Опять помехи. Уж который треклятый день.
Свет скребётся во все прорехи, можно душу продать за тень.
Или, как вариант, за кофе, чтобы горечью аж до слёз.
Я ломаю себя на вдохе, понимая, что всё – всерьёз.
Из динамиков льётся звоном – хоть кричи в микрофон, хоть вой – как и принято по канонам, только треск.
Ну и чёрт с тобой!
Кто сказал – эти дыры чёрны? Кто их, мразей, так обозвал?
Бак, наверное, всё же, полный.
Только где бы вот взять запал? Сопла сдохли, движок не пашет – я устал его проверять.
Свет сквозь жалюзи злобно мажет по панели. Опять.
Опять.
В безызвестности нет пространства, нет привязок, координат.
Я хотел бы скорей убраться. Я и сам уж давно не рад.
— Чёрным дырам не верьте, Хьюстон.
Сколько раз я кричал в трубу?
Здесь не звёздно. Здесь просто… пусто.
Я всё выдержу. Я смогу.
Три засечки под рядом прочих – сто пятнадцатый ряд пошёл. В самом белом из одиночеств я ложусь на покатый пол и считаю секунды.
— Хьюстон… Это даже ведь не дневник. Здесь за каждым закрытым шлюзом слишком ярко. Но я привык.
Нужно снова пройтись по рубкам, заглушая проклятый свет. Скотч кончается. Чёрт, не шутка!
Вряд ли шаттл оставляет след…
Вот оно – и психоз, и жалость: и к себе, и к своим делам. Если что-то там и осталось – мне уж точно не по зубам.
— У меня здесь привычно тихо. Ярко. Бело… На этом – всё.
Я кружу по отсекам.
Сникла даже связь.
А за кораблём простирается рябь парсеков, негасимо сияет свет, белизной обжигая веки.
У меня нет решенья.
Нет.
— Хьюстон, эй! Если, всё же, слышишь, не кидайте за мной других!
В этом свете всё будет лишним. Всё, что может пойти на стык с малым шаттлом.
— Я отключаюсь. Завтра вновь попытаюсь дать хоть какой-то сигнал. Не знаю. Хьюстон, эй…
Тяжело молчать.
Даже спать здесь почти что больно – вырубаться на два часа. Или три – сколько свет позволит, прежде, чем вновь придёт в глаза.
В малом шаттле лишь пять отсеков. Все затоплены белизной.
Мне бы кофе и сигарету…
— Здравствуй, Хьюстон. Я вновь с тобой.
