Евгений Чепурных
ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА
Коль вострубит последняя охота,
И все начнут стрелять в кого-нибудь,
Не дай, Господь, мне в руки пулемёта
И ленту пулемётную на грудь.
Склонись к моим сомнениям тревожным.
Но если впрямь стрельбы придёт черёд,
То сделай меня камнем придорожным
На два тысячелетия вперёд.
Чтоб два тысячелетия угрюмо
Я простоял под солнцем, мхом , травой
И непрерывно
Думал,
Думал,
Думал
О странном мире, созданном Тобой.
ЗЕРКАЛЬЦЕ
Ты мчишь с восторгом дикого шофёра
Дорогой неизученного дня.
Но в зеркальце обратного обзора
Ты не дорогу видишь,
А меня.
Пока ещё почасно, поминутно,
Пока ещё не порознь, а вдвоём.
Но догонять тебя мне страшно трудно,
Мне страшно тесно в зеркальце твоём.
Я будто выбираюсь глухо-смутно
Из чащи непорушенной лесной.
И,кажется,
Завидую кому-то,
Кто в зеркальце заменит образ мой.
ИЛЮШКЕ
Мой сын - такой матёрый грузчик,
Что крепче только сталь и жесть.
Он может взять меня на ручки
Со стулом вместе
И унесть.
И осторожно, мне на диво,
Ввалиться в кухню,
Как в Париж,
Сказать:
"Попей-ка, батька, пива,
А то всё пишешь да молчишь."
Теперь гляжу полусердито
Со стула,
Словно хан иль бек:
"То ль он неправильно воспитан,
То ль просто добрый человек."
Он ухмыляется печально,
Стеклянной тарою звеня.
И говорит:
"Да всё нормально...
Всё, бать, нормально у меня."
***
Не запретишь чужого счастья:
Цветов в степи. грибов в лесу.
Не запретишь соседке Насте
Держать на лоджии козу,
Стучаться путнику в обитель,
Сидеть у печки и молчать.
Поскольку Тот, кто всех нас видит,
Нам запрещает запрещать.
СВЕТЛО
К чему я выдумывал
Белые, длинные песни?
Их лучше меня
Сочинит и озвучит зима.
Когда на промёрзших дверях
Заржавевшие петли
Уже не сработают,
Вход перекрыв в терема.
Большая метель
Пробежит удивлённо в полнеба,
Заглянет в карман мой,
А в нём - только дырку зашить.
И щедро насыплет в него
Синеватого снега.
И будет со снегом в кармане
Мне весело жить.
Светло на душе,
Будто некая злобная птица
Уже отлетела
В чужие края до поры.
Светло на душе,
И она
Ничего не боится:
Ни снега,
Ни дырки в кармане,
Ни Чёрной дыры.
КОМАР
Давно не читанные строчки
Спят в старой книжке на стене,
Как нераспущенные почки,
Не нужные тебе и мне.
Им снится шелест крыл страничных.
Как будто бы вперегонки
Мы их с тобой читаем лично,
Допив вино, надев очки.
Комар заслушавшийся цедит
Свой длинный писк в ночной эфир.
А на часах старинной меди
Застыла римская цифирь.
А шум кривых самарских улиц
Рукою лунной приглушён.
Им снится,
Что они проснулись.
Но жизнь идёт,
И длится сон.
СВЯТЫЕ
Святые со старых икон
Нас давно уже любят.
Они нам простили
Наш запах сумы и тюрьмы.
На старых иконах
Святые - для нас уже люди,
Добрей нас и ближе к Христу,
Но такие ж, как мы.
Я пыль вытираю
Кусочком промокшей резины,
И вновь за окном
Вифлеемская всходит звезда.
На старых иконах -
Не пыль, а песок Палестины.
Но даже его
Хорошо б вытирать иногда...
НОРД. НЕЧТО РОМАНТИЧЕСКОЕ
Направление - Норд.
- Там же холодно!
- Все-таки Норд.
- Там же ветер, как плётка.
- И всё-таки Норд и не меньше.
- Там же нет ничего
Кроме снегом присыпанных вёрст.
Там же нету в портах
Кабаков и текилы, и женщин.
Направление - Норд.
В три узла матерщина,
А - Норд.
Или юнгой последним
Трудиться на палубе буду.
А иначе
Зачем бы вступал я, ругаясь, на борт
Вашей проклятой Богом,
Скрипучей, летучей посуды?
Норд зовёт и трубит,
Норд кружится над жалкой судьбой,
Бьёт хвостом и крылами
(допьём свою водочку, люди).
А потом мы вдохнём
Всею грудью застывший прибой.
А потом мы замёрзнем.
И станет тепло.
Как на Зюйде.
СИЗИФ
Всё, что Бог ни даёт – по плечу.
Лишь в долине меняются тени.
Я свой камень на гору качу
И до крови стираю колени.
Изменяется сущность племён,
Мир и бойня качают качели.
Вот уже отгремел Марафон,
И темно в Фермопильском ущелье.
В полумраке чистилищ покой,
Свет утрачен и всё ж обозначен.
Только камень скользит под рукой.
Он тяжёл. Он ещё не докачен.
Потно сдвинуты каски на лбы,
С рёвом танки утюжат окопы.
Тяжек камень счастливой судьбы
И для Азии и для Европы.
На горе – пересуд, перерыв.
Камень – вниз? Ничего не пропало.
Скажут с неба: « Умойся, Сизиф».
…и тогда я начну всё сначала.
КОГДА Я БЫЛ СТАРЫМ
А когда я был старым-старым,
Будто ворон иль мудрый змей,
Я ходил по шумным базарам
И смотрел на чужих коней.
Были кони стройнее свечек,
Масти огненной и гнедой,
Но позвякиванье уздечек
Лилось музыкой золотой.
Но ни рыжего, ни гнедого,
Как ни силился отыскать,
Не нашел я коня такого,
Чтоб от старости ускакать.
А потом я все это бросил
И вернулся, чтоб жить как жил.
И нашел на дороге осень,
И за пазуху положил.
И сказал себе: «Вот так чудо.
Никогда не расстанусь с ним.
Никуда убегать не буду...»
А потом я стал молодым.
СЕРЕБРЯНЫЙ
Серебряный век
Попрощаться зашёл.
Он плащ расстегнул и манжеты оправил.
Присел на минутку за старенький стол
И водку малиновым морсом разбавил.
Лохматый извозчик дремал у крыльца
Пред дальней дорогой, суровой и вьюжной.
- А всё-таки мир не спасла красота?
- Ей просто спасать его стало не нужно.
- За всех, кто лишился креста и лица!
Спаси их Господь от жестокой расплаты!
Он плащ застегнул.
Он спустился с крыльца.
И сгорбившись, мне подмигнул виновато…
СПЯЩИЕ
Мы будем жить на побережье.
- На берегу?
- На побережье.
Там больше сосен, больше эха,
И там туристы ходят реже.
Там есть избушка.
- Дом?
- Избушка.
Она не то чтобы красива.
Она, как добрая старушка,
Подслеповата и болтлива.
Скрипит себе
Зимой и летом,
Вздыхая, нежа, укоряя.
И там на чердаке есть флейта,
И я тебе на ней сыграю.
Века состарятся, как дети
Кровавых слёз, мольбы и пота.
- Нас не найдут?
- Нас не заметят.
Нас не увидят с самолёта.
ЧАСТЬ
Часть образа
Витает в пустоте,
А часть уже в словах.
Она объёмна.
Уже дерутся волки на листе,
И овцы разбегаются бездомно.
Уже не соразмерна мыслям речь,
Уже дымок, как смерть, стекает с дула.
Уже любовь, смеясь, клинком взмахнула,
Чтоб душу твою надвое рассечь.
Часть образа
Вскипает на листе
И нарушает сон, покой, здоровье.
Часть на листе.
А та, что в пустоте. –
Уж полчаса, как истекает кровью.
АРТЕЛЬ
Производство
Волшебных палочек
Прекратила артель-земля.
Хоть пока ещё
Много галочек
Ставит Мастер
Отчёта для.
Ставит с гордостью и охотою,
Будто в прежние светодни.
Только палочки не работают.
Потому что – не те они.
Те – из ларчика.
Те – из терема.
Те – из горькой сумы моей.
Да и сделаны не из дерева,
Не из золота и камней.
ТРЕЗВАЯ БЕЛКА
Слова сливаются в пятно.
И где-то в центре,
Где-то в гуще –
Двойное дно.
Тройное дно
И голос мягкий и поющий.
Он мягко режет пополам
Живую душу, словно скатерть.
Не познакомиться ли нам.
Мой сладкозвучный разрезатель?
Поскольку, падая в провал
Старинных слов
И смысл их руша,
Я вовсе не стихи писал,
А лишь тебя всей кровью слушал.
Презрев мои стихи и сны
( чего мы, собственно, боимся?),
Ты только выйди из стены,
И как-нибудь договоримся.
ЛИРИК
Кричи, сова,
Ужасная сова.
Пугай меня и смейся надо мною.
Я знаю заклинание лесное,
Хоть это заклинанье – не слова.
Два пересвиста с иволгой
И три
С традиционным дятлом
Перестука.
А после сто шагов пройти без звука
И волчий сап услышать из норы.
Я старый лирик.
Мне поёт листва.
Меня не хлещут ветки одичало.
Когда б была ты умная сова,
Меня бы обязательно узнала.
Я старый лирик.
Я, как старый дождь.
Лесное всеединство обнимаю
И вижу, и люблю, и понимаю.
Всё потому что лирик…Лирик всё ж…
ДИРИЖАБЛЬ
Дирижабль
Над пыльным шляхом
Зависает, как Горыныч.
Тихо музыка играет
Песню группы «Фестиваль».
Летчик в крагах и картузе
Смотрит в медленный бинокль:
Ни хрена людей не видно.
Только шлях пылится вдаль.
Где вы, люди-человеки,
Разноцветные рубахи,
Черногривые лошадки,
Золотые «шевроле»?
Ни хрена людей не видно
Ни во поле, ни на шляхе,
Ни в задумчивой России,
Ни на матушке-Земле.
Улетай, безумный летчик,
Враг сомнения и страха.
Это все мираж сыпучий.
Пропадающий вдали.
А на самом деле в мире
Нет ни поля и ни шляха.
И ни матушки России,
И ни матушки Земли.
Как же так? Усы одернет.
А потом вздохнёт, не споря.
И лишь робко переспросит.
Не желая знать ответ:
- И ни поля? - И ни поля.
- И ни моря? - И ни моря.
И тебя, красавец-летчик,
Если честно, тоже нет.
КРЕСТИК
Мой крестик нательный - живой,
Он часто на мне шевелится.
Он как бы играет со мной,
Но Бога при этом боится.
Он - маленький вестник добра
И доли желает простецкой.
Но строгость его серебра
Сильней его сущности детской.
Но лёгкость и шалость чиста,
Как чист изначальный источник.
А строгий Спаситель с креста
Ни в чём упрекать нас не хочет.
РОДНЯ
Если в доме нету денег,
Значит, деньги - это зло.
Но зато есть новый веник
И картошки два кило.
Есть загадочная кошка,
Есть паук под потолком.
Все они едят картошку
И не брезгуют лучком.
Смирно слушают Кобзона
( или делают лишь вид)
И боятся телефона,
Если ночью зазвонит.
Все – родня (включая веник),
Даже моль, что жрёт пальто.
И никто не любит денег.
Представляете? Никто!
СМЫСЛ
У меня появился смысл,
Ежедневный,
Личный,
Необеспеченный.
Похожий на
Женщину в такси, едущем на край света.
Причём, сам я её туда и везу.
ГОРЕНИЕ
Куплю две свечки длинных, словно ночь,
Красивых, как две юных китаянки.
И превратится комната точь-в-точь
В часовенку на дальнем полустанке.
Не буду я молиться невпопад,
Просить, чего не знаю сам, у Бога.
Но буду видеть, как они горят
И в чем-то им завидовать немного.
Поглядывать на полночь за окном
И слушать тихий треск и дальний ветер.
И думать –
Нет, не о любви! – о том,
Как быстро всё горит на этом свете
Причём,
Иногда она, закуривая сигарету,
Восхищённо спрашивает меня: « Где мы?»
И я
(не менее восхищённо)
Отвечаю:
«А фиг его знает, милая»…
АВТОР
Как прекрасно в закулисье!
И не очень-то опасно:
Дёргай сам себя за нитки,
Сочиняй себе слова
И одежду, и надежду
(разве это не прекрасно?).
Сам поплачешь,
Сам забудешь.
Автор – это голова.
И никто и не узнает
(все – предметы, все – неживы),
Что кого-то оживляют,
Любят, под руку ведут.
Что сейчас придурка встретят,
Обогреют, поцелуют,
Скажут нежное словечко,
А потом опять убьют.
ТАК
Жизнь как слеза коротка
И как слеза несерьёзна.
- Хочешь прожить на века?
- Поздно, любимая,
Поздно.
- Ты мой неправильный дождь,
Ты моя доля хмельная.
Ты никогда не умрёшь.
- Знаю, любимая,
Знаю…
ОКОШКО
Я крещёное дитя,
Только позабытое.
У меня душа проста.
Как окно открытое.
У меня в душе слова
Честные – пречестные.
Неуместные сперва,
А потом уместные.
Ем окрошку, пью кефир,
Заедаю корками.
И люблю весь Божий мир,
Только с оговорками.
Я родня, как дух и плоть,
Дедушкам и бабушкам.
Не зови меня, Господь,
Я и так уж рядышком…
ЗОНА
Кошачий язычок из зажигалки,
Лизнув мне палец,
Ослепит глаза.
Здесь зона бытия.
Здесь каждый сталкер
Когда-нибудь сорвётся в небеса.
Не трать огонь.
Нам не нужна дорога.
Мы оба ходим поперёк дорог.
Два сталкера.
Два старых полубога,
Которых никогда не бросит Бог.
МИНОР, МИНОР, МИНОР
Когда придёт возвышенная осень,
Я буду спать
И чувствовать во сне,
Как листья мягко стукаются оземь,
Чуть-чуть пищат и жалуются мне.
И так их много,
Что земли не видно
Ничуть под разукрашенной листвой.
И будет мне в тот миг немножко стыдно
И безотчётно жаль весь мир живой.
Тебя, себя и дядьку Черномора
(хоть он мне никакая не родня)
И этого пронзительного взора,
Что падает в окошко на меня.
И чёрного котяру ( ах, изыди!),
Что мчится по двору, беду неся.
Я буду спать
И ничего не видеть.
Но знать и понимать
Про всё и вся.
Про всё и всех. Про целое и части.
Про каждый выдох стынущего дня.
И если слёзы - это тоже счастье,
Нет никого счастливее меня.
Другие статьи в литературном дневнике:
