Исход
Автор: creems
Утро было тёплым, невероятно тёплым для начала мая. Поэтому , едва успев умыться, он уже копал. Копал и посматривал в сторону Акининых. Всего через два двора, а его надел находился на возвышенности. На "рыге", высоком крае оврага. Сам выбрал. Председателю полагался лучший кусок, но он-то знал, что такое быть примером. И выбрал околичную, заросшую пустошь перед оврагом. С тонкой мужицкой сметкой - до него здесь стояли летние дворы и дойка. И парная, невозделанная годами земля, была щедро удобрена, отдыхающим на его наделе,стадом. Да и верхний, улогий край оврага хорошо задерживал снег. С талой водой уходило в землю всё, что было нужно для её ещё нетронутой благодати.
Акиниский двор пустовал. Со вчерашней ночи. Его первый раз не предупредили. Первый раз не заслали гонца. Ночью, стуком через окно. Чтоб успеть в исподнем добежать до ребят и перегнать скотину, опустошить ригу, да убрать в дальний подвал высушенное и пересыпанное зерно. Подвал под старой ветлой знал только он и ближние."Не успел"- молотило в виске. "Не предупредили"- горело сердце. И резкое, одному ему известное чутьё, подсказывало - всё.
Копал по-дедовски. На три штыка, глубоко. Широким и, с виду, несильным взмахом. Снимал кирзачики и становил ногу внутрь откопа, прислушиваясь, сердцем прислушиваясь - холодеет аль нет. Ему было дано знать. Пора или нет. Пахать или погодить, или нижний, примороженный пласт навсегда погубит просыпанное зерно. Ему было выбирать - оседлать Орлика и прогнать по деревне лихим свистом, чтобы застоялые и охмуревшие от тёменькой зимы мохначи-тяжеловозы, всхрапнув, пошли под сбрую. И тяжелыми шагами, прибавляли и прибавляли мощи, вдыхая весеннюю талость пахотной, дурея и пьянея от счастья весеннего труда, до конца борозды уж и не чуя плуг, чтоб только громкий окрик и резкий дёрг подуздника напоминал им о повороте.
И прислушаться не приходилось. Не получалось, как раньше. Видел он раскиданные по Акинискому двору детские тряпки, чугуны, ухваты... иконы, которыми под свадьбы благословляли Акининских девок, убористых, русокосых, работных и многоплодных.
И древние лики, на желтушной, но уже пробитой зеленью траве по-детски беспомощьно смотрели на него глубокими вишнёвыми глазами.
Сплюнул и присел на лавку под яблонькой крымчанкой. Лелеемой и выхоженной всё ж под эту весну. Сидел и смотрел на свои руки. Натруженные, тонкокостные, не по-крестьянски красивые. В ту породу, которая и правнукам передастся. В сложеньи лёгкого широкоплечья, силой не мышечной, а сухожильной внутренней.
Глядел вдаль, под угорок, где хотел заделать по весне гречу, любящую воду, а там, на угорке враз и били тоненькие роднички.
А за угорком и белело Аннушкино. Не ставил креста, ей, любимой, подарившей троих сынов. Двое в гажданскую без вести. Третий сыпняком опосля. Но трое рослых, в батю крепких и разумных красавиц оставил ему в благодарность, зверь, судьбою именующийся. И Гришаку, последыша, прижилого. Совесть его перед Аннушкой.
По такой же ранней и пришлой весне остановилась перед двором его цыганская повозка. Сбросив под приворотень умирающую. Богатый двор не бросит. Он и не бросил.
Ругались мужики - зараза. Косо глядели бабы. Но оттащил в баню и выхаживал, как ягнёнка недоноска, выпаивал молозивом, мёдом, травами.
А очнулся сам только тем утром, когда уж случилось ненадобное и ровесница дочерям его, смуглая и черноглазая, покорно и молча про себя всё решившая, подвязав повойник, пошла на двор.
Год вдовства не доходивший, спрашивал он у Аннушкиных берёз, которые заместо креста усадил к могилке - можно ль? Ласкали его, плакучие, Аннушкиными ладошками - пойди, пойми.
В денник зашёл. Норовистый Орлик, грыз запороку, к воле просясь. Не приученный к ласке, задрожал гладким, шёлковым крупом под рукой его.
Осёдлывал, дрожащими, путаясь в ремешках, но, не выдержав, вскочил на коняку бесседельно, как в детстве, в "ночном". И погнал по деревне с раскрытой грудью, в одной рубахе, с молодецким посвистом "пора, пора"...
Свернул за околицей, ничего уж не видя, кроме бархатно-зеленеющих Аннушких берёз. И помчал к ней, радуясь скорой встрече.
И даже не заметил пущенной в висок уверенной рукой пули. Там на дорожке к кладбищу, упавшего и подобрала она его, прикрыв ладошкой простреленный висок. "Не больно, Васятка, не больно..." И повела меж посаженных вместе яблонь, уже набирающих силу... обоком с озимыми, которые в тот год особенно были хороши, рядом с родниками Волковичскими и дальше... в небо.
PS Прадеду моему, Василь Егорычу, с доброй памятью.
23.01.2016
Другие статьи в литературном дневнике:
