Ocherdnoe
51 по Фарингейту ---- Запрещенный Приём
«451 градус по Фаренгейту — температура,
при которой воспламеняется и горит бумага.»
.
Четыре пять один по Фаренгейту.
Писалось долго, верилось с трудом.
Переплавляй серебряную флейту
В подкову, сберегающую дом.
Топи, до треска в сердце, все камины,
Ругай себя, что снова мимо нот.
Коль душу открываешь, как витрину,
То рано или поздно полоснёт.
И полетят молитвы к небу с тем лишь,
Чтоб вновь преодолеть девятый вал,
И чтобы тот, кому опять поверишь,
Той веры никогда не предавал.
.
Вечность. Дмитрий Мальянц
.
Ты всё увидишь, главное, молчи,
Лишь было бы желание проснуться.
Как пляшет ангел в пламени свечи,
Как домовой пьёт молоко из блюдца.
А сколько будет там их впереди,
Других существ, науке незнакомых.
Единорог в глаза нам поглядит
И вылетят из форточки драконы.
Там синий лес и рыжие огни,
Там белая Луна над частоколом.
Прошу тебя, случайно не вспугни
Забавных фей со стебля маттиолы.
Здесь с дальних звёзд серебрянную пыль
Приносит ветер, чуда соучастник,
Ты только не сворачивай с тропы
И не кури, пожалуйста, так часто.
Смотри как отразится вдруг земля
В созвездие Большого Осьминога,
Как фавны соберут росу в полях
С высоких трав безмолвия ночного.
Как пауки, бессонные ткачи
Соткут туман над безымянной речкой
Ты всё увидишь, главное, молчи,
Идём со мной. Она такая, Вечность.
.
.
Кисмет - Фима Жиганец
.
Вам держали "пушку" у лба?
Не сподобились? Ну и хрен с ним...
По-татарски кисмет - судьба.
Или, может быть, по-турецки.
Хочешь верь, а хочешь не верь -
Видишь сам, я мужик не хилый, -
Но когда распахнул он дверь -
Шибанула плесень могилы.
А в руке у него - "макар",
А с лица он - мертвяк зелёный...
"Я тебя, - говорит, - искал,
Помнишь, тварь, - говорит, - Алёну?"
Палец пляшет на спуске - мрак!
Мандражирует в ритме вальса...
Я же с нею не спал, дурак, -
Ну вот разве что - целовался,
Ну, слезу её стёр рукой,
Прикоснулся к ресницам длинным...
Так за что же ты, рог тупой,
В лоб мне хочешь влепить маслину?!
Ведь она ж была, как в раю,
Вдалеке от тебя, падлюки!
Приласкал я жену твою
За её великие муки,
Да за плач её дотемна,
Да за жизнь, что её пинала,
За любовь, которой она
Крылья белые обкорнала.
А его корёжит, волка/,
От обиды, бешенства, срама!
А в глазах у меня - тоска.
Только страху нету. Ни грамма.
Помирать, конечно, не мёд,
Но ни жути нет, ни озноба.
Любопытно - когда ж нажмёт?
Да и то сказать - не особо.
Чую в теле лёгкий напряг
От весёлого ожиданья!..
Вдруг гляжу: возникло в дверях
Удивительное созданье.
Как вошла за ним она вслед -
Поперхнулась в часах кукушка;
Тут её и признал я - Смерть.
Пропадай, моя черепушка...
Ты видал её - так на так?
Ничего, братан, поправимо.
Неспроста, родной, неспроста
К ней бредём по горло в крови мы.
Это всё брехня, что коса,
Что черны глазницы пустые:
Золотые у ней волоса,
И глаза у ней - золотые!
Как же, смертушка, ты нежна,
Как же бабы живые грубы!
Тянет руки ко мне она,
Раскрывает влажные губы,
Колокольцы её звенят,
И маня/т они, и ласкают...
И я понял, что жизнь - херня.
Хоть хорошая, хоть какая.
Что в той жизни? Пьянки с ****ьми
Да мытаришь душу за гро/ши...
Жми, шепчу ему, падло, жми!
Что ж ты тянешь, такой хороший?
Светлый, радостный я сижу -
Бей бродягу хоть в лоб, хоть в спину!
...Не хватило псу куражу,
Опустил он свою волыну.
Дальше просто: зашли в кабак,
Накатили мы с ним "Пшеничной".
Он хотя на дух и слабак,
Но по жизни - мужик приличный.
Только мне - какие понты/?
Не от водки мне стало жарко:
Захмелел я от красоты,
Для которой жизни - не жалко!
Симпатичная баба - Смерть,
Особливо с доставкой на дом...
Есть такое слово - кисмет.
Ну, да вам объяснять не надо.
.
.
В замок гордого графа несчастье пришло,
черный ворон затронул, знать, крышу крылом:
в листопадную, темную, грозную ночь
разрешилась от бремени младшая дочь.
Женихи не ходили приглашать под венец,
граф в печали и думах — кто же внука отец?
А родившая гасла, как свеча на ветру,
и ушла к листопаду его дочь поутру.
Схоронили ее в золотистом саду.
А меня… А меня утопили в пруду».
© Тай Вэрден
.
.
Анастасия Бойцова. стихи
.
И вот, словно взмыленного коня
С пещерами впалых скул, -
Идёшь по городу - загонять
Ошпаренную тоску.
И вот, зажимая тебя ещё
В сквозных нетвёрдых когтях,
Кривые стремнины ночных трущоб
Тебе навстречу летят.
И вот, поглощая твои шаги,
Струится синяя тень...
Не знаю, бывает ли выше гимн,
Но не завещаю тебя другим,
Мой сон в моей темноте,
Где небо - сверкающий свиток нот
Над серым клочком сукна -
Но в каждом городе есть окно,
А может быть - два окна...
И сквозь аромат машин и костров,
Сквозь пряные своды лип
Я все перфоленты оконных строк
Вычитываю вдали.
И это мерцанье земных планет
Такую наводит жуть,
Что воют собаки, осатанев,
А я на окно, которого нет,
Сквозь собственный сон гляжу.
Моя удача, мой переплёт,
Моё немое кино,
Мой город, что сонную воду пьёт,
Как тощий чёрный щенок,
Мой сущий бред, бредовая гиль,
Где я, плаща не надев,
Всю ночь ненасытно черчу круги...
И я не желаю тебя другим,
Болото моих надежд!
Прощальная песня
Прощай! От финала мокры глаза,
И пьеса шла на "ура",
Но высохнут слезы, пустеет зал,
Погасли прожектора.
Пожмем же руки - уже трубят
В дорогу. Пора кончать.
А кто сыграет взамен тебя,
Какая тебе печаль?
Прощай! Это было лихой игрой -
Дай Бог еще где-нибудь...
А чем вспоминать иногда, порой -
Так лучше совсем забудь.
Столбы в окне твоем зарябят,
А может мелькнет причал...
А кто завтра будет взамен тебя,
Какая тебе печаль?
И если черт побирает все,
Всем песням один конец -
Не все ли равно, кого унесет:
Ни я не сойду со своих высот,
Ни ты не придешь ко мне.
Ступай же с миром, слов не дробя,
Навечно, на год, на час.
А кто со мной завтра взамен тебя,
Какая тебе печаль?
Она - говорят о земле святой -
Не может знать пустоты.
Кто будет завтра стоять на той,
С которой уходишь ты?
И руки руку затеребят,
И очи прочтут в очах...
А что в них прочтется взамен тебя,
Какая тебе печаль?
Не первым быть - не беда еще,
Не быть никаким - беда.
И если все побирает черт,
Ему привет передай.
А мир летит, против ветра гребя,
Но я говорю - прощай.
А кто в моем сердце взамен тебя,
И что в моем сердце взамен тебя,
И будет ли сердце после тебя -
Какая тебе печаль?
***
Звени, мое сердце, от долгой разлуки
Не с милым, но с миром – возьмите назад!
Звенят мои жилы, звенят мои руки,
Звенят от натуги, порваться грозят!
Ходячий звонок, небывалый в природе,
Для каждого слуха, у каждых дверей;
Не пес это воет, а тень моя бродит
Меж запертых окон в холодном дворе.
Иной раз кидают – улыбки, остроты,
Подарки – ужимки – подачки – гроши…
Откройте – откройте – откройте – откройте!
Безумная просьба бездомной души.
Бродить и бродить сумасшедшим трамваем
Не сутки – не час – не неделю – не две;
Но не открывают – но не открывают
Ни окна – ни душу – ни сердце – ни дверь.
Как видно, пристало – клеймом и присягой –
На этой земле, где спасения нет,
Пока батарейки не сядут – не сядут –
Звенеть – и звенеть – и звенеть – и звенеть…
Прогулка в сумерки
Вдоль тротуара, что не пожран
Еще водой – и ночью тоже –
При свете фар – и всею кожей
Всем фарам отвечая: «Хер вам»,
Идти и действовать прохожим
На нервы.
Не думая, какого черта,
Шаги считая и со счета
Сбиваясь снова, ни о чем-то
Не знать… Под пакостные блюзы
Плыть – молчаливой, безотчетной
Медузой.
Деревья-водоросли… Фары
Блестящих рыбин… Пасти баров…
И отползает свет фонарный,
И наплывает свет подводный,
И проплывая по бульварам,
Вдоль рифа стен, в пещеры арок,
Не замечать, что город старый
Приливу отдан.
Что все покинуло пещеры:
Акулы в кожаном и сером;
Яркочешуйный, разноперый,
В цветах вечернего минора,
Косяк мурен слегка усталых;
И спрут (квартального масштаба);
И пьяные – бочком, как крабы –
По норам.
Все ищут: кто – нору поуже,
Кто – мель, кто – что-нибудь на ужин,
А кто и пригоршню жемчужин;
И пару – все без исключенья.
И, проплывая через лужи,
Предполагает рак досужий,
Что все же зонтик рыбе нужен:
Плыть по теченью.
Как все, к мерцающему свету
Плыть; осознать себя не где-то,
Но здесь, дрейфующим поэтом
(Глубоководным – особливо),
Грустя, что выметет все это
Без исключенья, без приметы,
До наступления рассвета –
Отливом.
***
Стереги меня, Смерть, потому что хочу устеречься
От забвенья, повтора и моря, где тонет ковчег.
Потому что хочу не успеть ни поступком, ни речью
Подчиниться тому, что возникло до строк и до черт.
Стереги меня, Бог, потому что хотя и безбожно,
Но без доли твоей не хочу ни хрипеть, ни дышать.
Стереги меня, боль, потому что душа моя – ножны,
А без доброго лезвия ножны – пустая душа.
Стереги меня, страх, потому что иначе смеяться
Разучусь и дерзать перестану; спаси меня, страх!
Стереги меня, страсть. Говорят, и тряпичным паяцам
Ты для смерти даруешь высокое чудо костра.
Стереги меня, рать искушений, без коих бороться
Будет не с чем, и грошик базарный – цена чистоте;
Стереги меня, враг, ибо можешь во мне инородца
Все еще различить на земле притяжений и тел.
Для усталых небес, чей закон запылен и нечитан –
Все мелодии тела. Но если душа устает –
Стереги меня, Бес! Потому что иную защиту
Отрицает бессовестно жадное сердце мое.
Счастье
Опять на месте: на пределе.
Там, где положено: на дне.
Семь понедельников в неделю
По части несчастливых дней.
Приметы прошлого роскошны:
Был домовой, и тот зачах;
Все силуэты встречных кошек
Не серы даже по ночам.
Приметы в будущем бесценны:
Наряд с оборванной каймой,
Из десяти бокалов целых
Один разбитый - будет мой.
Слаба грешить, сильна в расплате,
Горю в огне, тону в воде -
Я даже свадебное платье
Разорвала бы, не надев.
Чего ещё? Какого знака?
Какого камня на тропе?
Но есть же сердце - чтобы плакать.
И даже горло - чтобы петь.
О свободе
Где она, царица упований?
Там, где пела, там, где воевала.
А когда уже завоевали,-
Надо уходить, как Че Гевара.
Чтобы не текли за годом годы,
Чтобы не понять, околевая:
Вся свобода - битва за свободу,
И иной свободы не бывает.
* * *
Тот дом, в который нет ни звонка, ни стука,
В котором лестница есть, но нет этажей,
Тот дом, в котором даже скука - не скука,
Который - вот только сегодня! - построил Джек,
Тот дом, постучаться в который под стать великану,
Но где великану - негде даже стоять,
Тот дом, в котором в окошко кидают камни,
А нынче монету, как в море, кинула я,
Тот дом, в котором такое обилие света,
Что света не видно за стенкой солёных вод,
Тот дом, стоящий неведомо где, но где-то,
И явно не в двух кварталах от моего,
Тот дом, который дороги обходят мимо,
Как мимо обходит смена дней и недель,
Тот дом, стоящий на каждой дороге Рима,
Тот дом, как маяк, обращенный спиной к воде,
Тот дом, который сам себе - кот и сторож,
Тот дом, в котором делят сон, как еду, -
Единственный, может быть, в мире! - тот дом, в котором
Меня никогда, никогда, никогда не ждут.
* * *
Отпусти. Я уйду холодком по спине.
Я оставлю круги на воде.
Отпусти меня в город, которого нет,
И которым нельзя овладеть
Ни подкопом, ни подкупом. Где - ни дворцов,
Ни казармы, и нет площадей.
Отпусти меня в город, который не сон,
Надо только узнать ещё - где.
Если кто-то захочет тебя променять
На почти нестерпимый восторг,
Отпусти его в город, к летящим коням
На изогнутых шеях мостов,
Где зубчатые башни кичатся родством
С облаками в небесных зыбях...
Отпусти меня в город, который не твой,
И в котором не будет тебя!
Отпусти меня в город недолгих дождей,
От которых заходится дух,
Отпусти меня в город, который не здесь.
Отпусти. Всё равно я уйду.
Отпусти меня в город узорных камней,
На которых - мой собственный стих...
Но сперва отпусти мою душу ко мне.
Отпусти её в город, которого нет!
Я уйду. Только ты отпусти...
* * *
Посвящается Э. Менделевичу
Я, как слеза, у Тебя на реснице колеблясь,
Знаю, что скоро скользну по усталым щекам.
Дай же мне только успеть на последний троллейбус,
Тот, что скучает в ночи по своим седокам.
Мы - талисманы, которыми Ты окольцован,
Ты нас роняешь, когда мы не слишком прочны.
Дай же нам только успеть на последний, бессонный,
Самый бессонный из всех непутевых ночных...
Мы обязательно встретимся, серый мечтатель,
Где-то давно растерявший свои номера, -
Тот, чей маршрут, начинаясь на Старом Арбате,
Нас на Васильевский остров ведет умирать.
Где-то в проулках, глаза добродушные вперив
В темные окна, слоняется сонный чудак...
Пусть же они оборвутся за ним, а не перед, -
Нашей судьбы перетертые сплошь провода.
То умолять об отсрочке, то думать - скорей бы! -
Зная, что разница, в сущности, невелика:
Только бы, только успеть на последний троллейбус,
Чьи провода исчезают в ночных облаках.
***
Что за поезд придет?
У. Джей Смит
Как по скатерти вод без ажурной резьбы,
Не ища никого, разве только - забыть,
Разве только – забыться на вольном плаву
Сквозь шуршание шин, сквозь речную траву,
Сквозь огни – и вдыхать этот сонный абсент
Из бензина и водорослей на косе,
Из дыханья асфальта и плоти реки…
А напившись, одною рукой опрокинь
Фонари и закат на зеркальную тень,
Мановеньем мазка размешай, и затем
Наклонись и высматривай, взоры вперив
В эту чашу за порванным краем перил:
Чье лицо проступает на скатерти вод…
«Что за поезд придет?»
***
Под небом Господнего гнева, под небом чугунным,
Под небом неверным, неистовым, словно вода,
Скажи мне, любовь моя, кто целовал эти губы,
Те самые губы, что мне не познать никогда?
Под небом рассвета, под небом застенчиво-млечным,
Когда распускает истома свои невода,
Скажи мне, любовь моя, кто обнимал эти плечи,
Те самые плечи, что мне не обнять никогда?
Под небом, заснеженным сказками ветра-скитальца,
Под небом веселым, из самого синего льда,
Скажи мне, любовь моя, кто согревал эти пальцы,
Те самые пальцы, что мне не сжимать никогда?
Под небом невинным, расшитым алмазами ночи,
Под небом безжалостным, небом без тени стыда,
Скажи мне, любовь моя, кто заглянул в эти очи, -
Те самые, что на меня не глядят никогда?
Под небом палящим, под небом, пощады не ждущим,
Под небом беспечным, сверкающим, словно слюда,
Скажи мне, любовь моя, кто покорил эту душу,
Ту самую душу, что мне не поймать никогда?
Под небом проклятым, под небом, пропитанным серой,
Под небом, пунцовым от самой бессонной зари,
Скажи мне, любовь моя, кто получил это сердце?
Скажи мне, любовь моя...
Жизнь моя, не говори.
* * *
Благодарю Тебя за все мое богатство:
За руки и за слух, за упоенье глаз;
За яркость красоты, которая угасла,
За яркую судьбу, что так и не сбылась.
Благодарю Тебя за вкус воды и хлеба,
За запахи земли, за звонкость мостовых;
Благодарю тебя за каждого, кто не был
Моим, но мог им быть; за шорох той травы,
Которую скосить рука моя не властна,
Но властна все же знать ее упругий вкус;
За вкус горячих губ - и за незнанье ласки;
За все, что не манит; за все, к чему влекусь;
Благодарю за свет, за звук, за осязанье,
За голос и гортань - за чудо из чудес;
За влагу и за соль, что мы зовем слезами;
За сон - последний дар, который знаем здесь.
За похоть и любовь - единственные звенья,
Способные связать несвязанную нить;
За голод и еду; за память и забвенье;
За дар молчания и прелесть болтовни;
Благодарю за речь - за трепетный, нервозный
Ток этого моста - от нищего к царю!
Благодарю за свет. Благодарю за воздух.
И все-таки, за смерть - стократ благодарю.
* * *
Рубашка порвана. Камзол распахнут.
И кровь стекает струйкой по бедру.
Отчаяние ладаном не пахнет.
Со мной покончено, Гораций, друг.
Мои кишки и жилы намотало
На шестерни невидимых кулис...
Пусть подождут четыре капитана,
Они не сцену рано поднялись.
Пусть подождут. Тебе разбавить нечем
Мою неразведенную вину.
Боюсь, что я с отцом уже не встречусь
И призраком на сцену не вернусь.
Боюсь, не шпага это совершила,
Не рок и не король. Никто другой,
Как декорационная машина
И пьяный дуралей у рычагов.
Боюсь, что смерть по сути так нелепа,
Что только оскорбит служенье муз.
Боюсь, что целый зал вернет билеты,
Когда я на поклон не поднимусь.
* * *
Так вот и ходишь - ни зло, ни услада.
Неприглашенный на здешнем пиру.
Так вот и ходишь - калиф по Багдаду,
Неузнаваемый ночью Гарун.
Платьем задели, окликнули, или
Кров разделили с тобой пополам, -
Знали бы, нищие, с кем говорили!
Знала бы, женщина, с кем ты спала!
До невозможности к вам притираясь,
Сердце смеется и падает дух:
Если бы знали вы, с кем препирались
Из-за объедков в обжорном ряду!
Если бы знали, - за кислыми щами
Не замечавшие шепота лет, -
Если бы знали, кого поучали
Жить на е г о, а не вашей земле!
Вы, чьи года исчисляются днями,
Чьи обольщения - глина из глин;
Если б вы знали, кого соблазняли
И отчего соблазнить не смогли...
Так вот и ходишь - в оборванном гиде
Уличном прячась за жалкий барыш, -
Так вот и ходишь; и слышишь, и видишь,
И притворяешься, что говоришь.
Мир, вдохновленный отсутствием даты,
Старый базар дарового жилья,
Если бы знал ты, какой соглядатай
Бродит по пыльным твоим колеям!
В ношеном платье, в одолженном теле,
Странном - и явно с чужого плеча, -
Так вот и ходишь - неузнанной тенью
По бесконечным багдадским ночам.
Не оставляя ни дома, ни сына,
Не подвизаясь на поприще дел,
Так вот и ходишь - пожизненный ссыльный -
По балагану своих площадей,
Не приближаясь к застолью со снедью,
Вьется в пыли исчезающий след...
Зная, что мир посмеется последним,
И никогда не наступит рассвет.
* * *
Разве знали мы, о чем просили,
На морских лелеемы равнинах?
Смилуйся, о Господи! Верни нам
Хвостовой плавник зелено-синий!
Осуши и благостно, и горько
Слезы дочерей твоих скуластых.
Господи! Верни нам наши ласты;
Ноги - это словно по иголкам!
Разве знали мы, о чем роптали,
Следуя за пенною кормою?
Господи! Верни нам наше море,
Воздух обжигает нам гортани.
Возврати нам жабры, что прорезал,
Господи! Зачем ты нас послушал?
Слишком дорога нам эта суша -
Как по раскаленному железу!
Мы забыли, ч т о рвалось и пело,
Что через себя переступило...
Возврати нам в грудь морскую пену.
Сердце - это слишком нестерпимо.
Fin de siecle
Порой бывает странно жить на свете –
Как будто можно выпытать судьбу.
Как будто образ «грань тысячелетья»
И вправду означает что-нибудь.
Вот завтра выйдут, пьяные от счастья,
Размахивая свежей «Фигаро»,
И трижды прокричат: «Король скончался!»
И трижды вслед: «Да здравствует король!»
И мертвеца схоронят всем на зависть,
Швырнув в могилу шпагу и перо,
И вспомнят, что покойник был мерзавец,
И даже заикнутся, что герой.
(Поскольку этот час не знает средних
Эпитетов). А после будет сон.
Но там, в тумане, прячется наследник,
Никем еще не виданный в лицо.
Он движется – а я не знаю, кто он! –
И нас, и времена перехитрив,
Как будто холст умело загрунтован,
И должен появиться первый штрих…
***
Блажен, кто целый мир окинул глазом
И отпил по глотку из разных рек;
Блажен, кто мог влюбляться раз за разом,
Не позабыв о брате и сестре;
Кто ввечеру просил певицу: «Спой мне!»,
А утром позабыл ее в пивной…
А у меня один патрон в обойме –
Зато уж без осечки, разрывной.
Блажен, кому гроза и ветер с моря
Вспахали котловины впалых щек;
Блажен не тот, кто видел мало горя,
А тот, кто видел что-нибудь еще,
Кому до срока выбелило брови,
Кто жил, долготерпенью не учась…
Хвала тому, с кем выстрадано вровень,
А пережито – тысячная часть.
Блажен, кто шел, как жил: за милей миля,
Кто был один, не принимая мук;
Кто всем дарил: улыбку, ночь, полмира –
Но жизнь свою не отдал никому;
Кто вечно запивал губами - губы,
Вино – вином, до нового пути…
Он избежал Проклятья Однолюба –
Будь счастлив, кто его не ощутил.
Будь счастлив. Как судьба ни истрепала
И душу, и черты его лица –
Он знал лишь пену с этого бокала,
И проклят тот, кто выпил до конца.
И проклят тот, на чьем тщедушном теле
Зюйд-Вест не положил свои кресты;
Кто по ночам на собственной постели
Познал жаровни всех земных пустынь;
Кто не постиг науку странствий дальних,
Пространствовав в аду своей души…
Будь проклят осужденный на страданья.
Он жил. Он ничего не совершил.
Блажен, кто будет хвастаться, что пожил,
Покинув наши бренные места!
А сердце что? – Шагреневая кожа.
И той осталось ровно на пятак.
К О.Е.
I
Ожесточенные чертовски
Своей рассеянной природой,
Мы — длиннолапое потомство
Детей Свободного Народа.
С твоею образностью статной,
С моей веселостью немытой,
Мы — предпоследние остатки
Житейского палеолита.
Расположившись по-пиратски
Среди служебного завала,
Мы только след какой-то расы —
И чумовой, и небывалой
.
И под хрустальным абажуром,
И во вращающемся кресле
Среди чужих бетонных джунглей
Мы беспредельно неуместны,
Как над холмами стая чаек
Меж заплетающихся улиц...
И день за днем, не замечая,
Мы занимаем круговую.
От неприятеля, что скрытен
И безнадежно одинаков:
От заурядности событий
И затрапезности бараков,
Все эти мертвенные зыби
Ко всем чертям преобразуя, —
От беспардонного безрыбья,
От поголовного безумья,
От мелководного бассейна,
От мелкорослого гусарства,
От скукотворного веселья,
От смехотворности сенсаций,
От власти времени, чья плотность
Не поддается на молитвы;
И против старости — пусть лопнет!
И против юности — пусть влипнет!
От повседневности, делами
Перегружающей беспечно;
От местной фауны, что лает
На нас в истерике и течке;
И от бушующего шторма
На сто тридцатой параллели,
В далекой гавани, в которой
Два наших паруса белеют.
II
Когда отпылала весна боевая,
Размыло дождями дороги судьбы,
Мы скажем: отславилисъ, отвоевали,
И только одно не успели избыть.
Когда облетело густое цветенье
И двадцатилетъе ушло за холмы,
Мы скажем, желтея — две бледные тени, —
Что лишь одного не утратили мы.
Я верю, как в воздух, как в боль под грудиной,
Как верю, что все это встретим вдвоем,
В то дивное диво, что непобедимым
Пребудет беспутное сердце твое.
И за два шага до чугунной ограды,
Лелея на солнце остатки красот,
Мы снова с тобой обменяемся взглядом
На чье-то мелькнувшее в спешке лицо.
И тут я увижу, как тонкие ноздри,
Двойное наследие польской крови,
Втянув зачарованный трепетный воздух,
Отвеют, как облако, годы твои.
И в миг, неизвестно который по счету,
Все краски Вселенной вокруг обострив,
Так молодо вспыхнут уставшие щеки,
Как будто фитиль засветили внутри.
Полвека смахнув, как пятно от побелки,
Куда-то в пространство ресницы воздев,
Ты вся уподобишься компасной стрелке,
Опять отыскавшей дорогу к звезде.
Ни мысли, ни фразы еще не окончив
(О том, что худеем и снова не пьем),
Ты дрогнешь, как пес из созвездия Гончих,
Почуяв неладное верхним чутьем,
Покуда навстречу, не ведая, кто ты,
Беспечная дичь направляет стопы...
— Так доброй охоты! -— Так доброй охоты! —
Шепну я тебе — и исчезну с тропы.
Цикл Верхом на Гиппогрифе
И конь надорвался, и плащ истрепался,
Никто не узнает, никто не приедет…
Какого еще ананаса в шампанском
Желаете вы, благородная леди?
Не стихнет дыханье над спицами кровель,
Не звякнут внизу долгожданные шпоры;
И весь мой закон – небрежение крови:
Холодной? – нет, попросту – огнеупорной.
Везет же – везет же – красоткам из сказки:
Высокие башни, плющовые плети…
Заснуть бы – заснуть бы – и всласть отоспаться,
И знать, что в запасе – четыре столетья!
Поднимешь ресницы – и сызнова двадцать,
Звенят соловьями колесики ходик…
Но тянется жизнь, вынуждая сдаваться,
И зеркало вянет, и вечность уходит.
Какие сто лет – ни минутки, ни трети!
И косы секутся, и губы белеют…
И горечь не встретить, не встретить, не встретить
На кратком пути одного поколенья.
И ждать, отмеряя дорогу земную
На малом участке неближнего света…
На сколько же лет мы с тобой разминулись,
Гордец и смельчак, для которого – это?
Астольфо
Что растрачено, что воры растащили,
Что сквозь пальцы унесло теченьем лет…
Говорили, на Луне, мол, есть лощина,
Где хранятся все потери на Земле.
И невидимо мерцают нам оттуда,
Стоит веки утомленные смежить,
То сокровищ растранжиренные груды,
То сожженных фолиантов стеллажи.
Там на склонах серебристою осокой
Прорастают невозвратные года;
Где-то локоны, увядшие до срока,
Где-то смех, отшелестевший навсегда.
Где-то высятся разрушенные стены
Сотни тысяч невредимых Атлантид…
Только Ньютон не нашел такой системы,
Чтобы эти Атлантиды обойти.
Вместо карты – стихотворная страница,
Не бывавшая у времени в плену…
Забери меня с собой, отважный рыцарь,
На чудовище летавший на Луну!
Открыватель межпланетных навигаций
Мне прищурится насмешливо в глаза…
Милый рыцарь, я лечу не за богатством,
Даже юность не потребую назад.
Не манит меня хрустальная посуда,
Что так бережно вы держите в руке, -
Даже если там остался мой рассудок,
Что поделать! Возвратимся налегке.
Но потеря есть, с которой примириться –
Легче гроб себе до срока обтесать:
Укажите мне долину, добрый рыцарь,
Где потерянные спрятаны сердца!
И попутчик отвечает мне в печали
О себе и дивнокрылом скакуне:
- Мы нигде такого места не встречали
Ни в аду, ни на Земле, ни на Луне.
Поищите в Купине Неопалимой,
Или, может быть, на вечных полюсах…
Не найдется на Луне такой долины,
Где хранились бы разбитые сердца!
(Всем нам)
Как родственны в истоке всех верховий
Ключи судьбы и нотные ключи!
Так отчего в стихах гремит Бетховен
У тех, кто «до» и «ре» не различит?
И был ли кто так мощен и отчаян
Меж гроз морей и баловней судьбы,
Как маленький, тщедушный англичанин,
Чьим Трафальгаром лист газетный был?
Все стихло, все угасло, все умолкло,
Но там, доколе даль еще плоска,
Удар волны в ушах морского волка
Не заглушает ямбовый раскат.
И те еще – о, как же в этом блеске
Все наши «много» малы и горьки! –
И те еще, чьи имена как всплески,
Неслышимые в гомоне реки.
Кого, как листья, сорванные ветром,
Навеки подхватила тишина;
Чья жизнь была тиха и безответна
И начисто величья лишена.
Но в ком слова безвестного Бертрана
Не пробуждали чувства высоты?
Все это странно – ветрено и странно.
Как счастье. Как трагедия. Как Ты.
Мы плывём за Моби Диком
Вымпела на мачтах взмоют
У дозорных на глазах;
Мы пустились через море
Сто тринадцать дней назад;
Нардом, розой и гвоздикой
Тянет ветер на восток –
Мы плывем за Моби Диком,
Адмиралом всех китов!
Кто боится дней нечетных,
Кошек черных – марш домой!
Нами правит в лапы к черту
Наш отчаянный хромой.
От седин его сердитых
Пеной взбит морской простор:
Мы плывем за Моби Диком –
Адмиралом всех китов!
Смейтесь, дети, плачьте, жены,
К черту латаный рукав!
Бог не любит береженых –
Это мудрость моряка.
Это дерзость, это дикость,
Это юность бунтарей:
Мы плывем за Моби Диком –
Повелителем морей!
Пусть другие мелкой дичью
Обагряют гарпуны;
Нашей дичи ребра бычьи –
Рев Эоловой струны.
Океаны бороздит он
Как лосось – речной поток;
Мы плывем за Моби Диком –
Адмиралом всех китов!
Страсть и слава канут в Лету,
Власть и деньги примет черт,
Но могил, подобных этой,
Той, что нас к себе влечет,
Нет – клянусь дозорным криком
Над распятиями рей!
Мы плывем за Моби Диком –
Повелителем морей.
Отливающие ртутью,
Волны бьют у мыса Бурь.
Будь же проклят, кто отступит,
Повстречав свою судьбу!
Смерть, морская Эвридика,
Жди Орфея на заре! –
Мы плывем за Моби Диком –
Повелителем морей.
Орландо
Черненый щит с мерцающим обводом,
В веках не потускневшие цвета…
Как хорошо, что сонная свобода
Нам позволяет видеться вот так!
Как я спешу забыться побыстрее,
Перемахнув за сонный парапет,
Чтоб снова оказаться стремя в стремя
Вдвоем на заколдованной тропе,
Под ярко-голубыми небесами,
Среди холмистых солнечных террас,
И вновь заговорить о том же самом,
О чем мы говорили в прошлый раз:
О том, что к жизни вкус – увы! – подорван,
И ни война, ни стих его не длят;
О том, что я б на тысячу Медоров
Не променяла Ваш единый взгляд;
О том, что незаслуженная ругань –
Удел того, чей облик слишком груб;
О том, что Вы столь пламенного друга
Не предали б (благодарю, мой друг);
О том, как мало сердца у великих –
И вновь о том, что с этого чела
И этих губ – на месте Анджелики –
Я ни минуты жизнь бы не свела.
И через призму дружественной страсти —
Клянусь благоволеньем всех святых! —
Я ничего не видела прекрасней,
Чем Ваши грубоватые черты,
И черного сверкающего ока,
И простодушье смуглого лица,
И вечное дыхание сирокко,
В терноподобных пыльных волосах,
И голос, прославляемых в балладах
Как гром или восточный суховей, —
И иероглиф имени «Орландо»
В орлином раздвоении бровей.
И как сестра обиженному брату,
Кладу ладонь на тяжесть рукава;
И хочется сказать… Но вы превратно
Поймете эти старые слова.
Так помолчим? — Уподобляясь дыму,
Тропа меняет облик на глазах —
Да, помолчим. Слова необходимы
Лишь там, где больше нечего сказать.
И так покойно ехать с Вами в ногу
По млечной утекающей пыли,
Качаясь на спине единорога,
Все ближе к Вам – и дальше от земли.
Речи Сапфо
1
В пафосе событий –
Шах календарю!
Сердце, говорите –
Пена, говорю!
Кружевная тина
На семи конях…
Моря не хватило –
Высмеять меня.
Путаница нитей –
Горе словарю.
Тема, говорите?
Пена, говорю!
Тысяча скитаний
В собственной груди…
Моря не достанет –
В Стиксе остуди.
В пене, словно в сите –
В руки рыбарю…
Перлы, говорите –
Пена, говорю!
Сладко обнимало,
Медлило принять…
Моря было мало –
Выстудить меня.
2
Сквозь холодную дверь груди,
Сквозь четыреста шесть годин,
Между тысячами – один
Знак царицы внятен царю!
Ибо кудри мои – седы.
Ибо слава моя – как дым.
Через толщу седой воды
Это я с тобой говорю.
Не пытайся – за мной – со скал,
И не надо в сетях искать
Жемчугов. Не моя тоска
Рассылает такую весть.
Жемчуга мои – горсть песка.
Я не краше земных невест,
Здешних весен не веселей!
Поищи себе на селе
Соночлежницы. Не мути
Мой покой под стеклом пяти
Изумрудно-морских локтей
(Все рассеивающий коктейль!)
Вздохи страсти побереги:
Разве след от моей ноги
Стоит этого? Но могил
Нет прекраснее той, где есмь.
Так не сетуй на переезд
Мой; но смолкни и слушай гимн,
Что поет громовой прибой.
Слушай грудью, щекою, лбом,
Общим слухом жрецов и жертв
Слушай зов – о, не мой уже
И не твой уже! Бранный клич,
Затопляющий сердце звук,
Зов охотников и добыч,
Преграждающий естеству
Дольний путь. Разве я зову?
Разве море зовы глушит?
Не прибой; не голос души;
Это в нас – никто же на ны! –
Кровь Орфея жаждет струны.
3
Остров сей не боги и не феи
Подняли со дна к твоим ногам –
Темно-голубая кровь Орфея
Выточила наши берега.
И когда, бушующее-неистов,
Посейдон обходит сушу вброд,
Громче грома и сильнее свиста
Жгучей этой крови серебро.
И когда Эол, в атаку вея,
Движет рати манием руки,
Гневная, как буря, кровь Орфея
Разбивает вражьи челноки.
С люльки и до первого свиданья,
С млека и до смертного перста –
Кровь Орфея, древняя, седая,
На моих просоленных устах.
Перед нею, горькою, как траур,
Никакие губы не пьянят…
Кто не с детства этою отравой
Вспоен – да не слушает меня!
Он не знает сладостного риска:
Слушая, как бьется и поет, -
Нет, не утонуть, а раствориться
В громогласном говоре ее!
(Может быть, безумье всех Офелий –
Только память вымерших наяд…)
Темно-голубая кровь Орфея,
Истинная родина моя!
Та рука, что сердце мне разбила,
Даже не достигла сей черты…
О, не обвиняй меня, любимый! –
Это было сладостней, чем ты.
ПЕСНИ МЕДЖНУНА
1.
Оттого я безумен, что мать меня родила;
Что недвижна земля; что днем молчат соловьи;
Оттого я безумен, что имя тебе - Лейла;
Оттого я безумен, что эти глаза - твои.
Оттого я дик, как шакал, и худ, как скелет,
Оттого слова мои - пламя, а стоны - дым,
Что из тысячи тысяч ступающих по земле
Нет ноги, что могла бы оставить твои следы.
Оттого-то, как только прохладой пахнет в окно,
Я безумен. Я вижу тебя. Я с тобой вдвоем.
Что мне проку хвалить твои очи и губы, Ночь?
Кто сгорел, тот не хвалит ожоги в сердце своем.
2.
За пуды серебра покупают жен,
Словно море, текут по степи стада, -
У меня только нож, да и тот чужой,
Только сердце, да разве ж его продашь?
Две сумы я надел, да и те пусты,
Три страны я прошел - на тебя взглянуть.
Что пуды серебра для такой, как ты?
Все равно, что за грош торговать луну.
Где возьму я парчи тебе для шатра?
Из каких самоцветов построю дом?
У меня только нож, да и тот украл;
Только краденый нож, да своя ладонь.
Но из тех, кто рабом для тебя служил,
Никому не гордиться ни перед кем:
Разве что-нибудь, кроме крови из жил, -
Это плата за ночь на твоей руке?
Нет вина у меня - напоить гостей;
Нет ума у меня - уж не первый год...
Только нож у меня - рассчитаться с тем,
Кто под свадебный кров тебя поведет.
3.
Я - на руке у тебя перстень с печатью, девушка:
Мной запечатано слово твое любое.
Я - у тебя под ногою камень брусчатый, девушка:
Каждый твой шаг отзывается в сердце болью.
Я - непривязанный пес, и если луна - ты,
Плач мой несется к тебе на дороге горной.
Я - у тебя под фатою цветок граната:
Запах волос твоих перехватил мне горло.
Я - бесноватый, юродивый, грош цена мне,
Брошенный камень, волны разнесенный рокот.
Я - под перстами истерзанных струн стенанье,
Падаль, присохшая взглядом к твоим воротам.
Имя мое для тебя - плод недоспелый, любовь моя.
Сорванный лист на ветру меж летящих сонмищ.
Имя мое для тебя - песнь без припева, любовь моя:
Даже и в сонном бреду ты его не вспомнишь.
Что же во мне, как огонь в пустоте ночи,
Победоносное имя твое звучит?
4.
Передайте той, белогрудой, -
Пусть наденет синее платье.
Видеть в синем ее - проклятье,
Я смотреть на нее не буду,
Убегу, уеду, забуду...
Сотвори, о Господь мой, чудо:
Обесцветь проклятое платье,
Перекрась синий цвет повсюду...
Наапет Кучак
Клином солнце тянется от дверей,
Под окном премудрствуют сизари...
Я хотел бы певчим быть при дворе,
Чтобы синее платье тебе подарить.
Чтобы стали блеклыми пред тобой
Свод небес и моря лазурный вал,
Я пошел бы горше, чем на разбой, -
Для воров бы на площади танцевал.
Я бы отдал золота - сто возов,
Сам за это бы нищим в тюрьме зачах,
Чтобы самый синий в мире узор
Заиграл бы парчой на твоих плечах.
Я запродал бы клочья своей души,
Чтоб оно предстало моим глазам;
Я сапфирами дал бы его расшить -
Пусть рабыням достанется бирюза!
Но бессильны руки мои, и не-
У кого просить: нищета и сор.
А в чертоги сильных в любой стране
Не пускают петь ободранных псов.
Никогда бы ты не стала носить,
Не взяла бы подарка из этих рук...
И во сне мне снится смертная синь,
Застилая зной на сером ветру.
5.
В кабаке густеет пьяный дым,
В кабаке пирует всякий сброд...
Нынче пью с бродягою одним,
Что сидел на камне у ворот.
И на пальцы, скрюченные вдрожь,
Ты ему, из дома выходя,
Уронила в пыль блестящий грош -
Каплю золотистого дождя.
До кончины дней его тугих
Он теперь от стужи защищен:
Отдал башмаки ему с ноги,
Обменялся платьем и плащом;
Отдал все. И нет тому причин,
Чтобы нам не пьянствовать вдвоем:
Место у ворот теперь мое -
Я его навеки получил.
Кто тебя не видел - не постиг,
Что таится в слове "навсегда".
Мне теперь отсюда не сойти
Даже в час последнего суда.
И ни часовому на посту,
И ни башне в каменном тыну...
Я корнями в камне прорасту,
Ветви над оградой протяну,
Уподоблюсь терну и плющу,
Стану тамариском и травой...
Я корнями сердце проращу
Посреди булыжной мостовой.
Чтобы не сумела миновать
Ни в одной из троп твоих земных -
Для того я выкупил права
На свое владенье у стены.
В кабаке бессумрачные дни,
В кабаке щербатая луна...
Нынче пью с бродягою одним,
Пью и упиваюсь без вина.
Всю неделю ни куска во рту
Не держать почти наверняка -
Все монеты отдал я за ту,
Что дала ему твоя рука.
6.
Пятьдесят у тебя рабов, клейменые лбы.
Пятьдесят у тебя рабов и сорок рабынь;
Затеряться бы в этом стаде, став посреди...
Пятьдесят рабов. Со мной - пятьдесят один.
Пятьдесят женихов (был бы с ними, если бы мог).
Пятьдесят теней, обступившие твой порог,
Пятьдесят трофеев к чести отцовских седин...
Пятьдесят влюбленных. Со мной - пятьдесят один.
Пятьдесят ночей не могу осилить тоску.
В полусотый раз мне снится, как по песку
Увлекают за трупом трупы, с ножом в груди...
Пятьдесят убитых. Со мной - пятьдесят один.
7.
Ты замкнул небеса для меня, Творец!
Просверлил глаза мне Твой окоем!
Я бы стал святым на своей горе,
Если б я любил Тебя, как Ее.
Убери с души мне каменный груз -
Я, как птица, взлечу к Тебе в вышину!
Вместо этого ниже и ниже гнусь,
Ни рукой, ни ногою не шевельну.
Ни движенья, ни сил у меня в груди -
Только эта проклятая там, внутри...
Отвори небеса Твои, Господин.
Забери навсегда меня... забери...
8.
Руки высохли. Рот и глаза затянуло льдом.
Даже имя утратил – не помню, когда и где.
Только пепел остался от места, где был мой дом.
Как живой среди мертвых. Как мертвый в мире людей.
Что за тени вокруг разевают немые рты?
Не могу я думать о них, если снилась ты.
Кандалами клубится дороги призрачный шелк.
Я зажал себе уши, пытался закрыть глаза –
Я ушел от тебя, я ушел от тебя, ушел!…
Каждый стон в изможденных суставах тянет назад.
Кто сказал мне о Боге? – Ступайте в свой монастырь!
Не могу я думать о Нем, если снилась ты.
Для чего ты убила меня? Для чего я жив?
Для чего я иду? Для чего обречен дышать?
Это просто во сне я скитаюсь в мире чужих,
Это просто ступни обжигает мне каждый шаг,
Это просто горячка во лбу не хочет остыть…
Как могу я думать о ней, если снилась ты?
Отнялись и глаза, и язык, и на шраме шрам,
А на месте дома – лишь пепел кружат ветра;
Ничего впереди и глумливый смех за спиной…
А куда я иду, не знаю. Мне все равно.
Что за смерть меня встретит в дороге? – Мысли пусты.
Как могу я думать о ней, если снилась Ты…
Машины песни
(стилизация под цыганский романс)
I
Ой, издали, издали
Свет прольется вечерний –
Ой, свет вечерний да золотой…
Ночь до зари, до зари
Коротать при свече мне –
Не уходи, погоди, постой!
Нет у меня ни богатства,
Нету ни отчего дома,
Нет у меня ни души ни воли –
Только лишь свечи погаснут,
Лягу под камень пудовый,
Лягу навек, прорасту травою…
Ой, погляди на меня,
Оглянись, моя зависть –
Ой, да с порога из-за плеча…
Ой, пока жилы звенят
Да покуда глаза есть –
Не торопи мой последний час…
Нет у меня ни мониста,
Ни приворотного зелья,
Нет у меня ни вчера, ни завтра –
Только туманы повиснут,
Кану в подводную зелень,
Кану на дно, добывай, казак мой!
Ой, отпылало в груди
И заря отпылала –
Ой, долу клонится голова…
Ой, погоди уходить,
Поцелуй, как бывало –
Так, как уж больше не целовать…
Ни серебра, ни железа,
Только горячие губы,
Красная кровь да мирская слава…
Сам поутру пожалеешь,
Что променял на другую,
Только далеко за мною плавать!
Ой, словно лодка, луна
Все никак не причалит –
Ой, да качается в облаках…
Ой, да хорош вспоминать –
Опоздаешь к венчанью!
Ночка весенняя коротка…
Ни подвенечного платья,
Ни золотого колечка,
Ни оглашения, ни причастья…
Только ракиты оплачут,
Только веселая речка
Скажет тебе за меня: будь счастлив!
Ой, издали, издали
Свет прольется вечерний…
II
Заверни меня в собольи меха,
Повези меня кататься в санях;
Не гляди на меня так, не вздыхай –
Я чужая, не гляди на меня!
А сережки у меня – как огни;
А рубины – розовее зари…
Не обхаживай меня, не мани,
Оттого что их не ты подарил!
Прежде не было ни бус, ни серег,
Прежде шали по плечам не цвели –
Прежде грошик на кольцо поберег,
А теперь и жемчугов не сули!
Высоко твоя душа занеслась,
Да моих не разгадала причуд –
Прежде даром целовала бы всласть,
А теперь и за сто тыщ – не хочу.
Не вздыхай день ото дня тяжелей,
Не хули моей жестокой красы:
Прежде медного кольца пожалел,
А теперь хоть жемчугами осыпь!
Я любила бы тебя до седин,
Не искала б, на кого променять –
А теперь ты на меня не гляди,
Я чужая, не гляди на меня…
III
Как по улице
Белей скатерти
Замела мои дорожки метель –
Зря ходить по ним,
Зря искать меня,
У меня, мил-друг, сапожки не те!
За сугробами, за овинами
Безоконные хоромы мои –
Не ходи за мной, не зови меня,
Не зови меня, эй, не зови…
Вьюга снежная
Принесла меня,
Ледяная, словно по сердцу нож;
Сгинешь в пропасти,
Сгоришь в пламени,
Коль за мною в подворотню свернешь!
Двери выбиты, сени вымерли –
Ни души в дому, ни сердца в груди;
Не ходи за мной, не зови меня,
Не ходи за мной, ох, не ходи!
Шире облака
Грусть-тоска моя,
Душу праведну спущу за пустяк!
На глазах моих
Нераскаянных
Не слезинки – только льдинки блестят!
Белым саваном с домовиною
Награжу за все подарки твои –
Не ходи за мной, не зови меня,
Не зови меня, эй, не зови!
.
.
Веник Каменский
.
ЭМИГРАНТАМ
http://www.stihi.ru/2018/06/10/8402
.
И вкусно естся, и неспешно пьется,
И бабы говорят, как о самце,
Но проступает страшное сиротство
На выхоленном бунинском лице:
Вдали от снежной Родины не спится,
И снег не тот, и печка, и сверчок -
Такой закон, что гибнут на границе
Пушистый кот и серенький волчок.
Туда, где спят колодезные срубы,
Черемуха, картошины в золе,
Поэтому ушел Касторский Буба -
Не поспалось ему в чужой земле.
Ах, Лева, Миша, Игорь, Леша, Нина,
И прочие, искавшие покой,
Как вам неколыбельная чужбина -
Хорошей миной при игре плохой?
Вам хочется - в каком-нибудь Брюсселе,
На Родинах Ван Гога и Прево,
Сквозь дрему русским именем в постели
Назвать кого-то...все равно, кого?
Не обижайтесь. Лучше - ноль эмоций,
Чем дурочку башкой о русский лед.
Я вас люблю за высшее сиротство -
Никто вам колыбельной не споет.
.
НЕОТБИРАЕМОЕ
http://www.stihi.ru/2016/11/18/10428
.
Пирожками, желтыми от жира,
Мячиком, билетами в кино -
В детстве я ничем не дорожила,
Знала, что отнимут все равно.
Всхлипывала тихо в темных сенках:
"Обождите, вырасту, стерво..."
Ржали Мишка и сестрица Ленка,
Палачата детства моего.
Хмурила ребяческие брови,
Стыла на ветру, топтала гать.
И дошло: свое - до дна, до крови -
Никому при жизни не отнять.
Есть неотбираемое в мире,
Где в царях дурные палачи:
Бархатцы на бабкиной могиле
И окно, раскрытое в ночи.
Мой хороший, я не бью на жалость,
Вспоминая Мишку-палача:
Все из детства: я любить боялась,
Чтоб не отобрали, хохоча.
Нынче небо - с изморозью сито,
До зимы совсем немного дней...
Возле мерзлых досок и калиток
Я люблю тебя еще нежней.
Просится домой, толкает двери
Крупной головой соседский кот...
Мой хороший, можно, я поверю,
Что тебя никто не отберет?
.
ПЛЕННЫЕ
http://www.stihi.ru/2016/06/22/8690
.
Бабкины байки - то быль, то небыль,
Та - наповал, а вон та - мурня.
"Гиб, майне фрау, картошки, хлеба.
Свет, зажигалка...менять, менять".
Пленные фрицы ползли Вороньжей,
Еле тащились - подъем-то крут.
Вслед им плевался безногий Роньжин,
Дети орали свое "капут".
Хоть подчистую обед съедали -
Восемь робяток толклось в дому -
Анна, прабабка моя седая,
Молча картошек дала ему.
Молча - дала...зажигалку - молча
Сунула фрицу в рукав пальто.
С неба Егорий смотрел по-волчьи:
Что-то ты, Анна, творишь не то.
Сыпал дождем на пилотки, лица,
Грозно копье направляя вниз:
Вдруг подпалит зажигалка фрица
Край белоснежных Господних риз?
Анна шепнула: "Небось не пухнем..."
Молча от фрица пошла назад.
...а за иконной доской на кухне
Две похоронных..."ваш сын и брат..."
.
ПОСЛЕДНИЙ
http://www.stihi.ru/2016/01/22/11229
.
На кухне посижу - блукаю без причины:
Под снегом огород, доделаны дела.
В моей постели спит последний мой мужчина,
Нахмурился во сне, почуял, что ушла.
Ржавеет под окном соседская "Победа",
На лавочке смолит уборщица Барно.
Последние - вы те, кто после и по следу,
По следу горьких слов: "С тобой хотел бы, но..."
По следу писем, роз, дождей, размытой туши,
Гостиниц ("Ты пойми и больше не пиши...")
Нам первых не забыть - они уносят души.
Последние вернут хотя бы часть души.
Ох, русская ты ночь! Бессонница, бумага,
Собачий лай вдали, а ветер вроде стих...
Последние идут, тяжелым ровным шагом
Перекрывая след, оставленный до них.
В коробках под столом засохли связки лука,
Пора бы перебрать, а лучше бы вчера...
Последнего - люби, последнего - баюкай,
Последнему - дрожи на кончике пера,
С последним будь собой - смешной и непохожей,
Распробуй сорок-там-какую-то весну...
Нырну в свою постель, соленой, мокрой рожей
Прижмусь к твоей спине и, может быть, усну...
.
СПАСИБО, МУЖИКИ
http://www.stihi.ru/2015/02/14/11394
.
Спасибо, мужики, за крепдешин с получки,
За снятый шарф - бери, не рыпайся в мороз.
За то, что после ссор вы не искали лучших,
А если было что, так это не всерьез.
Спасибо за цветы, которых не просили,
Но ждали мы от вас. За принесенный чай.
За Курскую дугу. За холод пересылок,
Когда хрипели: "Слышь, Танюхе передай..."
За строгость: "Не дури". За твердость: "или-или".
Презрение к ворам, к ворованным вещам.
Спасибо, мужики, за то, что нас хранили,
Когда и сам Господь хранить не обещал.
Спасибо вам за все. За горечь. За надежду.
За прожитую жизнь и проведенный час.
Пусть многое в грязи, и это неизбежно -
Спасибо, мужики. Мы кончимся без вас.
.
БЕЗ...
http://www.stihi.ru/2013/11/24/9381
.
http://www.stihi.ru/2012/04/14/10640 - вдохновение здесь
.
Скажу - о болтах, что в карманах звенели,
О куртках, в которых гуляли отцы,
О мамином платье из красной фланели,
Где пуговки были - совсем леденцы.
О том, как ревела соседка Лариска:
С дитем неразумным осталась одна,
Без права на жалость, любовь, переписку
Брала мужиков и тюрьма, и война.
Скажу - о мальчишках, ревевших украдкой:
Отец не доделал скамейку и плот...
Вернулся калекой один из десятка,
Да главное, жив, остальное не в счет.
О кодле чужой в переулочках темных
(Ты помнишь, как страшно сползать по стене?),
О девочке в белом, которую помнят,
Изжулькав десятки чужих простыней.
Скажу - о несъеденных в детстве эклерах...
Всегда пацанячьи карманы полны:
Высокие ноты и высшие меры -
В карманах моей безотцовной страны.
.
ВСЕГО ЛИШЬ СОХНЕТ БЕЛЬЕ
http://www.stihi.ru/2013/05/28/8610
.
На вокзале гудят электрички,
После дождика город просох.
Осыпаются яблони-дички
На колени уставших эпох.
Сушит ветер трусы-парашюты,
Ползунки и футболки мужей.
Под заборами кашка и лютик,
Над заборами - синяя гжель.
И на лавках сидят с разговором -
Каждый теплому вечеру рад -
Работяги, студенты и воры,
Пиво пьют и ментов матерят.
Говорят, что не выиграть нашим,
Про машины, бабье и Чечню.
Мимо цокают Ларки, Наташи:
Одинокий, так враз оженю.
Хватит жить, как пустая полова,
Пусть халаты, трусы, ползунки
Развеваются снова и снова,
От весеннего ветра легки,
Пусть не рвутся от ветра веревки,
Вьется легкий рубашечный флаг.
Села крупная божья коровка
Каплей крови на белый обшлаг.
Верещат растворенные рамы,
Зацепилась рубашка за гвоздь.
Загустевшая красная память
В нашу землю впиталась насквозь.
Здесь легко и родиться, и сгинуть,
Потому и тревожит, живой,
Колыхая бельишко глубинок,
Электрички безжалостный вой,
И всегда не хватает чего-то:
Водки, женщины, пули, строки.
Майский вечер. Жарища. Суббота.
На скамейках сидят мужики.
.
ПРЕДНОВОГОДНЕЕ
http://www.stihi.ru/2012/12/11/8775
.
Остановка. Простуженный кашель,
Сигареты и свет фонарей.
Те, кто вырос, не зная шарашек
И колымских лихих лагерей,
Ждут автобуса утром тяжелым -
Надо ехать - контора, завод,
Институт, поликлиника, школа...
Скоро этот закончится год.
Вы - опора страны и основа.
Вы росли и учились молчать
Под Высоцкого, А. Пугачеву
И невнятную речь Ильича.
Перестройка. Потом - перестрелка.
Поделили до самого дна.
Над страной - над разбитой тарелкой
У шакалов тянулась слюна.
Мы - живые. Не все, но живые.
Ждем автобус - работа не ждет.
Мы не знаем, что будет с Россией -
Скоро новый, тринадцатый год.
На дороге растертая каша -
Снег и соль, как плохой шоколад.
Остановка. Простуженный кашель.
Люди курят. И ждут. И молчат.
.
ЭТОТ ГОРОД
http://www.stihi.ru/2012/10/18/8194
.
Этот город продымлен, продуман и пройден
До глубинных слоев, до больных диафрагм.
Он лежит отработанной кучей породы,
Выедая по крошке меня до нутра.
Этот город заводов, больниц, подворотен,
И церквей, где по праздникам преет народ,
И несчастных калек - даже черт не берет их,
И красавиц, которых кто хочет - берет.
Здесь не родина Блоков, Мане и Кустуриц,
Здесь рождаются те, кто не лучше зверей.
Я в карманы сую откровения улиц,
И в прическу - заколки ночных фонарей.
Этот город - топор для цветущей черешни,
Не противишься - примешь и дар, и удар.
Не родился хирург - виртуоз и насмешник,
Чтоб из ткани сумел удалить капилляр.
.
БАБА МАНЯ
http://www.stihi.ru/2012/08/09/8539
.
Притихший огород, натопленная баня,
Субботний вечерок - как теплое пальто.
Рассказ про старину заводит баба Маня,
Уводит далеко, ведь ей уже под сто.
Но сколько ни живи, а Русь всегда тревожна,
В ладони у нее то меч, то крепкий гвоздь.
Четыре ночи шли напуганной Вороньжей*
Отряды Колчака - так штык идет насквозь.
Презрительным орлом, надменным офицером
Смотрела ночь, гордясь созвездием погон
На тихих стариков, запуганных и серых,
На ребятишек, баб - по виду не мадонн.
Стояла эта Русь ягненком очумелым.
Хотели есть Колчак, Чапаев и Махно.
Ты, Маня, за кого - за красных, серых, белых?
Да только не обидь - ей, в общем, все равно.
В ограде круглый стол, варенье, чайник, блюдца.
Собачий теплый лай пугает облака.
Субботний вечер тих. Не надо революций...
Над чашками дрожит старухина рука.
.
ВСЕГДА СО МНОЙ
http://www.stihi.ru/2012/07/21/7475
.
За делами не виделась с бабкой полгода.
Деревенский автобус увозит туда,
Где в родительский день слишком много народа,
А в обычные - даты, кресты, лебеда.
Ну, привет. Я тебе привезла шоколадный,
Твой любимый, вчера испеченный пирог.
Мама? Сложно. Да нет, не Сергей Александрыч.
Да, уехала - с новым своим в Таганрог.
Леха? Он бы приехал. Пять лет - не условно.
Собираю посылки, пишу:"Продержись".
Надо срезать - дернина пристала неровно.
Нож ломается...ржавая Лехина жизнь.
Помнишь, ты мне купила косынку в горошек?
Помнишь, стригла - под первое в жизни каре?
...Не толкайся, не надо, малыш мой хороший.
Баб, ну да. Это правнук. Рожать в сентябре.
Знаю, будет, как ты - синеглазый и рыжий...
Танька? Пьет. Не могу ненавидеть - сестра.
Так бывает - кто жив, не молчит и не слышит.
Только мертвые с нами.
Автобус. Пора.
.
СТРАНА ДЛЯ ТЕХ, КТО НЕ ЗАСЛУЖИЛ СВЕТА
http://www.stihi.ru/2012/07/15/4226
"Он не заслужил света, он заслужил покой"
(М. А. Булгаков, "Мастер и Маргарита")
.
Если месяцы старой подкладкой заношены,
Если страшно и жить, и смотреть на людей,
Вспомни - возле озер бродят рыжие лошади,
Наклоняясь к дрожащей от ветра воде.
Берега прорастают могучими кедрами,
Их зеленые кроны, как море, шумят.
Там Высоцкий, оставив коней привередливых,
Кормит хлебом с ладони смешных жеребят.
Всем, кто жил, не шепча, не сгибаясь, не шаркая,
Был врачом для других, для себя палачом,
Будет лошадь, по-детски беспомощно яркая,
Беззащитную голову класть на плечо,
Будут кедры озерную воду укачивать,
Тяжко шишки роняя на чистый песок.
Отдохните - за это с походом уплачено
Вашей жизнью, идущей всегда поперек.
.
.
.
.
Любовь и долг
Звучи, мой стих, во храме и в овине!
Про верность долгу слушайте рассказ.
Он токарь был, она была графиня,
и вот судьба свела их глаз на глаз...
Шальная ночь гудела соловьями,
и месяц млел от призрачной тоски.
"Мне хорошо, - она сказала, - с вами!"
Он промолчал, лишь стиснул кулаки.
Она цвела заманчиво-жестоко,
ее желал и мертвый, и живой.
Но он был токарь, первоклассный токарь,
и секретарь ячейки цеховой!
Вуаль графиня скинула не глядя,
но он угрюм, как танковый завод.
Графиня рвет с себя тугое платье,
но он угрюм... Графиня дальше рвет.
Графиня бьется, стонет, свирепеет
в почти предсмертной чувственной тоске.
Он членский взнос (четырнадцать копеек)
в кармане сжал до хруста в кулаке.
Графинин вид чертей ввергает в трепет!
Бог очумел от шелковой возни!..
Сам Луначарский, вдруг явившись в небе,
ему вскричал: "Возьми ее, возьми!"
Но он ее окинул гордым глазом,
и - "Нет! - сказал. - Хоть жгите на огне!"
Она лежала в стадии экстаза,
а он стоял немного в стороне.
Не сдался он, так чист и неповинен!
Бушуй, наш враг, от ярости бушуй!
Он токарь был,она была графиня...
Он - просто токарь,
а она - буржуй!
Ромашка
Гляжу в цветок солнечноликий -
какая дивная трава!..
... Умы великие велико
эпох вращают жернова...
Живут и броско, и отважно -
под шорох звезд и гром атак...
А что по поводу ромашки
сказать могли бы вы?..
Итак...
Ева:
Адам бледнел и прятал очи,
и прятал очи, и бледнел...
И вдруг сорвал один цветочек
и бросил мне... и покраснел.
Архимед:
Триумф ромашки недалек...
Зачем бросаться нам в глубины,
коль скоро, глядя на цветок,
народ придумает турбины...
Юлий Цезарь:
Ромашка - чудо. Всё. Без прений!
Иначе - ссора и война...
Ромашка - выше подозрений,
как Юльки Цезаря жена!
Христос:
...И будет день, и в блеске дня
отпустит крест остатки плоти...
Народ ромашками меня
к земному шару приколотит...
Фома неверующий:
Здесь, может, видимость одна?
А если видимость, то чья же?
И почему белее сажи?
Да и ромашка ли она?
Илья Муромец:
Мне - копье да кобылушку чалую,
да всю жизнь бы не падать с седла.
А избушка моя в Карачарове
вся ромашкой давно заросла.
Баба-Яга:
На свиданья все летаю,
истрепала сто плащей...
Дай, ромашка, погадаю:
любит-нет меня Кащей?..
Чингис-хан:
Я помню пленницу одну,
одну славянскую княжну...
За гордый взгляд ее убили:
не покорилась мне она...
Когда я умер, на могиле
ромашка выросла одна.
Борис Годунов:
О кровавых ромашках не врите вы,
будто я закровавил цветки...
Во дворе, где зарезали Дмитрия, -
васильки, васильки, васильки!!!
Отелло:
Девчушка-ромашка - монетка-бедняжка...
Какой же злодей прикарманит?!.
Любит - не любит, вздохнет - приголубит.
О б м а н е т!..
Капитан Флинт:
Эй, с цветочком!..
Да как вы посмели?!.
Прочь со шхуны!..
Убью невзначай!..
Пару слов о ромашке?..
С похмелья
помогает ромашковый чай...
Степан Разин:
Бабам - мед,
гулякам - бражку,
вдовам - плач,
а девкам - пляс...
Розы - всем!..
А мне - ромашку...
А боярам -
пулю в глаз!
Петр Первый:
Сей злак матросу и солдату
снимает сто душевных мук...
Послать
в пробирную
палату!..
В отдел лекарственных наук.
Сальери:
А Моцарт
во сне
обозвал меня братом,
и грохнул над полем отрывистый стон...
Ромашковым лугом,
ромашковым садом,
ромашковым ядом закончился сон!..
Суворов:
Помилуй бог, какая прелесть!..
Ромашка, ты ли это, ты?..
...Ну что, ребята, насмотрелись?.
Вперед! за русские цветы!..
Конек-горбунок:
Хоть желудку тяжко,
хоть смеются свиньи, -
пусть растет ромашка!.
Пожую полыни.
Хлестаков:
Да я... да мы... да Пушкин Шурка!..
Р-р-ромашка, крошка!.. Сто чертей!..
Я вам пришлю из Петербурга
двенадцать тысяч орхидей!..
Демон:
В поэме "Демон" прелести немало.
Но Лермонтов из виду упустил:
меня Тамара Димой называла,
когда я ей ромашки приносил.
Печорин:
Любовь, ромашка,
тлен и прах...
Кино, вино да буги-вуги...
Я пью да сплю,
да вот на днях
убил Грушницкого. От скуки.
Плюшкин:
Подметка, пряжка?..
Ах, нет, ромашка...
Ну, бросьте в кучу -
на всякий случай.
Дантес:
Ромашка-дрянь!
Я свет познал...
Таких жар-птиц
сбивал в полете!..
Таких поэтов корчевал!..
А вы -
ромашку мне суете!
Обломов:
- Эй, Захарка, откуда депеша?
-Это цветик...
- Ну выбрось, свинья!
- Дык хорош...
- Дай посудину, леший!..
- Для ромашки?
- Да нет, для меня.
Рыцарь К.К.К.:
Негр с ромашкой?
Крой их!..
Линчевать
обоих!
Анна Каренина:
Прислал мне Вронский
три цветка:
ромашка, лилия и роза...
Один из них
похож слегка
на колесо от паровоза...
Карл Маркс:
Демократическая личность!..
Природой создана не зря...
Ромашка смотрится отлично
в руке царя - и косаря.
Человек в футляре:
Ромашка?.. Господи, прости!..
И где? - у парня за фуражкой!..
Скорей в участок донести, -
здесь пахнет вовсе не ромашкой!
Столыпин:
То было в марте...
Нет, в апреле, -
как раз расцвел Нескучный сад...
Одна курсистка
на расстреле
ромашку бросила в солдат!..
Шерлок Холмс:
На лепестках - губная краска...
Ромашкой пахнет тут и там...
Любовь и ревность... Дело ясно!
Вы арестованы, мадам!
Ленин:
Архиневинная,
архипрекрасная,
как мысль мужицкая, проста...
Была б еще
и цветом красная -
и был бы символ хоть куда!
Эйнштейн:
Она сравнительно ничтожна,
не галактический формат...
На вечный двигатель похожа,
плюс нежность, смысл и аромат.
Чарли Чаплин:
Смех и слезы - так просто, -
прочь весь лоск и стекляшки!..
Пусть - штаны не по росту,
да ромашка в кармашке...
Остап Бендер:
Пишу задумчивые строки:
висит ромашка над столом,
белеет парус одинокий
в тумане моря... за углом..."
Эйзенштейн:
Кино мельчает. Странно, странно.
Гудки, штыки, прокатный стан...
Как говорится, кризис жанра...
А ну, ромашку - на экран!
Гитлер:
Ромашки
в будущем,
возможно,
еврейской плотью назовут:
я их
вытаптывал -
безбожно...
Да вот не вытоптал - живут!
Неизвестный солдат:
"Ромашка", откликнись
сквозь время и смерть!..
Один я остался на свете...
"Ромашка", "Ромашка", "Ромашка", ответь!.
..."Ромашка" уже не ответит...
Мао Цзедун:
Мы вышли в сад...
Луна, как Мы, сияла...
Цвела ромашка,
скромная, как Мы...
Мы усмехнулись
горько и устало:
цветок - и Мы
среди вселенской тьмы!..
ОНИ БЕСКРЫЛЫ
Боготворю их, солнечных и милых,
люблю сиянье знойное зрачков...
Они бескрылы, но имеют силы
нас окрылять, бескрылых мужиков!
Границы платьев берегут их прочно...
Я, нарушитель ситцевых границ, –
они бескрылы – видел это точно!
А, впрочем, кто их знает, этих птиц...
* * *
Я гляжу на тебя, любя,
твои локоны тереблю...
Я люблю в тебе не тебя,
я другое в тебе люблю.
Ты – успехов моих музей,
ты – в меня из меня окно.
Для тебя я бросал друзей,
и родных разлюбил давно.
Свою меру добра и зла
ты сплела из моих систем.
Даже почерк ты мой взяла –
с завитушкой на букве “эм”.
Ты – тропинка в моих снегах,
ты – письмо из Москвы в Сибирь,
ты в долгах – голубых шелках,
ты – в силках у меня снегирь.
Ты должна мне, мой мил-дружок,
я держу тебя сотней рук.
Вдруг уйдешь – и пропал должок!
Я встряхнусь, как пустой мешок,
и пристроюсь на пыльный крюк...
* * *
Я вам пишу звездой падучей,
крылом лебяжьим по весне...
Я вам пишу про дикий случай
явленья вашего во мне.
Пишу о том, как пел несмело:
взойди, взойди, моя заря!..
Я ради вас талант подделал,
как орден скифского царя...
Как я дружу с нейтронным веком,
как ярким словом дорожу...
И как не стал я человеком,
я вам пишу...
* * *
Слезы вечно летят за глазами,
как за солнцем летят небеса...
Зазевайся, любуясь на пламя,
слезы тут же вонзятся в глаза!
* * *
Тюрьма на улице Искусства
сбивает мысли на лету.
Колючей проволоки сгусток
застрял у времени во рту.
* * *
...Петух красиво лег на плаху,
допев свое “кукареку”...
И каплю крови на рубаху
брезгливо бросил мужику.
* * *
Цвела гвоздика, рыжая сначала...
Потом зарделась яростней вина...
Растение о помощи кричало,
а мы не понимали ни хрена.
* * *
Эх, Аркаша, нам ли горевать.
в двух шагах от ядерного взрыва!..
Знай работу, “телек” и кровать,
да в субботу – пять бутылок пива.
Соблюдай умеренность в любви,
не умей свистать разбойным свистом
И во сне удачу не зови,
и не пей с лихим авантюристом.
Не теряй ни сон, ни аппетит,
пусть душа от горестей не хмурится...
И к тебе, конечно, прилетит
птица счастья – бройлерная курица.
* * *
Скелет звезды? Паучьи ножки?
Корона древнего вождя?..
Да нет, я пальцем на окошке
рисую атомы дождя.
Я знаю все! Ничуть не меньше.
Я свой в космических краях.
На Марсе – явно нету женщин.
А наше Солнце – в лишаях.
Рисую знаки Зодиака...
(И вдруг подумаю о том,
куда
бежит
вон та
собака –
с таким торжественным хвостом?!).
* * *
Жизнь моя, поэзия, подруга...
Я в стихах тонул, горел и мерз...
Очи мне не выклевала вьюга,
хоть прошел под вьюгой много верст.
Скажут: поза? Да, возможно, поза...
Жизнь – она из поз и прочих крох.
Пусть сгниет раздавленная роза,
а в гнилье взойдет чертополох!
Я не жду бессмертья ни минутки,
мне дороже – пальцы на струне,
чтоб рядком сидели проститутки,
весело болтая обо мне.
* * *
Хвалю запев в любом рассказе,
и сам начну издалека:
...Стоят казармы на Парнасе,
снежком присыпаны слегка.
Здесь начеку зимой и летом
поручик Лермонтов и Фет...
И сам Шекспир здесь спит одетым
уже четыре сотни лет.
Лишь иногда тумана стенка
качнется в мареве луны, –
и на свиданье Евтушенко
крадется мимо старшины...
Лишь иногда майорской дочке
ударят в сердце соловьи, –
и Вознесенский прячет очи,
еще хмельные от любви...
Бессмертье скучное изведав,
томятся пленники времен.
И за казармой Грибоедов
из пистолета бьет ворон...
Вот так великие зимуют,
и дозимуют, наконец, –
когда к Парнасу напрямую
прискачет пламенный гонец.
И Блок ружьем ссутулит спину,
и Маяковский – с палашом...
Парнас пустеет, а в долину
стремятся вороны гужом...
Война сегодня быстротечна,
война бездумна и беспечна,
война всеядна, как война, –
ей даже музыка нужна...
Но под полотнищами света,
под вой военныя трубы –
конец войне, и над планетой
взошли салютные столбы.
И сквознячком в народной массе
летает дым – победный чад...
Гудит толпа... А на Парнасе
казармы холодно молчат.
Совсем озябшая березка,
над ней – холодная звезда...
Но – чуткий звук... А может, просто
звенит святая пустота...
Но вздрогнет заяц на опушке,
но веткой белочка качнет,
но скрипнет дверь, и выйдет Пушкин,
и кружкой снегу зачерпнет.
* * *
Эта пьеса шла под гром винтовочный,
ухала мортира за горой,
падала под пулями Дюймовочка,
весь дырявый, падал главгерой...
Но вставал и шел шагами быстрыми!
Весь дырявый, песню запевал...
Драматург! не надо много выстрелов.
Лучше – бац! – и сразу наповал.
Нам не надо мокрого и страшного,
нам наскучил пистолетный лай...
Ты слезу у зрителей выпрашивал?
Мы заплачем. Только не стреляй.
* * *
Горжусь своим культурным бытом,
я – современный негодяй.
Двадцатым веком я воспитан,
не словом “на”, а словом “дай”.
Я – покоренный. Непокорен!
Я не гожусь на колбасу!
По жизни, вымощенной горем,
с большим достоинством ползу!
ВЫ СЛЫШАЛИ, КАК ПАДАЮТ...
Я знаю: было здорово!
Я знаю, кто здесь жил...
Старик в кепчонке порванной
здесь что-то сторожил.
Теперь забита досками
(уехали, ту-ту!)
почти что паустовская
избушечка в саду.
Старик – тот самый, в кепочке –
уже не в шалаше.
И яблоки за веточки
не держатся уже.
Одно, второе... пятое –
тук-тук – в пучине тьмы...
Вы слышали, как падают
не яблоки, а мы?
Вот славный сын Адама
с манерами Христа –
напился, плюнул в зама –
и грохнулся с поста.
Он грохнулся, а я пока
скандалами цвету...
И все ж не громче яблока
когда-то упаду.
Естественно, небрежно:
тук-тук – и тишина...
Прошу! Возьмите! Съешьте...
И сплюньте семена.
ПАСЫНОК
Когда-нибудь вечером синим,
без дум, без любви и мечты,
я вдруг попрощаюсь с Россией,
и стану с Россией на “ты”...
Зачем ты меня не любила,
терпела, стыдливо кривясь?..
В припадках беззлобного пыла
с тобой я налаживал связь...
Покорный твоим обещаньям,
признания ждал много лет...
Возьми же теперь на прощанье
моей головы амулет!
Прощай и забудь кривотолки.
Ведь люди чего не наврут!
...Курки моей верной двустволки
чачакнут и станут во фрунт!
К исходу лирической ночи,
как раз на коровьем реву,
бровями взмахнут мои очи
и шумно взлетят
в синеву.
.
.
* * *
Поэзия - не поза и не роль.
Коль жизнь под солнцем - вечное сраженье, -
стихи - моя реакция на боль,
моя самозащита и отмщенье!
* * *
Я не поэт. Стихи - святое дело.
В них так воздушно, нежно и светло...
Мне ж дай предмет, чтоб тронул - и запело,
или хотя бы пальцы обожгло.
* * *
Деревня N. не знала гроз.
Покой и тишь - ее основа...
Но в каждом доме был Христос
с лицом Емельки Пугачева!
Они бескрылы...
Боготворю их, солнечных и милых,
люблю сиянье знойное зрачков...
Они бескрылы, но имеют силы
нас окрылять, бескрылых мужиков!
Границы платьев берегут их прочно..
Я, нарушитель ситцевых границ, -
они бескрылы - видел это точно!
А, впрочем, кто их знает, этих птиц...
Подранок
После выстрела смог он собой овладеть,
он посмел улететь, очумев от испуга.
Между крыльев - дробинка, но сумел улететь...
Только ровно на жизнь приотстала подруга.
Распустились цветком два разбитых крыла,
поднялась голова в драматическом жесте...
Тонкой лапкой гребла, суетливо плыла,
всё куда-то плыла, оставаясь на месте.
Окровавленный пух понесло к камышу,
и молчат небеса, перелески и воды...
(Ты ответь мне, Ирина, я тебе же пишу, -
что случилось потом, после этой охоты?
Был ли выстрел ещё, иль, жалея заряд,
ощипали тебя, несмотря, что живая...
И весёлый охотник - голубой бюрократ,
нежно кушал крыло, коньячком запивая...
Может, выжила ты, всем дробинкам назло,
только жизнь приняла, как стандартную милость.,
И свистит по квартире расписное крыло,
забывая на миг, что летать разучилось.
Телевизор, базар, танцплощадка, завод,
петухи-женихи, разодетые жутко...).
А в заливе души всё куда-то плывет,
всё куда-то плывет недобитая утка...
* * *
Я читал: голубая тоска, -
и не верил: такой не бывает...
Но сейчас - на вершок от виска -
небеса, как доска гробовая...
Всё приветы вчерашнего дня,
всё лавсан, а с изнанки - холстина...
Электронной машине родня
отошедшая в прах гильотина.
Береженого - бог бережет!
И всю жизнь берегись, береженый...
Прозевал - изотрет в порошок:
нынче бог милосердья лишенный.
Сберегусь, и в работу впрягусь,
среди роботов нежно-угрюмых...
Напрягусь, как рождественский гусь,
что плывет по столу между рюмок.
Но боюсь, что сорвусь - и сопьюсь,
и забуду, как пахнет ромашка...
Но боюсь!.. И горжусь, что боюсь:
я боюсь, - значит, жив я пока что!
* * *
Не пойму я тебя, иноверца,
наши взгляды давно разошлись...
Расстоянье от сердца до сердца -
может, час, может, целая жизнь...
Через чащу добра и порока,
сквозь уступки, пинки и тычки...
....А прямая до сердца дорога -
не длиннее вот этой строки.
* * *
А мысли шагают коряво,
а губы от страха спеклись...
Уходит... жена или слава...
свобода, а может, и жизнь.
На лучшем твоем перекрестке
она - у другого в руках.
Не порти, дружок, папироски,
не бейся в ревнивых силках.
Когда над телами убитых
враги распивают вино,
убитым уже не обидно,
убитым уже все равно...
Развод
Уходит любовь. Холодеет в душе.
Тускнеют слова и предметы.
На милом лице проступает уже
посмертная маска Джульеты.
Рассудок смиряет кипенье крови...
Твой взгляд - голубее кинжала...
И, может, не палец, а горло любви
кольцо обручальное сжало.
Состарил сентябрь и фигурку твою,
твои очертанья грубеют...
Похоже, что я на расстреле стою
И НАШИ УЖЕ НЕ УСПЕЮТ.
Слово
Час назад (уж целый час натикал...
только час... а кажется, - года)
сдавленным и сумеречным криком
прозвучало слово "никогда".
...Д'Артаньян на помощь не прискачет,
не распорет шпагой темноту...
Никогда "Титаник" не заплачет
в долгожданном розовом порту...
Никогда не выстрелит царь-пушка
для острастки вражеских держав...
...Догорает в памяти избушка,
курьи ножки
судорожно
сжав.
* * *
Я люблю! через горы и годы!...
Я люблю! сквозь любые погоды!..
Я люблю! сквозь погосты-кресты,
сквозь туманы-дороги-мосты!..
Сквозь цветы восковые у морга,
сквозь судьбу, что к молитвам глуха!..
Я люблю! ослепленно и гордо!
От любви перекошена морда,
от любви перехвачено горло,
от любви не хватает дыха.....
Автопортрет
Коварный, вздорный, непослушный,
один, как ёлочка в бору...
И нет опасности насущной,
что я от скромности умру.
За кем-то смерть летит в конверте,
за кем-то долг бежит босой...
За мной гоняется бессмертье
с тупой заржавленной косой.
Я винный след в тайге оставлю,
закуской белок подкормлю.
Я пьянством родину прославлю,
свою Россию-во-хмелю
Я сам с собой устрою встречу,
надев на голову ведро...
По соловью шарахну речью,
И цаплю цапну за бедро...
Пусть ваш Пегас стыдливо прячет
свой голубой невинный глаз...
С тоскливым плачем жеребячьим
кобылу любит мой Пегас!
Пройдут в народе чудо-слыхи,
что я таков, а не таков...
Мои уродливые стихи
нужнее правильных стихов.
* * *
Вблизи Олимпа есть местечко,
в версте от лежбища богов...
Стоит избушка возле речки
в сиянье песен и стихов.
Творцы торжественных хоралов
скучают в собственных лучах...
Там не певцы, а подпевалы
живут на божеских харчах.
Тепло в лирической избушке,
и в ней поэтов — будто блох:
второй Эзоп, воскресший Пушкин,
гальванизированный Блок...
Таланта нет — заменит пыл,
а пылу нет — подбавишь лести...
И я там был, мёд-пиво пил
и назывался «Пушкин-200».
* * *
Эх, Аркаша, нам ли горевать.
в двух шагах от ядерного взрыва!..
Знай работу, «телек» и кровать,
да в субботу — пять бутылок пива.
Соблюдай умеренность в любви,
не умей свистать разбойным свистом
И во сне удачу не зови,
и не пей с лихим авантюристом.
Не теряй ни сон, ни аппетит,
пусть душа от горестей не хмурится...
И к тебе, конечно, прилетит
птица счастья — бройлерная курица.
Аутодафе назаретской Маруси
Палач был горбат и воинственно пьян,
за бранным словечком не лазил в карман.
Он «брил» на лету подмастерьев своих,
Пилату сказал: «Ну, давай на троих!»
Исполнил частушку для римских кобыл,
хорошим словечком толпу оскорбил.
(А слов нехороших в истории нет —
вам скажет любой маломальский поэт.
«Квартира», «машина», «японский халат»,
«Голгофа», «Иуда», «Христос» и «Пилат».
А слово «Мария» — совсем красота!).
...Давайте вернёмся к подножью креста...
Смертельным квадратом бессменно стоят
четыреста римских угрюмых солдат.
Простой автокран, задыхаясь в пыли,
Христоса подъемлет на метр от Земли.
На метр от планеты и жадной толпы,
превыше Голгофы и бренной судьбы...
Бессмертье открыто! Вот только успеть...
И надо всего лишь — чуть-чуть потерпеть...
А гвозди тупые, и лезут не так...
И плещет в глаза ослепительный мрак.
...Палач был горбат и воистину пьян,
он лишние гвозди засунул в карман.
«Сгодятся потом — ремонтировать мост, —
а может, объявится новый Христос...»
... В кольце волосатых солдатских сердец
Христос звал отца... Не услышал отец.
Но только закат захлебнулся собой, —
испуганный шёпот вспорхнул над толпой:
«Мария! Мария! Мария пришла!..
Ну, та, что Его, говорят, родила...
Глядите, Он жив!.. Он увидел её,
и ей посвящает страданье Своё...»
«Зачем опоздала?.. Ведь слышала гром, —
то пьяный Иосиф махал топором.
Громил он цистерны с водицей святой
и Риму грозил Вифлиемской звездой...»
...Мария бесслёзно на Сына глядит:
«Мой мальчик, ты вправду опасный бандит?..»
Грядущей Мадонны нелепый вопрос
ударил, как выстрел, и вздрогнул Христос...
Прочувствовал крест онемевшей спиной
и плюнул в Марию кровавой слюной.
.
.
Именно в эти кошмарные годы произошло его окончательное становление как поэта. На смену «таежной лирике» пришли совершенно иные стихи:
.
...Мир тоскует в транзисторном лепете,
люди песни поют не свои…
А в Стране дураков стонут лебеди,
плачут камни и ржут соловьи.
Мир таскает одежды тяжелые,
мир в капроне от зноя зачах…
А в Стране дураков ходят голые,
чтоб кинжалы не прятать в плащах.
Мир поклоны кладет дяде Якову,
если голос у Яшки – гроза…
А в Стране дураков всякий всякому
правду-матушку режет в глаза.
Мир в угрозах и денежном шелесте
рвет любовь у законной жены…
А в Стране дураков бабьи прелести
не дороже простой ветчины.
В вашем мире начальники старшие
даже в песнях почтения ждут…
А в Стране дураков даже маршалы
даже улицы даже метут.
В общем, так, – попрощайтесь с сестричкой,
отряхните коросту долгов, –
и с последней ночной электричкой
приезжайте в Страну дураков!
.
.
.
.
Поэтам XX века
Влад Снегирев
Он был поэт народный, – для народа
писал стихи и властью признан был.
И в строчках тех – прекрасная природа,
работы пот, дыхание борьбы,
бессонный труд, заводы и колхозы,
года побед, волнений и труда.
Звучала в них, бесспорно, сила прозы,
а грусть любви была ему чужда.
Потом – свобода и распад державы,
инфляция, последствия ее...
А он хотел пьянящей, чистой славы
и вот ушел - туда, в небытие.
Как много там поэтов одиноких,
забытых незаслуженно подчас.
Уйдем и мы бродить в краях далеких.
Не забывайте, люди, вы о нас...
Вадим Шефнер
Влад Снегирев
А где-то там, куда мне не вернуться,
где на Неве белеют корабли,
по-прежнему ревнуют и смеются,
разлук не видя, что их ждут вдали.
И я там жил у мелкого залива, —
фонарь, аптека, сумрачный гранит...
Сменялись вновь приливы и отливы,
а сфинкс на море до сих пор глядит.
У возраста туда не отпроситься, —
я время опрокинуть не могу.
Но Пенелопа в выгоревшем ситце
всё ждёт меня на давнем берегу.
Сидит, руками охватив колено,
лицом к неугасающей заре,
попав в узор томительного плена,
как мотылёк, увязший в янтаре.
Олег Чухонцев
Влад Снегирев
«Я оторвался от своих корней,
и память детства шепчет как чужая,
а родина моя всё зеленей,
издалека томит, не отпуская.
Как хорошо на людях одному!
Скрипи, трамвай, греми в кольце железном.
Не одобряя эту кутерьму,
пою о мире тихом и безвестном.
Как хочется под липой постоять,
лежать на сене тёплом и душистом,
открыть калитку и увидеть мать, —
совсем седую, в платье неказистом».
Ему бы петь про шелест диких трав,
про буйный ливень, грозовой и тёмный;
о времени, что прячет властный нрав,
и жить тихонько, как отшельник скромный.
Он мог смотреть с бесстрастной высоты
на чуждый мир и на гримасы строя.
Но что, мой друг, о силе знаешь ты
петли тугой советского застоя?
Игорь Царёв
Влад Снегирев
Искал он истоки в делах повседневных
мелодий тончайших, восторгов душевных,
а мог бы лежать на афганской меже,
убитый и всеми забытый уже.
Мечтой уносился к местам позабытым,
где волны белеют под ветром сердитым,
пером пробиваясь в словесной руде,
а дни проносились в своей череде.
Но кто же мог знать, как мучительно скоро,
оставив вдали наш грохочущий город,
минуя все омуты, сонные травы,
дойдёт он до зыбкой, сырой переправы...
Он был компанейский, весёлый, простой, —
поэт благородный со светлой душой.
Ника Турбина
Влад Снегирев
Я стою у последней черты,
где кончается связь со вселенной.
Здесь разводят над бездной мосты,
ангел грешный тоскует бессменно.
Обернулась — за мной стоят дни,
что дарили мне лучики света.
Шепчет голос стальной: Ну, шагни!
Ты живёшь вопреки, без билета.
Сочинённая мною строка
пусть вам будет последним билетом.
Я тону и печаль глубока,
опоясана тесным браслетом.
Это просто такая судьба,
за весну затяжную расплата,
где душа была в теле слаба,
да и та отошла без возврата.
Жизнь идёт как сплошной черновик
из сплошных неудач и сомнений.
Как надорванный выстрелом крик
оборвётся глава невезений.
Борис Рыжий
Влад Снегирев
Он родился нежданно–негаданно
в лабиринте фабричных дворов.
Роль была приготовлена, задана:
убегать от ментов и воров.
Было теплое пиво вокзальное,
облака плыли над головой...
И стихи – так щемяще печальные,
и борьба с бесконечной тоской.
Только смерть молчаливая, щедрая
всё идет и идет по пятам.
Снова небо нахмурилось серое.
Может, правда, что счастье лишь там?
Музыканты играют, стараются.
Но заката страшнее рассвет.
Дни летят, но ничто не меняется...
"Больше черного горя, поэт".
2010
Все произведения Б. Рыжего http://snegirev.ucoz.ru/index/boris_ryzhij/0-1470
.
.
.
.
БАЛЛАДА О ПРИНЦЕ НА БЕЛОМ КОНЕ Семецкий Юрий
.
Из такого далёка скакал, что табун
Он, должно быть, загнал лошадей.
Был он ликом пригож и по возрасту юн,
А душою - монаха святей.
Про таких говорят средь достойных девиц –
”Ах, какой в нём пылает огонь”.
Он отважен и мил, этот сказочный принц,
А под ним – полузагнанный конь.
…
На дорогу смотрела она из окна –
Нет ли всадника там, на пути,
И мечтая о принце, была влюблена
В некий ею придуманный тип.
Из рассказов и кем-то написанных пьес
Уяснила она, что за ней,
И за каждой из богом забытых принцесс,
Принц приедет на белом коне.
…
И однажды, в погожий июньский денёк
На усталом гнедом жеребце
Наш герой - королевских кровей паренёк,
Прибыл к ней и просил о венце.
И согласна была на союз их родня,
Да и ей он по нраву вполне,
Но ответила так – мол, прости ты меня,
Я жду принца на белом коне.
…
Он в душевном разладе, в хмельном удальстве
Ускакал, «закусив удила»,
И женился потом на прекрасной вдове.
А она всё ждала и ждала…
13.05.2009 - 10.08.2009
.
ВЫБОР ---- Goddard Gabrial
.
Как же больно вас было терять!
Вы взамен мне избрали войну,
Стали звон и меча рукоять,
Не желая остаться в «плену».
Вам свободы дорожная пыль,
Как и прежде, дороже шелков.
Да пронзающий степи ковыль –
Травный шёпот важнее всех слов…
Вы скупую еду у костра
Яствам сытным, увы, предпочли.
И прохладу ночей до утра
От хором королевских вдали.
Лён измятых, чужих простыней,
И «любовь» без любви за гроши,
Ласк моих оказались нужней,
Хоть ласкала я вас от души.
Что же я? Я за вас помолюсь –
Пусть не здесь и с другой, но живой!
Я с разлуками с вами смирюсь,
Королю стану верной женой.
Буду помнить о таинстве встреч.
И неволить не стану вас впредь!
Выбор ваш – есть свобода и меч,
А не мною сулимая клеть.
.
.
.
Оранжевый аист
.
Долго ходили с Лоркой, искали адрес.
Вроде бы всё, как раньше, но что-то не так.
Вдруг возле парка подходит оранжевый аист
И говорит: "Не хотите в небо? Цена – пятак".
Вот незадача. А он наседает странно.
Перьями хочет обнять, но клювом шипит:
"Вон же у вас, гражданин, верёвка в кармане.
Вы полетите первым. Ну, чтобы разжечь аппетит".
Делать нечего, думаю. Есть сноровка.
Глядь, а Лорка – то близко, то совсем далеко.
Эх, говорил мне давеча Ёкнутый Вовка –
Если приснится пиво – не пей молоко.
Аист притих. И как будто обижен даже.
Ладно. Привязался к дереву. Тоже молчу.
"Прыгай!" – слышу. "А дальше уже не важно!"
Ну, я и прыгнул. И до сих пор лечу.
Другие статьи в литературном дневнике:
