Алёна Рычкова-Закаблуковская
Хронологическое
поэзия утратила язык
бросай её на что тебе калека
она не воскрешает человека
она абстрактно мыслящий тростник
без всяческой привязки к существу
по локотки в земле своей увязшем
ночного страха и стрелы летящей
не убоясь собаку на ветру
несущего как жизнь несут в горсти
да будет ноша эта невесома
так подними же
подними же слово
неси
***
Не сон но явь. Сквозь частокол ресничный
Душа проходит зоной пограничной.
Душа глядит на призрачную воду
И видит, как на острове Комодо,
Извечную сгущая темноту,
Варан берет ребенка за пяту.
Покуда безмятежные играли
Его манил молочный дух фекалий.
И вот один до ветра отошел,
Между камней пристроился по-птичьи.
Мерцало тело хрупкостью яичной.
Варан узрел, что это хорошо.
***
братец иванушка
бел пострел
что ж ты не слушал сестрицу
братец иванушка как ты посмел
дать ему крови напиться
жаден до крови теперь божок
он беспощадный трубит в рожок
сила его на убыль
выйди алёнушка на бережок
смажь ему млеком губы
***
живи теперь над этой немотой
скорбящий рот скукоженной рукой
щекой в ладонь как будто зуб болящий
зажми в горсти свой голос говорящий
ищи покой
покоя нет ни выше ни внутри
живи ее до срока не умри
подобно всем почившим в бозе
так тыква золотится на морозе
но сникнув от весеннего тепла
как шар воздушный словно не была
условная как всё в житейской прозе
и я хожу условная хожу
меж пресловутых паводковых луж
метущимся оборвышем бумажным
с дырой в груди
с невыплаканной кражей
и голоса лишенная к тому ж
***
какой теперь бесчинствует недуг
что прошлое срывается из рук
дешевой запонкой блестящей
что ты искал не вспомнишь не обрящешь
и друг нарошный иже ворог зряшный
берут тебя на мушку на испуг
на карандаш
ты наш или не наш
а ты ничей
вчерашний книгочей и букинист
и финист ясный сокол
ты поднялся опасно и высоко
и не сомкнуть распахнутых очей
весь мир болит покой ему неведом
и жизнь сама предвосхищенье бреда
и нет конца отдохновенья нет
то бешеные псы собакоеда
глодают то ведет собакоед
хромого пса на кожаной удавке
и солнца свет больной и тугоплавкий
сошел на нет
***
мы с тобою доживем быть может
до её бесславного конца
и увидим как сдирают кожу
мертвецы с живого мертвеца
у любой эпохи путь конечен
и глумится тьма перед началом
страшна твоя кара человече
стыть века с опущенным забралом
над стремниной где вздымая руки
распахнув глазницы в поллица
в смертных корчах
в неизбывной муке
мертвецы глодают мертвеца
***
Если сыну не дано родиться
Стало быть ему не умирать.
Стало быть подстреленною птицей
Над Каялом мне не куковать.
Стало быть не попрошу о многом
Горькою молитвою своей.
Преломи им на пороге ноги -
Сохрани от морока детей.
Чтобы после жизни, как скрижали,
Камни их вещали на веку:
Хлеб растили и детей рожали.
И ни слова больше о полку.
***
я такого не припомню лета
все слились в единое одно
в нем плывешь по воздуху раздетой
в розовом телесном кимоно
а теперь вот черная на белом
в чистом поле изнывает сныть
телом на ветру окаменелом
чем бы его стыдное прикрыть
за загаром пыльным за товарным
обликом подкрылками шурша
мается обугленная жаром
выжженная до слепа душа
***
Когда умолкнут левые и правые,
Такая тишь наступит меж державами,
Прольется с неба благодатный дождь.
Кого ты удивишь посмертной славою,
Когда поймешь, что больше не живешь.
Лишь черепа с хоругвями заилены
У берега, где прежде в бубны били мы.
Обугленные головни в золе
Исходят неприкаянными душами
Над требищем и капищем разрушенным.
И нет им больше места на земле.
***
нет никого я друг мой не спасу
когда вокруг такие тянут бредни
мы встретили на выселках лису
она спешила видимо к обедне
и полыхал обманчивый костер
ее хвоста как чудо-опахало
господь над нами длани распростер
и вся округа вмиг заполыхала
горел очаг и кружка горяча
нам грела руки словно тело птичье
мы привечали нынче палача
он говорил мол не имею личной
претензии и крови не люблю
ни злобы нет ни явной неприязни
я с малолетства головы рублю
и дед рубил
почти до самой казни
***
пришли волхвы и принесли дары
когда взошла звезда над усть-балеем
господь сказал все будет иудея
я никого из вас не пожалею
пока вокруг смещаются миры
господь сказал а после будет рай
мы будем тихо жить своим аббатством
ты только ничего не возжелай
чужой жены и пастбищ и богатства
чужой судьбы не возжелай сынок
а все иное мы переболеем
и горсть за горстью сыпался песок
в разверстый рот земли под усть-балеем
***
сердце как крынка по самую кромку
полнится светом вмещает ребенка
и поднимается как на опаре -
всяческой твари вмещая по паре
и от того не становится уже
даже вместив постороннего мужа
вместе с женою детьми и собаками
всем безпричинно стучит одинаково
всем раздается легко и шутя
пей мя и ешь мя
хватайся дитя
всеми руками ногами за стенки
пленник невольный времен
современник темных годин
я тебя помещаю
в сердце болящем у самого края
словно в утраченном прежде раю
в сердце моем укрепись на краю
***
Мужчины те, что мне принадлежат,
В сырой земле который год лежат
И не имеют воли
Мне причинить ни радости, ни боли.
Глаза их сомкнуты и заперты уста.
Нарушит тишь лишь ягода с куста,
И та не долетит до подземелья,
До бренных тел. Не потревожит тленья
Хула, молва, опавшая листва.
И черные властителей дела
Не застят зренья.
Их души высоко и я молчу.
Я всуе их тревожить не хочу.
Я говорю: о милосердный Боже,
Какое счастье - их не потревожить.
И не поднять.
Никто их не отправит убивать.
Никто из них не будет уничтожен.
Никто из них не сотворит беды,
Не окровавит хлеба и воды.
Благодарю Тебя за волю свыше.
За то, что не дал видеть им и слышать.
За то, что Ты остановил их время.
Не возложил на плечи бремя
Проклятья до седьмых колен.
Благословен их беспечальный тлен
И повторенья не имеет семя.
@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@
Ирина Евса
Я покину, — сказал он, — хлипкую эту лодку.
Сил всё меньше день ото дня.
Мне война запускает костлявую руку в глотку
и вычерпывает меня.
Там, внутри, уже — ни листочка, ни лепесточка
ни обрыва, ни пустыря.
Посмотри, — говорит, — легка моя оболочка,
легче рыбьего пузыря.
Я уже не читаю книг, не включаю телик.
За харчами — и в норку юрк.
Я — законченный псих, затравленный неврастеник.
И не в помощь ни Фрейд, ни Юнг.
Соскреби нас, Господь, стальным своим мастихином
до землицы сырой, до тьмы.
И не надо стихов — какие теперь стихи нам? —
только бдение и псалмы.
Дрожь, как будто еще не выскочил из простуды.
Стынет воздух на языке.
Я давно уже ем из пластиковой посуды —
прочей не удержать в руке.
Рынок, ёлок предновогодние позументы,
дом в гирляндах, окно
в синих блёстках — не вижу в целом: всё на фрагменты,
на фрагменты расчленено.
А ещё он сказал: «Когда я рассыплюсь в этом
судном взрыве на горсть песка,
собери меня, Боже, заново — не поэтом,
а смотрителем маяка,
что уверен в одном: не тьма управляет светом,
а его рука».
***
— Смотри, смотри, — он говорит, —
вон там, налево от угла,
водонапорная горит.
Сегодня башня умерла.
А книжный помнишь? Испокон
в нём жили Фрост, Петрарка, Пруст.
Вчера все внутренности он,
сложившись, выблевал из уст.
А пруд, где я тебя пугал
к мосткам прибившимся жуком?
Там покорёженный мангал
присыпан пепельным песком.
Они, которых «тьмы и тьмы»,
взорвав, разграбив, порубив,
уже убили всё, что мы
обжить успели, полюбив.
Я тоже умер, если что.
Теперь я — видеомонтаж.
Взамен потёртого пальто —
на мне солдатский камуфляж.
Не тронь: я — трэш, я нехорош,
я не из тех, кто ищет слёз.
На свет не выйду — обомрёшь:
мне полбашки осколок снёс.
Я — только тело среди тел,
что в яме общей сплетены,
и, если честно, лишь затем
я отделился от стены,
с трудом дождавшись темноты
(как будто можно опоздать!),
что можешь ты и только ты
меня по шраму опознать.
***
Юрий Дан
Не держи, брат, зла, не копи обид -
Я пришел к тебе, чтоб тебя убить,
Опозорить дочь, сжечь твой дом и сад,
Что же ты мне не рад, брат?
Другие статьи в литературном дневнике:
