часы приёма кончились.
меня,
хоть я стоял полдня, никто не вызвал.
так номерок "назавтра", отслюня,
мне служка выдал.
так за полувизой,
на улицу Ордынка, в сентябре,
приехал я от Южного Урала,
от царства самоцветов, центрифуг,
вагонзаводов и железных штук,
чьё назначенье не известно мне,
такое что-то, типа коленвала,
но ржавое... в снегу.
а тут Москва,
закусочные с жареной картошкой.
Сентябрь, дождь.
Блаженного глава,
не луковкой, но более лукошком
мне виделась.
и в ней рязанских глаз,
всех зодчих мастеров, всех подмастерьев -
до верху.
был похож на мокрый газ
осенний дождь,
не дождь, а морось.
перья,
отчаявшихся старых голубей
лежали в лужах.
я бродил по ней -
столице чьей-то родины.
и Сирин,
иль Гамаюн меня сопровождал.
я видел площадь,
и на ней стоял
люд в шапках заячьих,
стоял, переживал -
как мы гутарим-
за судьбу России.
одни топили значит за Петра,
другие за Ивана.
"Юнкера!" -
кричали третьи,
"Казаки! Селяне...!"
я подойти хотел, но было встрём.
Святая Русь...ебись она конём...
и номерок нащупывал в кармане.
идя на Павелецкий ночевать
я размышлял:
"что буду вспоминать?
бараночки-конфетки?
чай-да-сушки?
иль этот дождь сентябрьский,
иль Урал,
иль вечер, где на площади стоял,
печальный, как Исайя,
мёртвый Пушкин..."
