить —
Соловьи живут на свете
И простые сизари...

Как прекрасен этот мир, посмотри!
Как прекрасен этот мир!

Ты взглянула — и минуты
Остановлены как будто.
Как росинки их бери...

Как прекрасен этот мир, посмотри!
Как прекрасен этот мир!

В исполнении ВИА «Весёлые ребята» она запомнилась мне навсегда…

Предмет моего обожания звали Людой. Она была прелестной, обворожительной, очаровательной, безумно красивой девочкой, у неё была рано сформировавшаяся красивая грудь (не ищи здесь пошлости, уважаемый читатель – Н.К.), но я боялся не только признаться ей в своём чувстве, я боялся приблизиться к ней. Я любил её издалека. Знал дом, в котором она живёт, ходил по утрам под её окнами, а через свою дворовую шпану посылал ей цветы и подарки. Она была прекрасна - настоящий ангел во плоти.

Горячо любящая меня бабушка, узнав о моём увлечении прелестной девочкой (оказывается Люда ходила в тот же самый детский садик, куда ходил и я, где заведующей была моя бабушка), намекнула мне, что она еврейка. А я тем временем нашёл фотографию в кабинете бабушки, на которой была и моя любимая девочка в возрасте шести лет, и ещё больше в неё влюбился! В июле 1968 года мне исполнилось 15… Через десять лет в лирической поэме «Юность» я признаюсь:

***
Черёмух солнечный настой,
Напиток сладкий и густой,
И светел день. И жизнь прекрасна.
Любовь кричит тебе: «Постой!»

Душистой липы сладкий мёд,
Душа о юности поёт,
Яснее даль, прозрачней воздух,
Мир отрешён от всех забот…

Моя лирическая страсть,
Что терпкий сок у яблок красть?
В пятнадцать лет легко влюбиться -
И оступиться, и пропасть…

Июня ласковый рассвет,
Весь мир открыт, и жизнь прекрасна,
И это всё я помню ясно:
Свою любовь в пятнадцать лет!

И очарованно юна,
Была так ласкова она,
Из рук тихонько ускользала,
И наплывала… тишина…

Следует признать, что в то время я был не только романтиком, но болезненно застенчивым юношей, стеснительным и робким, а целомудрие девушки (и это было всегда) только усиливало мою любовь к ней. Так было до 28 лет, до того дня, когда я встретил свою будущую жену и полюбил её во многом за то, что в её жизни до меня не было мужчин. Влюблённость была, а физической близости у неё никогда ни с кем не было… Но моя любовь всегда была безумием: во имя своей любимой я совершал сумасшедшие поступки, о чём ничуть не сожалею…
Как-то раз мне кто-то из моих близких знакомых признался: «Николай Николаевич! У многих создаётся впечатление, что вы к нам явились из XIX века: кодекс рыцарской чести для вас – превыше всего». «Возможно, ведь моя бабушка - украинская дворянка», - ответил я. Многие девушки в меня влюблялись, но я никогда не переходил ту грань, где кончается влюблённость и начинается физическая близость: более того - последнее вызывало у меня чувство патологического отвращения. Не обвиняй меня в этом, мой дорогой читатель: увы, я считал это пошлым и безнравственным. И чувство влюблённости прошло бы, как мне тогда казалось, если бы я вступил в интимные отношения: ничего, кроме отвращения, после такой физической близости, к девушке я бы не испытывал. Второй раз я влюбился, когда мне было 19. Я провожал домой любимую девушку, но боялся признаться ей в своём чувстве. Именно тогда появились, выкристаллизовались такие строки:

В хрустальной вазе ждут цветы,
Что мы подарим им улыбку,
Но, совершив одну ошибку,
Другую совершаешь ты...

Хоть ты бываешь так нежна,
Лукава, сказочно красива,
Сегодня будешь молчалива,
Задумчива, удручена...

Сотри слезинку со щеки:
Ты плачешь, потому что любишь -
Меня своей любовью губишь
Прикосновением руки...

Тебя с собой я заберу,
Чтоб жить любовью настоящей,
Чтоб там, на точке отстоящей,
Влюбиться в нежную игру...

Под солнцем ласковой тоски
Дрожат цветы и тихо плачут:
Они еще нас озадачат
Июньской ночью у реки.

Я принесу тебе цветы,
Чтоб целовать глаза и руки,
Чтобы дарить тебе в разлуке
Всё то, что пожелаешь ты...

Никто из нас не может представить своей жизни без любви. Марину Цветаеву однажды спросили, бывает ли счастливая любовь. «Если счастливая, - это не любовь», - резко парировала она. Видимо, её личный жизненный опыт подсказал ей именно этот ответ. Но я почему-то ей не верю. Не могу с ней согласиться. Знаю другое: Булат Шалвович Окуджава, с которым я имел честь общаться с мая 1974 года, в одной из своих песен признался:

Красотки томный взор
не повредит здоровью.
Мы бредим с юных пор:
любовь, любви, любовью.

Не правда ли, друзья,
Не правда ли, друзья,
с ней, может быть, несладко,
а без неё нельзя.

«Женщину нужно любить издалека», - как-то иронически заметил Алексей Владимирович Баталов. Трудно сказать, какой смысл он вкладывал в эту фразу, а я, к сожалению, когда мы общались в 1986 году, забыл его об этом спросить… Но я любил девушек именно издалека, влюблялся постоянно, состояние влюблённости не покидает меня и сейчас: видимо, это свойственно всем поэтам.

Увы! Возможно, я идеализирую… Не всем…

Мы любим стихи Пушкина, его любовную лирику: одна «Мадонна» в которой он сравнил свою жену со святой, чего стоит! Или «Я вас любил: любовь еще, быть может»:

* * *

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

А «Я помню чудное мгновенье» - его лирический шедевр? Или «Приметы»?

Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.

Я ехал прочь: иные сны...
Душе влюбленной грустно было;
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.

Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.

Разве можно после этих строк поверить в то, что в личной жизни великий русский поэт часто отзывался о женщинах цинично и писал скабрезные стихи, в чём я его и упрекаю. А его фраза по поводу Натальи Николаевны: «Она у меня сто четырнадцатая»? Как всё это можно совместить? И его бешеную ревность к жене, которую, следует признать, не жаловали своей любовью Анна Ахматова и Марина Цветаева, считая её виновником трагической гибели великого поэта? Но виновником была отнюдь не она… «Пушкина убила не пуля Дантеса, а отсутствие воздуха», - утверждал Александр Блок. Последний год своей жизни Пушкин находился в состоянии жестокой депрессии и искал смерти. Об этом написано и сказано очень много: оставим же в покое Наталью Николаевну, мать его четверых детей…
Сколько трагических нот звучит в любовной лирике Фёдора Ивановича Тютчева! Уж к его-то любовной лирике, его лирической исповеди, мы обращаемся очень часто. А не он ли был виной жестоких душевных мук своей первой жены Элеоноры Фёдоровны и своей возлюбленной Елена Денисьевой? И не только их! А и своей второй жены Эрнестины Фёдоровны, матери его троих детей. Именно поэтому он и признался позднее:

O, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!

Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя...
Год не прошел - спроси и сведай,
Что уцелело от нея?

Куда ланит девались розы,
Улыбка уст и блеск очей?
Все опалили, выжгли слезы
Горючей влагою своей.

Ты помнишь ли, при вашей встрече,
При первой встрече роковой,
Ее волшебный взор, и речи,
И смех младенчески живой?

И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!

Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла!

Жизнь отреченья, жизнь страданья!
В ее душевной глубине
Ей оставались вспоминанья...
Но изменили и оне.

И на земле ей дико стало,
Очарование ушло...
Толпа, нахлынув, в грязь втоптала
То, что в душе ее цвело.

И что ж от долгого мученья
Как пепл, сберечь ей удалось?
Боль, злую боль ожесточенья,
Боль без отрады и без слез!

О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!

Бесспорно, само состояние влюблённости является потребностью души поэта. Без великой трагической любви не может быть великого поэта. Вспомним хотя бы Петрарку, Данте, Шекспира и того же Тютчева. А Борис Пастернак? А Булат Окуджава?..
Прошу прощения у читателей за этот экскурс в историю любовной лирики, но моя влюблённость, если кому-то и приносила муки, страдания и душевную боль, то только автору этих строк. Прожив двадцать лет с любимым человеком, ни разу не изменив ему, я должен был расстаться с ним. Я считаю, что мужчина всегда в большей степени виноват перед женщиной, чем женщина перед мужчиной, именно там, где речь идёт о любви. Более того: мужчина изначально виновен… Я ушёл от любимой женщины, от моей жены, с которой прожил двадцать лет (дочке в ту пору было уже 18) и полгода находился в состоянии отчаяния. Начались бессонные ночи, ничто не могло утолить моей душевной боли. Спасала только работа. И мама, которая находилась рядом со мной и всё прекрасно понимала. Через два с половиной года в одном из стихотворений я рассказал о том, что чувствовал, когда расставался с женой:

***
Лене
Всё, что исходит от души, –
Моя хрустальная водица -
Прольётся в утренней тиши,
В вечернем небе отразится.

Опять созвездия в пути,
Есть у судьбы предначертанье,
А мне давно пора уйти,
Оставив только очертанья.

Порой у вечности в долгу,
Порой у времени в опале,
Я не хочу – я не могу,
Чтоб люди близких забывали.

Хочу, чтоб в пошлой суете
Они вдруг вспомнили о Боге,
И вновь вернулись к той черте,
Откуда к ним бегут дороги.

Ведь я уверен: все равно
Нам не уйти от покаянья,
А мы с тобой уже давно
Не сокращаем расстоянья...

Не оттого, что я забыл,
Что я любил тебя наивно,
Я остудил давно свой пыл
Неистово и инстинктивно...

Но я любил тебя. Я мог
Тобой часами любоваться...
Да, я любил, и – видит Бог,
Что нелегко нам расставаться.

Пора признать, что жизнь прошла,
И стала взрослой наша дочка,
А мы у разного весла –
Плывём, как видно, в одиночку.

Да, я любил тебя – и так
Никто любить уже не сможет.
И что я выиграл, чудак?
Судьба поможет. Бог поможет...

А провинился я в одном –
Был искренен и чист, как дети,
И спали мы спокойным сном
На неизведанной планете.

У каждого – своя стезя.
Да разве кто заглянет в душу?
Сюда – нельзя. Туда – нельзя...
Но твой покой я не нарушу.

Я знаю: сердцу твоему
Не утолить духовной жажды,
И ты не скажешь никому,
Как я любил тебя однажды.

Я помню Царское Село,
А на душе – светло и ясно,
На Невском – только рассвело,
И – мы в раю. И – всё прекрасно.

Я помню книги и стихи,
Твои черты, шаги и жесты,
И были речи так тихи,
И мы своё хранили место...

Потом – разброд и кавардак,
А на душе – темно и пусто,
И всё – не так. И все – не так:
Дела, права, слова и чувства.

Мы не в уютном шалаше –
В прыжке отчаянном и смелом:
Порою, изменяя телом,
Не можем изменить душе.

Случайно перешли мы грань
И обозначили границы,
Но ты пораньше утром встань,
Чтоб снова Богу помолиться.

Всё скажет сердцу твоему
Невосполнимая утрата...
И не приснится никому,
Как я любил тебя когда-то...

25.06.-14.05. 2003 г.


Рядом была мама. И мои любимые ученики. Возможно, только это спасло меня от мыслей о самоубийстве. Одиночество убивало меня. И случайная встреча с женщиной, казалось, могла исцелить меня от душевной боли. Но через три месяца мы с этой женщиной расстались…
В 50 лет я был одиноким мужчиной и почему-то не чувствовал потребности в женщине вообще. Я был по-своему счастлив. Я был уверен в том, что никого в моей жизни больше не будет. Но судьбе было угодно распорядиться по-своему…
У Оли, ставшей моей второй женой, было двое взрослых детей от первого брака и ещё один ребёнок - от сожителя. Этому мальчику было пять лет. На три года я заменил ему отца. Именно Оле я посвятил свой лирический сборник «Признание в любви». Было там и такое стихотворение:

***
Безумье ль опалило нас,
Иль Ангел очертил границы,
Но без твоих прекрасных глаз -
Ни жить, ни верить, ни молиться,

Ни задыхаться, ни дышать,
Ни возвращаться к дню свиданья,
Когда б еще одно слиянье,
Которых нас нельзя лишать!

Твой мир, твой взгляд, твои шаги,
Твоё небесное явленье,
Твоё чудесное волненье,
Вернутся на свои круги...

Запечатлев тебя, хочу
К иконописи обратиться,
Припавши к твоему плечу,
Я на тебя хочу молиться

И жить, и верить, и дышать,
И возвращаться к дню слиянья,
Чтоб наши вечные свиданья
Одной Любовью освящать!

Но что меня поразило тогда, в 2005 году, когда вышел этот сборник, так это слова моей любимой учительницы Розы Леонидовны Поберевской, которая любила меня, как сына. Ей в ту пору было 80 лет, но она была настоящим жизнелюбцем, очень тонко чувствовала поэзию. Увидев обложку моего пятого лирического сборника, она произнесла только одну фразу: «Поэту всегда кажется, что пред ним Святая Мария, а перед ним – Мария Магдалина!» Как показало время, она была права.
Мы с Олей жили в разных городах. Она приезжала ко мне, а я к ней, в выходные дни я мог уделить время Димке, её внебрачному ребёнку, который привязался ко мне, как к родному отцу. Дети, по-моему, очень тонко чувствуют душу человека… Мы бродили с Димкой по полю, по роще, по бору, играли, читали, рисовали, я покупал ему подарки, водил в цирк и на выставки. И он считал меня своим отцом.

В октябре 2006 года у моей мамы случился перелом шейки плеча, а через полтора месяца – микроинсульт… Я должен был неотлучно находиться при маме: ей было 83 года. Я думал только о том, как спасти её. И уже не мог приезжать к Оле. Она приезжала ко мне.

В июне 2008 года мама перенесла тяжёлый ишемический инсульт. Я вытащил её, как потом говорили врачи, с того света, делая по семь (!) уколов в день. Она несколько дней не могла вставать с кровати, у неё развилась тяжёлая пневмония и отёк лёгкого… Я постоянно думал только о маме: не спал ночами… Врачи приговорили её к смерти. Сказали, что она уже больше не встанет и речь к ней не вернётся. Но я продолжал делать ей инъекции. И чудо произошло! Она заговорила, а потом встала с кровати и пошла. Ей было 85. Но мне пришлось попросить на работе изменить мой рабочий график. Я тогда работал редактором академического журнала. А в феврале 2009 года мою должность редактора сократили, и я стал безработным. Оле нужны были деньги, но я уже ничем не мог ей помочь. В мае 2009 года мы расстались навсегда. Я продолжал лечить маму, покупал ей дорогие лекарства, бегал по врачам и аптекам. Мне было уже не до себя. Я думал только о маме. Мне помогали родные и многие другие люди: и сотрудники Издательского Дома «Московия», где я проработал три года в журнальной редакции, и Сергей Михайлович Миронов, председатель Совета Федерации России, и мой друг - поэт Олег Григорьевич Чухонцев, с которым мы знакомы почти сорок лет… Они пришли на помощь в самое трудное для меня время и помогали мне материально: давали деньги на дорогие лекарства для мамы…

Мне было не до любви. Но влюблённость не покидала меня. Я уже не верил женщинам, считал их циниками и прагматиками. Но случилось чудо, в которое я не мог поверить! В моём доме появилась Аня, которая была моложе меня на двадцать лет… Это случилось в октябре 2009 года… Она приехала из Москвы. Очаровательная девушка, божественно красивая, светлая, чистая, нежная, деликатная. Наверное, в первые дни мы не думали о том, что полюбим друг друга: в жизни Ани ещё не было мужчин… И Милосердия в ней было больше, чем Любви… Она привозила дорогие лекарства для мамы, мы часами общались, иногда бродили по городу, по полю, по роще. Она очень любила тишину. И уединение. Но в один прекрасный день она влюбилась в меня и перешла ту грань, которая отделяет чувство влюблённости от любви…. А я уже не мыслил своей жизни без неё: мне казалось, что именно эту девушку я искал всю свою жизнь… Впервые в жизни я решил обвенчаться… Но Аня почему-то не хотела этого. К тому времени вышел мой лирический сборник «Всё начинается с Любви», куда вошли новые стихи, посвящённые этой прекрасной девушке… Было там и такое стихотворение:

***
Святость постигается в грехе.
Кьеркегор

Напрасно Бога не гневи:
Не нами этот мир основан,
И от Безумия в Любви
Никто из нас не застрахован.

Мы вновь с Тобой наедине,
Но Ты к утру вдали растаешь:
Не оттого ли в тишине
Молитвы светлые читаешь?

А я Желание таю:
Передо мною – Наважденье:
Так Ева Чистая в Раю
Томилась до грехопаденья…

Хочу я выразить в Стихе
И отразить в Моей Псалтыри,
Как постигается в Грехе
Любовь и Святость в этом мире…

Попробуй нас останови,
Когда на этом Мир основан…
И от Безумия в Любви
Никто из нас не застрахован…

Мой друг Юра Таёнков решил: мы должны сделать Ане подарок и записать все 50 стихотворений, которые вошли в сборник «Всё начинается с Любви», на профессиональную видеокамеру, что и было сделано в июле 2010 года. С Аней мне было очень легко и спокойно. Но что-то непонятное происходило с ней, когда после выходных, проведённых у меня, она уезжала в Москву. Я только потом понял, что её мама была категорически против её поездок, а ведь Аня оставалась со мной на три-четыре дня… Она помогала ухаживать за мамой, привозила мне дорогие подарки, обувала и одевала меня… Я считал её своей женой. Я жил ей, я задыхался без неё… Она этого, по-моему, не понимала.
7 августа 2010 года мамы не стало. Её убивал жаркий июль 2010 года, а добивал ядовитый дым от лесных пожаров. 16 июля ей исполнилось 87, а 5 августа второй ишемический инсульт убил её. Ей оставалось жить всего два дня… И всё-таки она, обладавшая необычайной силой духа, продолжала подниматься с кровати, пока не отказала правая рука (левая уже была парализована в июне 2008 года). В день смерти мамы наполовину умер я, но у меня оставалась Аня! Увы, судьба распорядилась по-своему. Вначале я ездил к Ане в Москву. Мы гуляли с ней по лесопаркам: бродили по аллеям в Царицыно или Коломенском, гуляли по старым улочкам Москвы. Помню одну поездку к Ане в мае 2011-го. Я всю ночь не мог уснуть. Не дозвонился до неё вечером. А в три утра встал, принял душ, в четыре утра стоял на железнодорожной платформе. Электричка через полтора часа была Курском вокзале, а в семь утра я уже стоял у подъезда дома на Борисовском проезде, где жила Аня. А потом уснул сладким сном на кроватке моей любимой…

Иногда она приезжала ко мне. Но в сентябре 2011 года мы расстались. Я чувствовал, что её мама не хочет, чтобы я был рядом с её дочкой, поэтому и удалялась из квартиры, как только я оказывался рядом с домом, где жила Аня. Мы расстались… Нелепо и странно… Аня ещё иногда отвечала на мои звонки, а потом перестала делать и это… Кто-то мне сказал, что она состоит в религиозной секте индуистов, но я отказываюсь в это верить до сих пор. В августе прошлого года я адресовал ей эти строки:

***
Ане
Я вспомню это день не раз
И нашу встречу на вокзале,
И влажный блеск любимых глаз,
И что друг другу мы сказали.

А я не спал. Сомненья, прочь!
Не может быть такого чуда!
А чудо было, но покуда
Ты не ушла в глухую ночь.

Теперь я слов не подберу.
Но мы два года были рядом,
Ты превращала всё в игру,
Когда со мной встречалась взглядом.

С тобою были мы близки,
Мы в море обнажали души,
И лишь безмолвие тоски
С тобой нас вынесло на сушу.

И рад тому или не рад,
Конечно, рад! А как иначе?
Я помню твой наивный взгляд
И нерешённые задачи.

Ещё один удар весла -
И ты моя! И я с тобою.
Нас в океан волна несла,
И было небо голубое.

Потом ещё один прибой.
Бродили по Москве часами,
И эхо звонкими с тобой
Перекликалось голосами.

Всё это так или не так?
Ведь это было, было, было!
И Мандельштам, и Пастернак -
Тебе бы Пушкина хватило!

Ты в свете лунной полосы
Была божественно прекрасна,
И мне показывала ясно,
Что жизнь кладётся на весы.

Всё было нами решено,
И мы с тобою жили раем.
Нас только мучило одно –
Что мы судьбы не выбираем.

Но Августин и Кьеркегор,
Красоты гор, моря и реки -
Всё, чем мы жили до сих пор,
Осталось в памяти навеки…

Что могло с ней произойти? Я мучился много месяцев, но на этот мучительный вопрос так и не нашёл ответа…

Иногда нам кажется: вот она, наша судьба! Стоит только протянуть руку! А любимый человек покидает нас. Я помню, что немного ревновал Аню. И она мне однажды сказала: «Не надо ничего придумывать». А в другой раз, пытаясь развеять все мои сомнения, повторила: «Вы во мне не сомневайтесь». Когда за два дня до смерти мамы я просил её не привозить кордиамин и кофеин, не мучить себя, потому что всё необходимое уже купил, она мне ответила: «Надо, Коленька, надо».

Я люблю её по сей день, хотя, думаю, что она не испытывает ко мне никаких чувств. Как-то, когда я позвонил ей, она сказала, что её нет, что я превратил её в пепел. И внесла в чёрный список своего мобильника все мои телефонные номера…

Сёрен Кьеркегор, который прекрасно знал женскую природу и утверждал, что высшее предназначение любой женщины – раствориться в любимом мужчине, писал: «…мужчина никогда не может быть так бессознательно жесток, как девушка. <…> Сколько, например, бессознательной жестокости в рассказах о девушках, которые безжалостно дают погибнуть своим женихам!»

Я не понимал только одного. Почему она приняла от меня в подарок золотой крестик на цепочке и обручальное кольцо? И в то же время постоянно твердила, что мне нужна другая женщина, которая могла бы быть постоянно рядом со мной, хотя понимала, что я живу и дышу только ей одной? Почему в её голосе появились металлические нотки? На все эти вопросы я по сей день не нашёл ответа… Возможно, всему виной – её больная мама, которая нуждалась в помощи. Или всё-таки индуисты и религиозные секты тому причиной? Мы же живём в разных городах, но у неё до сих пор хранятся ключи от моей квартиры…
Когда-то в одном из стихотворений я признался:

***
Беспечно прожитые дни,
В пути потерянные даты,-
Напоминают нам они,
Что на Кресте мы все распяты.

Напрасно души нам твердят
О снах, увиденных когда-то,
О Жизни, взятой напрокат
У Вечности и у Заката...

Попробуй нас останови,
Когда из замкнутого круга,
Мы все должны взывать к Любви,
Не отрекаясь друг от друга…

Но мы потеряны уже,
Мы ничего не понимаем
И на последнем рубеже
Напрасно к Господу взываем,

Где сквозь Безмолвие Тоски
Тропа проложена иная…
Где с роз слетают лепестки,
Нам о Любви напоминая…

Так бесконечно - вновь и вновь,
Где громче плач и голос глуше,
Неутолённая любовь
Преображает наши души!

Я не раз потом вспоминал, как мы бродили по старым московским улочкам, как она в Царицыно опускала мне головку на коленки, а я гладил её волосы и целовал её нежные щёки и виски. И порою мне всё ещё слышится её нежный голос: «Вы во мне не сомневайтесь». Увидимся ли мы когда-нибудь?.. И какой будет наша встреча, Ангел Мой?..

IV
Бабушка

Как больно писать о сокровенном! О христианской Любви и Милосердии. Этим живешь и дышишь. Покаяние? Исповедь? Жертвоприношение во искупление собственных грехов? И то, и другое, и третье…

В сентябре 1972 года не стало моей бабушки Лидии Антоновны Кружковой. О её душевной щедрости и духовной красоте можно говорить бесконечно. А те три сентябрьских дня - самых трагических в моей судьбе – на всю жизнь остались в моей памяти…

О её жизни можно слагать легенды. Надежда Константиновна Крупская, что само по себе удивительно, назначила ее директором Детского дома в посёлке Большие Дворы, когда Бабе Лиде – я всегда её так называл – было всего 16 лет! Многие её воспитанницы были старше… В 30-е годы она была директором школы, в 60-е – заведующей детским садом на улице Кирова, где ныне располагается филиал МГСУ.

Её специальность – филолог – определила её духовное бытие. Она страстно любила Пушкина и Лермонтова. Её книги - это еще дореволюционные издания Жития святых, Шекспира, Гете, Тихона Задонского, Библия, подаренная ей Сергеем Извековым (будущим патриархом Всея Руси Пименом), стихи Ратгауза, Бальмонта, Игоря Северянина, лекции по западноевропейской культуре А.В.Луначарского – оставили неизгладимый след в моей памяти. Её комнатка в детском саду, иконостас, лампадки, хранящие тепло ее души, ее молитвы – всего этого я не смогу забыть. Ее рассказы о встречах с композитором Арамом Ильичом Хачатуряном, поэтом Самуилом Яковлевичем Маршаком, ее дружба с Николаем Викторовичем Менчинским, приехавшим в Павловский Посад из Ясной Поляны и работавшим в ту пору директором экспериментальной средней школы № 18, с Еленой Владимировной Черной – моей первой учительницей, которая любила меня, как сына…

Двоюродный брат бабушки – Дмитрий Сергеевич Фадеев - был известным в городе врачом.
Бабушка Лида любила всех своих внуков. Мне было пять лет, когда она начала вывозить меня в храм. Мы ездили в Медведково, где настоятелем был отец Сергий, к которому она обращалась за помощью в минуты скорби и отчаянья.
В детском саду, где она работала заведующей, был прекрасный сад. Она очень любила цветы, больше всего – настурции.

Почему моё детство окрашено в розовые тона? Почему всегда я мысленно возвращаюсь туда, в 60-е? «Не мы, - сказал один философ, - во времени, а время в нас». (Олег Чухонцев). В Москве жили наши родные, друзья, знакомые.

Москва 60-х! Лялин переулок, недалеко от улицы Чкалова (сейчас Земляной вал), улица Русаковская... Сюда мы всегда приезжали, чтобы на следующий день ехать в церковь к заутрене… Храм в Медведково. Литургия шла обычно долго – четыре часа. Мы, дети, всегда стояли у алтаря…

Вот когда я причастился к Вере, Надежде, Любви! Как несчастен, должно быть, тот, кто не испытал духовной радости и душевной благодати. Еще в детстве я понял: «Человек оценивается по тому, что он сделал не для себя, а для других людей». Этому учил потом всю жизнь своих воспитанников…
Действительно, «жизнь, которой мы живем здесь, имеет свое очарование: в ней есть некое свое благолепие, соответствующее всей земной красоте» (Августин). Олег Чухонцев в поэме «Дом» описал старопосадский уклад,
а я помню еще и старомосковский:

Припоминаю я с трудом
На Русаковской старый дом,
Потом был Лялин переулок,
Медведково – и что потом?

А потом были молитвы, которые читала бабушка Лида, - «Отче наш», «Богородице, Дева, радуйся», и стихи «В минуту жизни трудную…» М.Ю.Лермонтова. Уже в детстве я обожал его стихи: «Утес» и «Горные вершины», «Воздушный корабль» и «Когда волнуется желтеющая нива». Не тогда ли я полюбил поэзию? Не в ту ли пору я начал мыслить образами? Ведь поэзия – это эмоциально-образное искусство.
«Душа человека дороже всего на свете», - эти слова Н.В.Гоголя говорят о самом главном: о бытии духовном, о Милосердии как высшей христианской добродетели…

В моей бабе Лиде было то, что отличало её от всех остальных людей: чужую беду она всегда воспринимала как свою, она приходила на помощь в трудную минуту именно тем, кто больше всего в этом нуждался. Возможно, поэтому мои самые любимые детские праздники – Рождество Христово и Светлое Христово Воскресение.

Я не помню, чтобы бабушка Лида сердилась на нас, своих внуков – а нас у неё было четверо! Я никогда не видел ее раздражённой и сердитой. Казалось, что святость и любовь всегда жили в ее сердце, в ее ранимой душе… Она научила меня жертвовать собой во имя других… Она никогда не унижалась перед теми, кто олицетворял собой власть. «И жестокая власть хочет внушить страх, но кого следует бояться, кроме одного Бога? И нежность влюбленного ищет ответной любви, - но нет ничего нежнее Твоего милосердия, и нет любви спасительнее, чем любовь к правде Твоей, которая прекраснее и светлее в мире» (Августин, «Исповедь»).
Любить во имя Любви? Жить и страдать во имя Любви? Жертвовать собой ради счастья других? Не в этом ли смысл жизни? Почему потом зачитывался я Пушкиным и Лермонтовым, Тютчевым и Анненским, Ахматовой и Пастернаком?

Жизнь ведь тоже только миг,
Только растворенье
Нас самих во всех других
Как бы им в даренье.
Борис Пастернак

«Духовное общение- самое драгоценное в мире», - это я понял уже в детстве.
К чему я сейчас исповедуюсь? Перед кем? Перед теми, кто ставит собственное благополучие во главу угла, забывая об «униженных и оскорбленных»? Перед теми, кто лишен элементарных человеческих качеств, у кого нет ни духовных ориентиров, ни нравственных ценностей, кто живет сегодняшним днём, забывая пророчество Иоанна Богослова? Нет, я не рассчитываю на их понимание и, тем более, сострадание. Я исповедуюсь перед Собственной Памятью и Совестью…
.Моей целью было рассказать о самом близком для меня человеке – моей бабушке, которой я обязан своим духовным бытиём. Годы уходят, времени остается все меньше и меньше.

Всё вокруг – суета,
А от скорби, любви и печали
Не уйти никуда.
Мы под сердцем все это храним).
В новой книге с листа
Открываются дальние дали,
Догорает звезда,
Умирает ее пилигрим…

Почему так не хватает всем нам душевного тепла, духовной радости? Куда уносит нас круговорот событий? Почему у людей, от которых может остаться только «тире между двумя датами» (вспомните слова учителя истории Мельникова из фильма «Доживем до понедельника») такие высокие амбиции?
«Есть у большинства людей такой пунктик: стремиться к тому, чтобы тебя считали чем-то значительным; и самое популярное мошенничество в том и заключается, чтобы выдавать себя за что-то большее, нежели фактически ты являешься. Религиозное страдание начинается с совсем иного. Благодаря своей связи с Богом призванный ощущает в себе такую силу, что у него не возникает искушающей потребности казаться чем-то большим» (Серен Кьеркегор).

«Много званых, но мало избранных»…

К таким «избранным» я всегда относил мою бабушку Лидию Антоновну Кружкову, память о которой всегда будет жить в сердцах тех, кто знал ее и общался с ней…

Другие статьи в литературном дневнике:

• 31.07.2013. О России, соборности и коллективизме
• 29.07.2013. О любви
• 25.07.2013. Мой творческий вечер пройдёт 26 июля
• 24.07.2013. Любовь как Милосердие
• 23.07.2013. Есть любовь исцеляющая душу...
• 22.07.2013. Красота для поэта есть или красота женщины...
• 21.07.2013. Творчество Сёрена Кьеркегора в свете наших дней
• 20.07.2013. Иисус Христос глазами Сёрена Кьеркегора
• 19.07.2013. Несвоевременные мысли или ЕГЭ
• 18.07.2013. Любовь как Милосердие
• 17.07.2013. А юности ничто не омрачает повесть, главы 1-4
• 16.07.2013. Николай Кружков. Из воспоминаний о бабушке
• 15.07.2013. И прожитому я подвёл черту... Олег Чухонцев
• 14.07.2013. Берегите нас, поэтов... Булат Окуджава