О моем отце
«Легкой жизни я просил у Бога:
Посмотри, как мрачно все кругом.
Бог ответил; - Подожди немного,
Ты еще попросишь о другом.
Вот уже кончается дорога,
С каждым годом тоньше жизни нить.
Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить»
И.И. Тхоржевский
В укромном уголке кладбища близ деревни Новоселки стоят два небольших памятника. Коган Вениамин Иванович 1913-1984 и Коган Анна Арсентьевна 1918-1989. Мои папа и мама.
В Лозу мы всей семьей приехали в 1966 году. Двухкомнатную квартиру в только что построенном доме нам дали временно. Вот-вот должны были сдать большой дом в Загорске, где нам уже выделили четырехкомнатные апартаменты. Но жить новому начальнику финансового отдела межрайонного сельскохозяйственного управления с женой и четырьмя детьми пока было негде. Вот и поселили в первую же десятипроцентную квартиру. Если кто не помнит, в те времена в поселках жилье строили заводы или НИИ для своих работников. А 10% жилья отдавали на городские нужды). Поначалу нам даже дверь водой обливали и ручки привязывали — эту квартиру должна была получить учительница, а тут вдруг — откуда ни возьмись втесались мы, блатные...
Однако, со сдачей дома дело затянулось. Миновал год. И когда отец, наконец, получил тот самый обещанный ордер, мама встала на дыбы.
Мне никто не верил, когда я рассказывала, что мои родители отказались от четырехкомнатной квартиры в тогдашнем номенклатурном доме на молокозаводе ради двушки на первом этаже в каком-то поселке городского типа. Но так оно и было. «Лес через дорогу! - горячилась мама.- А тишина какая! А воздух! И за детей можно не переживать — все рядом...» Отец не очень убежденно апеллировал к здравому смыслу, мол, дети вырастут, семьи заведут... Мама на это сказала, как отрезала: «Вырастут, сами себе квартиры заработают. Мы их не дураками растим». Так и остались мы в Лозе.
Зато папа долго вспоминал ошеломленное лицо чиновника, которому он робко вернул ордер с просьбой отдать эту квартиру лозовскому институту взамен той, в которой мы — уже постоянно! - останемся жить...
Вот такие они были люди, мои папа и мама.
Судьба им выпала непростая и горькая. Хотя во времена их молодости мало кто мог похвастаться легкой и сладкой жизнью.
Отец родился 4 июня 1913 года в Ленинграде, второй сын в семье Иона Борисовича Когана, главного инженера Санкт-Петербургского стекольного завода. Дед, еврей, мало того принадлежащий к роду Коэнов, иудейских первосвященников, одного из высших родов еврейского народа, закончил Санкт-Петербургский Технологический институт с отличием, что в начале ХХ века само по себе было чудом. Поступить в высшее учебное заведение лицам иудейской национальности было труднее, чем верблюду пролезть в игольное ушко. Надо было продемонстрировать исключительные знания и талант, чтобы экзаменаторы поняли — Российской империи этот еврей нужен!
Правда, дед оказанное доверие поначалу не очень оправдывал. Стал членом марксистского кружка. В 1905 году даже в тюрьме сидел за неподобающие убеждения. Выпустили под надзор, строго пригрозили, мол, смотри у нас! По молодости дед, может быть, и продолжал бы революционную деятельность, но при разгоне студенческой демонстрации у Казанского собора у него на глазах красивая девушка-бестужевка бесстрашно встала на пути казачьего разъезда. Нагайка поднялась и, опустилась, прочертив кровавую полосу по девичьему лицу. Юноша выхватил упавшую курсистку прямо из под копыт казачьих лошадей и вместе с ней скрылся в ближайшем переулке. Благо, не в первый раз приходилось удирать от жандармов. Что там дальше происходило, история умалчивает. Наверное, все-таки, любовь с первого взгляда. Наша двоюродная тетя Нина говорила: «Ну, что вы переживаете, девчонки, из-за излишнего веса? Вашу бабушку было легче перепрыгнуть, чем обойти, но все встречные мужчины оборачивались ей вслед. И даже шрам от казачьей нагайки на левой щеке ее ничуть не портил». . Через год у счастливой четы родился сын Володя, за ним, через шесть лет — наш будущий папа, Вениамин, и третьим — будущий лауреат Ленинской премии, Александр.
После революции деду зачлось его р-революционное прошлое, его оставили на прежней должности, а в 1925 году направили главным инженером в Екатеринбургский трест «Самоцвет». С ним уехал старший сын Владимир, двое младших остались в Ленинграде. В 1926 году дед умер от сердечного приступа, во сне, ровно на пять лет пережив бабушку, которую еще в 1921 году унесла чахотка. Младшие мальчишки после смерти матери жили у дяди, росли вместе со своими двоюродными сестрами. Одна стала искусствоведом в Эрмитаже, другая работала в ленинградском отделении газеты «Юманитэ».
Знаете, как в сказке — у крестьянина три сына... Володя был умница, каких мало. Он параллельно учился на математическом и историческом факультетах, оба закончил с отличием. За обедом, не обращая внимания на возмущенные взгляды домочадцев, укладывал на стол толстенный учебник математики и читал, не отрываясь, словно захватывающий детектив.
Александр пошел в Техноложку по стопам своего отца. Занялся гироскопами, да с таким увлечением, что в 1942 году, когда начали разработывать ракетное оружие, дядю вытащили с переднего края, печально знаменитой Невской Дубровки, и отправили в тыл — применять свои разработки.
Отцу повезло меньше. В 14 лет у него обнаружили каверны в легких. Врачи настойчиво порекомендовали уехать из Ленинграда, иначе болотный возлух северной столицы убъет парнишку так же верно, как убил его мать. И поехал Веня к старшему брату на Урал. Закончил педагогический техникум. Удрал из вечерней школы, куда его распределили, поскольку самый маленький его ученик был выше своего учителя на голову. И бедному преподавателю приходилось сидеть на столе, чтобы хоть как-то повысить свой имидж. Ездил по деревням с комсомольской частью особого назначения... Словом, перефразируя сказку, средний вовсе был … не такой умный.
Через несколько лет умер старший брат. Глупо, нелепо. На операционном столе во время операции по удалению аппендикса. Оставил жену и троих мальчишек. Жена не долго думала, забрала детей и вернулась в Ленинград. А папу его капризная судьба потащила в Среднюю Азию на строительство канала. Взяли его учетчиком — люди со средним специальным образованием на дороге не валяются. Женился. Родилась дочь. И, казалось бы, жизнь вошла в спокойное русло. Но на страну накатывался 1937 год.
Отца посадили по статье 58.10 — контрреволюционная пропаганда. Это тогда так называлось — пропаганда, а на деле мой вспыльчивый папа стукнул счетами по голове своего коллегу за хамское отношение к женщинам на работе. Кого-то там этот коллега попытался оскорбить действием. Удар счетами ему не повредил, зато обратил мысли в определенную сторону. Так что на следующее утро в местном отделе НКВД лежал донос о том, что Коган Вениамин Ионович в компании с соседом употребляли спиртные напитки и в присутствии автора доноса рассказывали неприличные анекдоты о гениальном вожде народов.
Следователь, который вел дело отца, сразу предупредил: отсюда так просто не выходят, все равно признаешься, но ценой отбитых почек и общих повреждений организма. А благоразумные враги народа получают всего пять лет, и при этом имеют шанс выжить в лагере.. Папа намек понял и сообщил следователю, что, да, было... С кем пил, не помню, где дело происходило, не помню, а вот анекдоты, точно, рассказывал. Сидел, значит, Иосиф Виссарионович в ложе Большого театра рядом с супругой афганского посла....
Через неделю, получив обещанный минимальный срок, отец уже ехал искупать преступления на стройках социализма. Где-то на пересылках при оформлении документов ему заменили непривычное отчество Ионович на Иванович. Он, может быть, и спорил, но зэк — существо бесправное.
Как было там, родители рассказывали неохотно. И почему-то не о садистах и негодяях, а о хороших людях.
Декан Харьковского университета, историк. Член Коминтерна. Делегат 17 съезда. Отец их помнил поименно. Он передавал нам их знания, читал стихи, перечислял Каролингов, Капетингов и Романовых. Мы имена не запоминали, но слушали чеканные строфы расстрелянного поэта Николая Гумилева, пронзительные стихи его жены Анны Ахматовой, впитывали чудесную есенинскую лирику.
Отец с благодарностью вспоминал врачей лагерного госпиталя. От голода и непосильной работы у него снова появились каверны в легких. От дистрофии заключенные вымирали целыми эшелонами, никто их от этого не лечил, но с туберкулезом было положено помещать заключенного в госпиталь. Не очень-то это помогало, но по крайней мере хоть умрешь в нормальной постели, а не с тачкой в рудничном отвале. Однако, к собственному удивлению вместо того, чтобы мирно отойти в мир иной, отец начал выздоравливать — отдых от выматывающего труда, усиленная пайка... Но попади он тогда снова на рудник, болезнь вернулась и добила бы его. И вот врачи — сами зэки — правдами и неправдами затягивали выписку. Пристроили парня санитаром, и дали ему несколько спасительных месяцев. Рисковали собой, между прочим. Малейшее подозрение со стороны администрации лагеря — и ты уже не врач, а обычный зэк, которые тысячами умирают от дистрофии. А новых лекарей даже искать не надо — пачками сажали.
В первый же год отсидки жена прислала извещение о разводе. Папа ее не осуждал — быть женой «врага народа» было трудно и страшно. Оглянуться не успеешь, как вслед за мужем попадешь в лагерь. А ведь там еще дочь-кроха. Не обижался, но и возратиться после лагеря не смог. Срок у него кончился в 1942 году. Освободившиеся шли на фронт. Но не с на золотых приисков, они в то время приравнивались к фронту. Так что никакой армии. По окончании срока он превратился из зэка в вольнонаемного работника, ему стали начислять зарплату, перевели на более легкую работу — опять учетчиком. Из одного барака переехал в другой. Вот и все освобождение. И ветром шатало — весил он, выйдя из лагеря, 40 кг. А в 1948 году он встретил свою настоящую судьбу — нашу маму.
В 1949 году стала набирать обороты «холодная война». Дальстрой, где мои будущие родители работали отец — бухгалтером, мама - зоотехником, вдруг объявили пограничной зоной особого внимания. И всех «врагов народа», кроме заключенных, в спешном порядке стали увольнять и отправлять на материк. А куда ехать? В европейскую часть СССР и в любые города, где легче всего найти жилье и работу, въезд осужденным по 58 статье был запрещен. Родители ехали от одного райцентра до другого, останавливались в дешевых Домах колхозников, экономили на всем, но устроиться нигде не получалось, а деньги таяли. Мама была беременна мной, держалась из последних сил, но старалась не показывать своего отчаяния. Вечером в очередной защтатной гостинице она спрашивала: «Веня, ты есть хочешь?». Отец отвечал: «Нет». Мама со вздохом соглашалась: «И я не хочу. Давай песни петь».
Повезло им только за четыре тысячи километров от покинутого Дальстроя. В Назаровском зерносовхозе нашелся храбрый директор, который не побоялся взять бывших зэков на работу. Жилье им выделили небогатое — саманный домик под деревянной крышей, но свое! Отдельное! И пусть с потолка лилась вода в большой жестяной таз, стоявший посреди комнаты, но молодые были счастливы. В ноябре 1949 года родилась я. Мама стала обустраивать дом, завела корову, пекла хлеб. А нянчились со мной два немецких мальчишки. Их отец и мать, сосланные в Сибирь немцы Поволжья, умерли один за другим. Отец на трудфронте, мать — от горя и непосильной работы. Остались трое сыновей, старшему пятнадцать, самому младшему — три. И вот, после смерти матери, оголодав и отчаяшись, забрели двое старших в наш дом. Мама выставила на стол теплый каравай хлеба и крынку молока. А мальчишки в благодарность умело перепеленали орущую девицу, то есть, меня. По очереди таскали на руках, трясли перед носом погремушку, а вечером понесли домой хлеб, молоко и кашу для младшего. На следующий день с утра они появились на пороге.
-Тетя Аня, можно мы с Надюшкой поводимся?
; Водитесь, ребятки, водитесь, - ответила мама, выставляя на стол хлеб и молоко. Она-то знала, что такое — горе и голод.
Так маленькие немцы и работали няньками, пока мой отец не устроил старшего, Витьку, на работу водовозом. Тот сначала обиделся, мол, что же я, плохо с дитем справляюсь? Но папа убедил парня, что взрослый ведь человек, соседи дразнить будут, а тут зарплата, постоянная работа, хоть небольшие деньги, но хватит, чтобы поднять младших.
И когда мы приехали в Назаровский совхоз через четырнадцать лет — навестить друзей, то, к моему удивлению, встречать папу сбежалось все взрослое население центральной усадьбы. А вечером устроили настоящий пир, накрыли длинный стол, за который все равно не уместились все желающие. Говорили наперебой, пели песни. А моя соседка по столу, почти ровесница, гордо сообщила, что ее тоже назвали Надей, в мою честь!
В 1950 году, когда началась борьба с космополитами, перехали в Балахтинский совхоз — это было уже легче, папа зарекомендовал себя отличным работником, да и мама — хорошим зоотехником. Там отца еще раз спасли его больные легкие — положили в больницу в абсцессом, с температурой за сорок. И на тебе! — заявляется уполномоченный УГБ. В больнице ему сообщили, да, мол, лежит такой, но уже не жилец. Папу с разочарованием вычеркнули из списков и больше не вспоминали.
Но все равно, переезжали с места на место часто. Или переводили во вновь образовавшийся совхоз — налаживать учет, или находился доброхот, рвавшийся на место главного бухгалтера. И нашептывал вышестоящим, что мол, враг народа, да еврей... И складывали вещи в грузовики, и ехали на новое место. Семья росла — родился брат Володя, за ним сестра Оля и самый младший — Шурик. Отца любили везде — умница, он при этом был еще и очень обаятельным человеком. Искрился весельем и доброжелательством. Всегда был готов помочь, объяснить, отдать последнюю рубашку. Анекдоты рассказывал тонкие и смешные — пятилетняя отсидка ему в этом охоты не отбила. Мама была построже, но соседки со своими бедами и проблемами, где бы мы ни жили, всегда бежали к ней.
Воспитывали нас по-спартански. Все-таки, четверо детей, мама работала не всегда, денег на такую семью еле хватало. Поэтому, получив зарплату, папа усаживал всех за круглый стол, по бухгалтерски точно подводил баланс: столько-то на еду, столько-то за квартиру, остается столько-то. Что будем покупать — Вовке ботинки или Наде платье? И мы решали — ботинки-то совсем развалились, так что я без нового платья потерплю.
Мама перешивала старый папин костюм, получались курточки младшим, а из брюк — юбка мне. И конфеты-подушечки мы делили ровно на шесть частей. Правда, папа с мамой свои доли тихонько подсовывали младшим...
Но книги и игры всегда были на первом месте. В канун моего четырнадцатилетия, папа хитро спросил, чего, мол хочешь, выходное платье или Детскую энциклопедию? Я на него посмотрела, как на чудика — конечно, энциклопедию! Отец с торжеством взглянул на маму и сознался, что этот десятитомник он уже купил.
И коньки, и лыжи, и велосипед, и фотоаппарат нам покупали без малейших возражений.
Отец с мамой с самого детства говорили нам, что в жизни с человеком может произойти всякое — могут отнять богатство, должность, уважение, дом, одежду. Единственное, чего отнять нельзя, это твоя личность, то, что ты знаешь и умеешь.
; Это ваше главное богатство, - говорил отец. - И никогда не лезьте вверх по лестнице власти. Вот смотрите, маятник. Если ты внизу, то кажется, что тобой управляют все вышестоящие, но на самом деле у тебя — все степени свободы. Вон какой размах. А чем ты выше, тем свободы у тебя меньше, ты сам вынужден себя ограничивать, чтобы не скинули вниз.
Эти две заповеди мы запомнили на всю жизнь. И ни разу не разочаровались ни в одной.
Зато отца, несмотря на его нежелание делать карьеру, все же чуть ли не за уши тянули вверх. Из бухгалтеров — в старшие бухгалтера, потом — главный бухгалтер совхоза, потом главный бухгалтер районного сельскохозяйственного управления. А в 1965 году, получив полную реабилитацию, отец задумался о переезде поближе к центру России. Его родичи жили в Ленинграде, мамины — в Ярославской области. Случись что, все-таки, есть близкие люди, которые поддержат и помогут. Да и нам нужен выбор, куда пойти учиться после школы. Помог случай. Его направили в командировку в Москву, на ВДНХ, и там он решил зайти в республиканское сельскохозяйственное управление, поспрашивать, долго ли ему жить в сибирской ссылке. Зашел - и наткнулся на своего бывшего сослуживца. Тот уже вырос до начальника отдела, что-то вроде замминистра в тогдашней структуре. Обрадовался отцу, как родному. И сходу предложил на выбор три межрайонных управления, мающихся без главных бухгалтеров: в Истре, в Серпухове и в Загорске. Но срочнее всего — в Загорск. Тут же оформил и подписал приказ о переводе отца.
Вот так мы и очутились в Московской области и попали в Лозу, о чем я рассказала в начале этой статьи.
Папа работал в начальником финансового отдела Загорского сельскохозяйственного управления до самой пенсии. Приобрел друзей и учеников, оставил о себе добрую память. Умер легко, отказало сердце, как у деда. С приступом панкреотита его привезли в больницу. Врачи сделали обезболивание и больше ничего не стали предпринимать. Я рассердилась и сказала папе, что сейчас вызову такси и отвезу его домой. Отец заулыбался — и через пять минут его не стало.
На его похороны — через одиннадцать лет после ухода! - приехали друзья и сотрудники и плакали над его гробом, горюя вместе с семьей. Даже сейчас я порой встречаю людей, которые знали моего отца и до сих пор помнят его мудрость, доброту и обаяние. Светлая ему память.
Другие статьи в литературном дневнике:
