Поставьте памятник деревнеНиколай Мельников
ПОСТАВЬТЕ ПАМЯТНИК ДЕРЕВНЕ
19.09.2011
Творчество Н. Мельникова известно в основном читателю по вышедшей в печать небольшими тиражами одноименной поэме. Появившаяся в начале нынешнего столетия, в период страшного русского безвременья, развала великой страны, разгула русофобии, поэма «Русский Крест» никого не оставила равнодушным. Ее пронзительные, кровоточащие строки, кричащие о русской беде, молящие о русском возрождении, воплотили в себе лучшие черты классической национальной литературы: высокую, горнюю гражданственность тютчевской поэзии и простоту твардовских строф... Но если это произведение, как и отдельные стихотворения Н. Мельникова, стало широко известно среди русских читателей, то иные его стихи и особенно проза долгое время почивали под спудом. В изданном сборнике вниманию читателей предлагается наиболее полное собрание стихотворений и песен Поэта, а также его рассказ «Дурная деревня» и две повести: «Щепки» и «Сопрано». В них, как и во всем своем творчестве, оставаясь до конца искренним и верным в любви к родной земле, автор вскрывает причины уничижения, которому подвергаются его соотечественники, и указывает на единственный путь спасения - обретение Бога. Книга «Русский Крест» издана по благословению известного батюшки - братского духовника Оптиной Пустыни схиархимандрита Илия (Ноздрина), который хорошо знал Николая Мельникова и оказывал ему духовную и молитвенную поддержку. Отец Илий дал высокую оценку самой поэме «Русский Крест»: «В минувший трагический век, - говорил он, - Господь дал народу нашему тяжкое испытание. Из него вынесли веру даже те, кто от рождения о ней не слыхивал ни от родителей, ни от дедов своих. Жажда чистоты душевной побуждает молодежь искать веры в Бога, а старшее поколение, на памяти которого все ужасы безверия, и убеждать не надо. Эта дорога поисков силы и смысла жизни изложена в замечательной поэме «Русский Крест», написанной светлым и певучим языком. И не следует рассматривать эту поэму как историю жизни русской деревни. Это жизнь всех нас, погибающих в безверии, и из руин возрождающихся. Нет, мы не можем умереть, мы - такой народ, русский, те, кто живет на этой чудесной земле». Все материалы к изданию этой книги были предоставлены родной сестрой Николая Мельникова - Валентиной Алексеевной Шароновой, а само издание стало возможным благодаря помощи и поддержки многих людей, кому дорого творческое наследие настоящего Русского Поэта Николая Алексеевича Мельникова. + + + Стихи Николай Мельников начал писать еще в школе. И уже тогда в них слышались тревожные нотки горечи за судьбу брошенной деревни, пустеющей у него на глазах, за свое родное село Лысые, затерявшееся в глубинке Брянщины, на границе трех республик: Еще один забьет окошки накрест, Смахнув рукой испарины со лба, И эти вещи, собранные наспех, Забудет сиротливая изба. Еще один махнет за счастьем в город Своим кривым, непонятым путем, И, может, после никогда не вспомнит Избу с забитым наглухо окном. В ГИТИСе, куда Николай поступил оставив педагогическое училище, он был самым молодым студентом, и когда его спрашивали, откуда он такой юный взялся, он иронизировал: «Я из Лысых»! «На втором курсе, - рассказывает его сестра Валентина Алексеевна Шаронова, чьи воспоминания также вошли в книгу «Русский Крест», - Колю забрали в армию, причем произошло это так быстро, что он даже домой не успел заехать. Я в это время опять лежала в московской больнице, поэтому была к нему ближе всех. Служил Коля во внутренних войсках на Урале, недалеко от Соликамска, в поселке Сим. Но, как сам рассказывал, на вышке не стоял ни разу, зато выступал с концертами, участвовал во всевозможных конкурсах и творческих вечерах. Об этом же говорят и многие грамоты, которые я храню. В армии Коля продолжал писать стихи, которые шли в народ и становились «хитами» как среди сослуживцев, так и среди тех, кого он охранял. Вернувшись из армии, Коля решил учиться сразу на двух факультетах: и на актерском, и на режиссерском, - поэтому домой стал приезжать реже. Но мы продолжали жить одной жизнью, и я знала о нем почти все. Его успехам мы радовались вместе, вместе и горе горевали. Но что бы ни случалось, Коля приходил на помощь первым, независимо от того, близкий ли человек попал в беду или мало знакомый. У брата появилось много друзей среди художников, писателей, актеров... Но стали появляться знакомые и среди священников, православных христиан. Большинство из них не понаслышке знали наш отчий дом. Каждое лето брат привозил к нам домой друзей. Объяснял, что им деваться некуда: до дома далеко и дорого! А учились с ним люди и с Сахалина, и с Камчатки, и иностранцы... Мамка, узнав о приезде сына, с раннего утра топила печку, пекла его любимые блины, жарила сало с яичницей и по нескольку раз выбегала на дорогу, всматриваясь в даль... И когда он приезжал, это становилось событием не только в семье, но и в селе. Собирались и соседи, и друзья. Коля всегда привозил московские гостинцы, рассказывал интересные истории из своей столичной жизни. За столом всем хотелось поделиться с ним новостями и послушать его. Но иногда диалоги были не нужны - хотелось просто посидеть рядышком и помолчать. Наши дети, его племянники, следовали за ним по пятам, и когда он ложился спать, подолгу сидели возле кровати, тихонько ожидая, когда же проснется дядя Коля. Из райцентра Колю приглашали выступить на вечерах поэзии. Он смущался, пытался отказываться, но мать настаивала: «Иди, а то люди подумают, что ты загордился!» О своих проблемах Коля говорил только нам с сестрой, и поэтому у других создавалось впечатление, что лучше, чем Коле, на Руси не живется никому. А проблем было предостаточно, только он их никогда не ставил выше проблем своих друзей, близких, знакомых... Как-то он приехал с друзьями в августе. Наступил Яблочный Спас, и по традиции в соседнем белорусском селе Огородня в этот день проходила большая ярмарка. Чем там только не торговали: и коровами, и сладостями, и посудой... В детстве мы ездили туда, чтобы приготовиться к новому учебному году: купить форму, обувь, тетради... Вот и Колиным столичным друзьям захотелось побывать на этой ярмарке. Мать по этому случаю выпросила в колхозе коня, запрягла его в телегу, усадила гостей, и поехали они в Огородню. Все там им было в диковинку: они с удовольствием пробовали у торговцев мед, любовались вышивкой и кружевами, приценялись к буркам (шитым из сукна мягким валенкам), вертели глиняные горшки. Накупили всякой всячины и опять на телегу - домой, в Лысые! Уже подъезжая к селу, Коля «объяснил» своим друзьям, что у местных есть такой обычай: если возвращаешься с ярмарки с покупками, надо обязательно вбежать в село с радостными криками. Вот была потеха деревенским, когда они увидели, как столичные гости, словно папуасы, обвешанные «бусами» из лука, потрясая кувшинами, бежали по улице и кричали «ура»! А брат ехал за ними на телеге с самым невозмутимым видом... После службы в армии Коля женился. Жена тоже была студенткой ГИТИСа, только училась на другом факультете. Стройная, хрупкая, тоненькая, по деревенским меркам она вызывала лишь вздохи сострадания, здесь ведь как мыслят: чем дороднее девка, тем лучше... Поэтому каждый раз провожая сына с женой в Москву, мать непременно нагружала им неподъемные сумки с мясом, солениями да картошкой, ведь «в Москве-то есть нечего, а здесь все домашнее, и невестке надо поправляться». Через несколько лет они развелись, а незадолго до развода у них родился мертвый ребенок - девочка, как раз в новогоднюю ночь. Медперсонал слишком горячо праздновал и, не желая прерваться, «оттягивал» роды... Эту утрату брат с женой очень переживали... После развода теща не стала выписывать Колю, за что он ей был очень благодарен. Они до конца поддерживали добрые отношения и помогали друг другу, как могли. Николай стал редко приезжать домой. Письма тоже приходили нечасто. «Если я долго не пишу, - утешал нас брат, - значит, у меня все в порядке», - но мы чувствовали, что все как раз наоборот: у Коли что-то не так. В этом мы никогда не ошибались... Коля писал: «Здравствуйте, дорогие мои родные! Долго с вами не общался, решил черкнуть пару слов! Как вы там? Очень по всем вам скучаю, но сейчас настолько завален работой, что пока не знаю, когда удастся вырваться. Скорее всего, конец ноября - начало декабря. Новостей особых нет: работа, работа, работа, хотя слава Богу, что она есть - заработать на кусок хлеба в Москве сейчас совсем непросто! Недавно три недели пролежал в больнице - у меня, оказывается, язва. Слава Богу, быстро затянулась, сейчас надо соблюдать диету, чтобы не было обострений. Как говорят врачи, болезнь от нервов, но кто же виноват, дорогая моя Раиса Федоровна, что ты родила меня таким психованным? (шутка). Да, у нас отключен телефон (из-за ремонта линии), поэтому если надо что-то передать, звоните на работу, меня отыщут и передадут. Готовлю к выпуску книгу (стихи и поэма), так что, даст Бог, у меня к зиме будет собственная книга. Даже не верю!» Вот она, его обыденная жизнь! В этом кратеньком письме, а вернее, в двух строчках, мы уловили, что не все так хорошо, как он хочет нам представить. Брат жил, как скиталец: то в общежитии на Студенческой, то в комнатке на втором этаже кинотеатра повторного фильма, то у друзей, то в пустой, заброшенной коммуналке, где, кстати, и родилась поэма «Русский Крест». Я тогда приехала в Москву на очередную операцию, но все места в НИИ были заняты, и надо было дождаться, пока освободится койка. Коля, встретив меня на вокзале, повез к себе. При виде его жилища я внутренне содрогнулась: из трех наглухо забитых и опечатанных комнатушек лишь одна была открыта, там и ютился брат. Ни газа, ни воды, ни санузла... Но, слава Богу, хоть крыша есть над головой, есть раскладушка, и иногда поздней ночью можно включить свет... Раскладушку Коля, естественно, уступил мне, а сам примостился на полу. У нас с детства так было принято: если в доме гость, то он спит на лучшем месте, а хозяева размещаются где придется... Вечерами мы подолгу говорили, пока я не засыпала. Потом Коля брал топор и садился под дверью. Я сначала не могла понять, зачем это. Оказалось, что чуть ли не каждый вечер, заметив свет в окне, в квартиру приходили родственники бывших жильцов, стучали в дверь и что-то требовали. Коля же сторожил коммуналку. Выбора у него не было - надо же где-то жить! Ночью он включал светильничек и работал, что-то писал. Однажды я проснулась от чувства, что Коли рядом нет. Пошарила рукой по полу - точно, нет. Дверь в коридор приоткрыта, и сквозь проем пробивается свет. Я потихоньку поднялась и подошла к двери: Коля сидел на толстом полене, наверное, принесенном им вместо стульчика, курил и что-то быстро записывал. Потом поднялся и стал ходить из конца в конец коридора, опять присел и стал писать. Боясь спугнуть и не дай Бог сбить его с мысли, я так же тихонько вернулась назад и легла. Утром Коля дал мне почитать рукопись «Русского Креста». Я была самым первым читателем этой поэмы. Помню, что сильно плакала и не могла ничего сказать по поводу этого произведения, ведь образ был знаком мне с детства. Возможно, мои слезы и были самым точным комментарием к «Русскому Кресту», так что слова уже были не нужны... Вот в таких условиях Коля творил. И что удивительно: своего жилья у брата никогда не было, а вот за други своя он бился не на шутку. Уже после смерти Коли, познакомившись с мамой Максима Трошина, я узнала, что если бы не мой брат, она, может быть, до сих пор проживала бы в разваленной, неотапливаемой коммуналке. Зная творчество ее сына и его трагическую судьбу, Николай обратился в Государственную Думу и к губернатору области, и Надежда Михайловна получила квартиру. Очень много добрых Колиных дел оставались для нас, его родных, «за кадром»... Господь хранил и берег нашего брата. Однажды, выходя из дома, он остановился, прикурил и только сделал шаг, как сзади, на то самое место, где он только что стоял, с пятого этажа упала огромная сосулька... А в другой раз, когда мы были в гостях у его однокурсницы, Коля вдруг предложил мне поменяться нательными крестиками, шутливо пояснив, что хочет попробовать понести чужой крест, и заторопился на метро. Через два часа он позвонил: оказывается, из-за поворота на огромной скорости выскочила машина и едва не сбила его... На следующий день мы вернули друг другу крестики... Там же, в Москве, я впервые встретилась со священником, которого Коля привел ко мне перед операцией для соборования. Потом это повторялось все чаще. Со временем я прочувствовала необходимость в исповеди и причастии... Святую Пасху в этом году мы с сестрой встречали в монастыре Оптина Пустынь, и там нас пригласил в гости пономарь Константин, друг Николая. Дома он нам рассказал, как была написана песня «Огонек». Оказывается, Коля посвятил ее батюшке, схиархимандриту Илию. Коля тогда гостил у Константина. Утром им надо было срочно ехать в Оптину, а за ночь выпало столько снега, что ни проехать, ни пройти. И тогда друзья, взяв лопаты, стали чистить дорогу - около километра длиной. Когда они отдалились от дома и увидели свет в окне, Коля стал складывать рифмы к слову «огонек», а Костя добавлял к ним веселые, каверзные слова. Но на следующий день родилась песня, нам даже показали, за каким столом. ...После смерти Коли у Константина родился мальчик, и он назвал его Николаем. В последние годы Оптина пустынь значила очень многое в жизни брата. Уже в самый первый его приезд в обитель отец Илий подарил Коле фигурку сидящего монаха, вырезанную из черного дерева. Брат очень гордился этим подарком, он еще не знал, что хотел сказать им батюшка, хотя и догадывался... Когда брат стал жить в монастыре, мы искренне радовались за него. Мы понимали, что это именно то, что было необходимо его уставшей и измученной душе. Батюшка благословил Колю на сорокадневное молчание, и брат, за послушание, даже не поехал на съемки фильма «Русская жертва» по его сценарию. А когда эти сорок дней закончились, первой фразой Коли было: «Вы не представляете, какое это блаженство - молчать!» Об этом «оптинском» периоде упоминал и друг Николая Александр Сушенок. Он рассказывал, в частности, как 29 апреля 2006 года, выписавшись из больницы, он сам впервые приехал к отцу Илию. Открыл им Николай. «Мы обнялись, - пишет Александр, - и, провожая нас к дому, он с теплой иронией сказал, что сейчас познакомит с очень «большим» человеком. На пороге дома появился маленького роста человек в очках, облаченный в рясу, с сияющей, искренней улыбкой на лице, которая бывает только у детей. Он направился прямо ко мне, обнял меня, поцеловал и предложил всем войти в дом. Я был ошеломлен таким теплым приемом. И позже шепотом спросил у Николая: «Может быть, он меня с Игорем перепутал?» Коля, улыбаясь, объяснил мне, что меня он видит впервые и так принимает всех. Таким образом я познакомился с иеродиаконом Рафаилом. Вечером того же дня мы с Николаем поехали в монастырь. Первым делом он повел меня с братом отдать поклон трем оптинским новомученикам, убиенным на Пасху в 1993 году. Затем постояли во Владимирском соборе на службе, поставили свечи. Весь вечер, словно окрыленный, Коля водил нас по территории монастыря и рассказывал о здешней благодати. По окончании службы, поздно вечером, Николай сказал, что сейчас из собора должен выйти Батюшка и я должен не отставать ни на шаг от него. Коля устроил все так, что мы оказались как раз неподалеку от выхода, где вот-вот должен был появиться батюшка Илий. Так все и случилось. Из дверей собора суетливо показалась толпа народа, облепившая Батюшку, словно пчелы цветок с нектаром. Каждый старался прикоснуться, получить благословение - и все это они получали... Вдруг люди начали расступаться, и моему взору предстал старец в схиме с седой бородой, со светло-серыми добрыми глазами, с палочкой в руке в виде посоха. Он направился прямо ко мне, подошел, взял за больную левую руку и спросил: «Как рука?» Откуда он знал, какая рука, и как он выявил меня из толпы - до сих пор остается загадкой!.. Поутру Николай предложил съездить в деревню Клыково, которая находится примерно в тридцати километрах от Оптиной Пустыни. Всю дорогу Коля слушал песню «Проходят дни» в исполнении иеродиакона Рафаила, просил Игоря поставить ее еще и еще раз... Погода стояла теплая и солнечная. Когда мы прибыли на место, перед нами открылся бесконечный простор с растворяющимися в золотисто-фиолетовых лучах солнца лесными далями и белокаменной церковью. «Здесь я хочу снимать фильм «Русский Крест», и, если получится, построить домик, чтобы жить», - мечтал Николай. К обеду мы вернулись в Козельск. К трем часам дня все ждали приезда батюшки Илия... По Коле было видно, что он был счастлив: улыбался, шутил, но притом вел себя очень скромно, переводил разговор в другое русло, если кто начинал придавать значение его литературной деятельности...» Брат звал меня в Оптину. Он очень хотел, чтобы я познакомилась с отцом Илием, но при жизни брата из-за сильных болей я не смогла там побывать. Зато после похорон я сразу поехала в Козельск - мне очень хотелось посидеть на том месте, откуда 24 мая 2006 года призвал Николая Господь... Я разговаривала с таксистом, который видел Колю сидящим на автобусной остановке с вечера и до утра. Только утром таксист заметил, что тело брата сползло со скамейки... В брюках, в маленьком карманчике, я нашла узенькую ленточку молитвы 90-го псалма: «Живый в помощи Вышнего...» В день поминовения брата мы с односельчанами вдруг заговорили о храме, развалины которого многие годы служили лысовцам немым небесным укором. Брат давно мечтал восстановить эту церковь, некогда возведенную в честь Успения Пресвятой Богородицы. Приезжая из столицы домой, он всегда приходил к этому месту, подолгу сидел у руин, что-то записывал, заснял уцелевшие образы святых... И вдруг, поминая Колю, все решили, что, конечно же, храм надо восстанавливать. Как положено, благословились, созвали собрание, создали приход... Однако почти два года ушло только на то, чтобы оформить необходимые документы и расчистить площадку под строительство. Владыка Брянский и Севский Феофилакт освятил место, благословил меня на дальнейшие труды по возрождению храма и назначил старостой прихода. Но больше всего мне запомнились его слова в память о брате: «Поэма его будет законченной тогда, когда будет стоять Храм». Слава Богу, дело понемногу продвигается, хотя и медленно. Сельчане ведь, понятно, люди небогатые, так что вся закавыка заключается в отсутствии средств. От бедности приходится приглашать на помощь студентов, просить районные и областные власти помочь с техникой, с материалами... Ну и, конечно, собираем по копеечке. Московский архитектор Сергей Анатольевич Денисов бесплатно, во славу Божию, разработал проект. Новое здание тоже будет деревянным, как и прежняя церковь. С Божией помощью скоро поставим новый фундамент. Дальше нужно будет добывать кирпич, дерево, думать, как расплатиться с мастерами... На месте старого строения установили поклонный крест... Осенью 2010 года, разбирая цоколь (наземную часть фундамента), мы обнаружили в алтарной части медную табличку, заложенную нашими прадедами в 1840 году при строительстве храма. Но, что самое примечательное, нашли мы ее точно в тот день, 30 октября (по старому стилю 17-го), когда и была заложена церковь. То есть, ровно через 170 лет! Что еще сказать? Если кто-то откликнется на наш зов, поможет возрождению храма - низкий поклон и награда от Господа. Ну а если материальная помощь окажется не по силам, хочу попросить вас словами своего брата Николая Мельникова: Все друзья и враги, все, кого я обидел когда-то, Вы простите меня, и просить об одном вас хочу: Будет вам тяжела иль совсем безразлична утрата, Все равно вы хоть раз помяните, поставьте свечу!..»
© Copyright: Ольга Осенская, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
