Ничего, кроме любви остальное ее последствия."В предисловии к первой версии «Войны и мира» Лев Толстой прямо заявлял: «Я пишу до сих пор только о князьях, графах, министрах, сенаторах и их детях и боюсь, что и вперед не будет других лиц в моей истории. Может быть, это нехорошо и не нравится публике; может быть, для нее интереснее и поучительнее история мужиков, купцов, семинаристов, но я не могу угодить такому вкусу. Жизнь купцов, кучеров, семинаристов, каторжников и мужиков для меня представляется однообразною и скучною, и все действия этих людей мне представляются вытекающими, большей частью, из одних и тех же пружин: зависти к более счастливым сословиям, корыстолюбия и материальных страстей. Жизнь этих людей некрасива (...) Наконец, я сам принадлежу к высшему сословию и люблю его. Я смело говорю, что я аристократ, и по рождению, и по привычкам, и по положению. Я воспитан с детства в любви и уважении к изящному, выражающемуся не только в Гомере, Бахе и Рафаэле, но и всех мелочах жизни: в любви к чистым рукам, к красивому платью, изящному столу и экипажу. Ни я, ни отец мой, ни дед мой не знали нужды и борьбы между совестью и нуждою, не имели необходимости никому никогда ни завидовать, ни кланяться. Ежели счастье это не принадлежит всем, то из этого я не вижу причины отрекаться от него и не пользоваться им. Я аристократ потому, что не могу верить в высокий ум, тонкий вкус и великую честность человека, который ковыряет в носу пальцем. Все это очень глупо, может быть, преступно, дерзко, но это так. И я вперед объявляю читателю, какой я человек и чего он может ждать от меня». Этот несколько надуманный аристократизм буквально через несколько лет сменяется у Толстого столь же надуманной и натужной любовью к мужикам, купцам, каторжникам и кучерам, желанием понять, что думает лошадь («Холстомер»), а также постоянными попытками отречься от счастья, которое не принадлежит всем. Но это не столь уж важно. Все равно и у раннего, и у позднего Толстого — блестящие диалоги, поразительные описания («Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо; пахло вянущим листом и собаками») и ничего, кроме любви. А все, что кроме — вытекает из нее, ею влечется и обуславливается. Нехлюдов сначала соблазняет Катюшу, а уж потом — по случайному совпадению — пытается ее спасти. Не было бы ее черных чуть косящих глаз и неодолимой юношеской похоти — и никакого воскресения бы не было, ни в кавычках, ни всерьез. Князь Степан Касатский, узнав, что его невеста была любовницей императора, идет в монахи, становится отцом Сергием, а потом, переспав с дурочкой Марьей, расстригается и снова становится мирянином — правда, уже не князем, а странником. Как сказал бы Некрасов: «В мире есть секс. Этот секс беспощаден». Но секс не только жесток и страшноват для подростков, воспитанных в строгости. Секс максимально плодотворен в жизни и в литературе. Как все живое на Земле — от детей Адама до наших детей — появляется от любви — или, если кому больше нравится, от секса (пусть мне объяснят разницу), — точно так же все умное, интересное, важное возникает в тех книгах, где в центре писательского внимания — любовь. Ничего, кроме любви; остальное — ее последствия." -- Денис Драгунский
|
