просто отличный рассказ имхо
31 марта 2008г. Ангел Еремей
Пришел на практику в архитектурное бюро, увидел ее и сразу влюбился. На протяжении трех месяцев незаметно сопровождал ее везде и всюду. Зрелая, замужняя женщина. Дети, муж – все при ней. Он понимал, что шансов у него никаких и страдал безумно. В церковь пошел, чтобы исповедаться, душу израненную излить батюшке. А тот в парне приметил нечто хорошее, доброе и предложил в семинарию податься – обучиться духовенству. Валерий, так звали парня, в сомнениях живший, и сам сознавал, что архитектура ни его путь. Так и решил. По окончании испросил позволения уехать из города, да куда подальше. Уговаривать не стали и получил направление в поселение на берегу таежной северной реки. И упредили, что нелегко ему придется. Народ там тяжелый. Не признает блага цивилизации.
- Твоя помощь им понадобиться, - произнес его наставник накануне, перед отъездом.
И отправился он в далекий путь. А перед глазами картинка стояла чудесная. Незадолго до отбытия его, она с подругой в церковь вошла. Он не знал, что делать и как быть. В тот момент он батюшке в службе помогал. Подошла ближе с удивлением в глазах и вопросом на устах. Служба закончилась. На вопрос:
- Что, да почему так? Вроде, и сказать нечего. Но нашелся:
- Призвание истинное в себе нашел. И все, благодаря вам.
- Мне? – удивилась она. Но, затем, взглянула на него так, словно вмиг все поняла. Она прозорливая. Он давно это понял.
- Ничего, - все образуется, произнесла она уверенно так. - Встретишь свою судьбу. У тебя все еще впереди. Счастья тебе и благополучия. Ты, главное, верь. Так и расстались. Было такое ощущение, словно ни он ее благословил, а она его. Груз с сердца упал.
***
В поселении небольшой приход был. Старый и малый люд ежедневно собирался в этом пахнущем смолой, построенном собственными руками из поваленных и струганных вручную бревен вековых сосен. Они приходили послушать своего новоиспеченного священнослужителя. Он был неопытен в чтении проповедей, но весьма словоохотлив в ответах на часто задаваемые ему вопросы о смысле бытия и всего сущего на земле.
Ребятишки частенько, собирались возле дома молитвы, рассаживались по пенькам, которые здесь заменяли многим лавки и скамейки и с большим удовольствием слушали интересные истории Еремея. Может потому, что он и сам еще был, по меркам маститых старожилов, мальчишкой. Его светлые, ясные и чистые глаза излучали столько света и добра, что и многие взрослые мужи, уставшие от тяжелых физических трудов, служащих им и их семьям единственным источником пропитания, отужинав в семье, надев чистые льняные рубахи, направлялись в приход, послушать, как устами «младенца» глаголет истина.
Речи Еремея были просты и незамысловаты. Он говорил о том же, о чем повествует библия, но сопровождал ее повествование личным видением темы. С его приездом, казалось, жизнь начинала налаживаться в селении. Меньше стало спорных междоусобиц. Люди, постепенно, стали относиться друг к другу терпимее. Народ объединялся для совершения общих дел. Поселение обрастало крепкими домами. Поля, засеваемые рожью и пшеницей, ширились. Заводились новые молодые семьи, больше слышалось детских голосов в деревне.
Еремей с удовольствием наблюдал за тем, как народ становиться чище и светлее.
Но сам он о чем-то в тайне тосковал. Он, по-прежнему, ощущал свое одиночество. Как мог, он боролся со своим пороком. Он называл свой порок – тоска одиночества. Иногда он поднимался на высокую кручу, что главенствовала над всей округой на многие километры вокруг, и всматривался вдаль.
Там за туманом реки, за его поворотом, казалось, скрывается то, что может сделать его счастливым и не таким одиноким. Чаще всего он становился на колени и молился. Молился он от всей своей души, но при этом не понимал - о чем ему надлежало просить. Потому он просил о счастье для себя, в то же время, с ужасом понимая, что грешно просить счастья только лишь для себя одного. Ведь в мире столько несчастья, а он просит для себя. Он вставал с колен и, прижимаясь лицом к огромной сосне, что возглавляла, окружавший ее лес, и просил прощения за свои же сокровенные молитвы.
- Чего же тебе не хватает? – казалось, спрашивало его могучее мудрое дерево.
- Прости, - говорил он, - прости за то, что я потревожил твой покой. Я грешен. И уходил, понурив голову. Иногда он замечал, как лес отзывается на его печаль. Он слышал тяжелый вздох, прислушивался, но лишь тишина отзывалась ему в ответ. А иногда он слышал хруст какой-нибудь ветки, под чьей-то легкой ногой. Тогда ему казалось, что это просто какая-нибудь лесная нимфа, шла за ним следом, чтобы соблазнить его. Он убегал из леса к реке, где прямо на его глазах резвилась, сверкая серебром чешуи, никем не напуганная, рыба. Вода успокаивала его, плескаясь у ног. Он усаживался на теплый камень возле самой воды и прикрывал глаза.
И каждый раз перед его мысленным взором являлся удивительно белый теплоход. И на верхней палубе теплохода стояла девушка. Легкий ветер перебирал ее темные, густые, отливающие бронзой волосы. Ее широкие голубые глаза смотрели на него. Она улыбалась и, казалось, о чем-то говорит. В такие моменты, он прикрывал глаза, силясь расслышать ее слова. Но чем больше он старался услышать, тем быстрее видение исчезало. А когда открывал глаза, видел лишь вечерний туман, надвигающийся из глубин реки и застилающий темной пеленой возникающие в небе мохнатые таежные звезды. Он вставал, смотрел поверх тумана, вытягивая шею, но при этом понимал, что на сегодня видение прекрасной незнакомки исчезло и вряд ли появиться вновь. После чего, брел к своему сиротливому, скромному жилищу. Там ждал его незатейливый ужин. Крынка молока, да ломоть ржаного хлеба.
Хозяйка-вдовица, каждый вечер оставляла этот ужин на его столе в небольшой комнатке, состоящей их деревянной лежанки, грубо сколоченного стола, небольшого стеллажа для духовных книг и рукописей, готовых к очередной проповеди.
Одеялом ему служила шкура медведя, ставшего невольно виновником смерти мужа хозяйки. Судя по всему, медведь рьяно защищал свою жизнь. Шкура его вдоль и поперек носила следы многочисленных ран.
Еремей, поначалу, отказывался от такого «щедрого» на его взгляд одеяла, но вдовица убедила его в том, что ей важно знать, что ее муж не напрасно пал жертвой этого животного, а гибель зверя будет прощена ее мужу всевышним.
Еремей не стал спорить с несчастной женщиной и тем более переубеждать. Каждый вечер шкура ему служила надежным укрытием, согревая его тело и давая хороший, добротный сон. Только не в эту ночь…
* * *
- Еремей, вставай. Теплоход скоро придет. Поторопись.
Ее волосы касались его лица. Они источали запах леса, ягод и полевых цветов. Голос ее отдавался в его сердце волшебной музыкой. Оно так громко билось, казалось, выпрыгнет из груди и полетит вслед за ней. Он открыл глаза. Яркая звезда мерцала, глядя ему прямо в глаза. Он ощутил прилив нежности и любви. Жаль, что это просто сон.
Еремей, откинул «одеяло», прошел в сени, ополоснул лицо родниковой водой, набросил сутану и вышел в рассветное утро. Легкий румянец окрасил колючие верхушки сосен и утесов над ними. Заспанное лицо хозяйки просунулось в окно, он успокоил ее взмахом руки и быстрым шагом направился к реке. Пройдя по знакомой тропинке, он спустился к реке, прислушался, вытянув шею. Туман на реке дотягивался до туч. Ветер гнал облака на север.
- «Странно», - подумал Еремей, обычно ветер зовет на юг, а сегодня он сменил свое направление. Неожиданно ветер налетел и на Еремея. Выбил из-под шапки его светлые кудри, кинул на лоб.
- Чё, ты сердишься, ветерок дорогой? Обидел тебя чем? Ветер заволновался, словно извиняясь. Он нашептывал, - извини, братец, не признал. Сам не ведаю, что творю. Как-то все нынче, не так. Сдается мне, что грядет что-то, сам только вот не пойму, что. Потому и нервничаю, наверное.
- Да, ладно, - Еремей заправил кудри под шапку. Ветер, однако, вновь сдернул с Еремея шапку, на этот раз, покатил ее по земле прямо к реке. Еремей бросился вслед, но трубный звук резанул по ушам и таежная тишина вокруг, словно, взорвалась, разлетаясь.
Еремей остановился, выпрямился. Звук шел со стороны реки.
Еремей даже про шапку забыл, которая покачивалась по зыбким волнам реки, медленно уплывала к водовороту.
– «Это не к добру», - подумал Еремей, ругая себя за то, что снова верит в приметы. Туман, словно, мыльные пузырьки, лопался и рассеивался, очищая гладь воды. Река шумела, отливаясь гладким оловом и серебром. Рыба, напуганная незнакомым звуком, ушла в глубину. – «Тишь, да благодать», - подумалось бы Еремею, если бы не новый призывный утробный звук. – Да, что же это такое? Он поспешил на зовущий сигнал тревоги. Звук шел из-за того самого поворота, что часто будоражил его воображение, появлением белого теплохода. – Неужели и впрямь, теплоход? В этом году он что-то припозднился. Глупо. Большая вода схлынула уже. Теплоход, по всей видимости, не мог преодолеть обмелевший горный поток. Потому и трубил, призывая на помощь, как попавший в капкан загнанный зверь. А кто ему на помощь может прийти в этой-то глуши?
Кто, кто? Кроме его самого и людей, многие из которых, старообрядцы. Здесь никого на тысячи километров близко нет. Если только где геологи могли затеряться, да и то вряд ли. Сейчас редко кто занимается разведкой новых ископаемых залежей. Старыми довольствуются.
Вскоре Еремея нагнала толпа мужчин, вооруженных баграми и топорами. У некоторых из них на плече болтались связки тяжелого каната. Между тем теплоход продолжал надсадно гудеть. Вслед за мужиками на поддержку ринулись отрядами бабы и ребятишки. В приходе не принято оказывать помощь мирским людям, но теплоход ежегодно, преодолевающий большую весеннюю воду, доставлял селянам грузы с большой земли. На нем привезенные издалека, ранее заказанные ими же товары. Кто-то заказал для себя цыплят, кур-несушек, свиней, баранов и даже, лошадей. А кто-то дожидался отборного семени картофеля или еще какой-нибудь заморской всячины. Люди подобрались здесь работящие и хотели из этой таежной, богом забытой местности сделать цветущий и богатый уголок земного рая.
Еремей, наконец, увидел его. Это был не белый пароход, которым он грезил вечерами. Нет. На его борту он видел лишь, людей терпящих бедствие. Видно было по всему, что они растеряны и не знают, что предпринять. Грузопассажирское судно, довольно большого водоизмещения, накренилось правым своим бортом, черпая воду из взбесившейся вокруг судна реки. Каменный Порог называлось это опасное для прохода судов место. Кроме того, само судно покачивало из стороны в сторону разбушевавшимся потоком. Упрямая горная река изо всех сил пыталась развернуть судно, а затем опрокинуть.
- «О чем думал капитан этого судна, когда входил в этот каменный капкан? Может быть, он не совсем опытен, или это всегдашнее русское «авось» сыграло свою роковую роль». Еремей не был специалистом по спасению судов, но и он видел, что ситуация может в ближайшее время стать катастрофичной, если не предпринять немедленных действий. Без лишних разговоров, он присоединился к группе инициативных мужиков. Они готовили плоты из подручного материала. Благо, вырванных с корнем и прибитых к берегу в этом месте упавших от старости или подмытых быстрым потоком реки деревьев, здесь было в изобилии.
В ход шли металлические скобы, веревки, длинные гвозди. Через некоторое время несколько добротных плотов покачивалось недалеко в более, менее тихой заводи. Еремей вместе с несколькими решительными мужиками, упершись длинным деревянным багром, оттолкнул тяжелый плот от берега.
Добраться до судна удалось довольно легко. Сноровка ходить на плотах по быстрым рекам у мужчин севера была в крови. Им удалось между несколькими крупными валунами вклинить один из плотов, что позволило основной поток реки перенаправить в боковое русло. Несколько мужчин, перешло на судно. На нем они занялись креплением канатов. Еремей же и часть самых опытных и сильных мужчин двинулась на оставшейся связке плотов в обход каменного порога к противоположному берегу. Зацепив канаты, сброшенные с корабля, они стремили плоты к островку, что расположился в промежутке между берегом и судном. На нем среди кустарника, возвышались несколько высоких и сильных деревьев. Они могли стать спасением для судна. Зацепив канатами за эти деревья, можно было подтянуть судно и таким образом выправить его в нужном направлении.
Застрявшее боком в камнях судно могло бы тогда обрести плавучесть и дать задний ход. За порогом фарватер реки обретал достаточную глубину для прохода судна. Еремей соскочил с плота на остров и, намотав на руку толстый канат, что было сил, упираясь ногами в сырую почву, стал подтягивать его конец к ближайшему дереву.
Несколько мужиков поспешили ему на помощь. Канаты один за другим закидывались за деревья, но судно было слишком велико, а поток реки силен. Вскоре с корабля на помощь посыпались гроздьями помощники.
- Скидывайте груз, - прохрипел Еремей. – На плоты скидывайте. Многие понимали, что часть груза будет в этом случае безвозвратно потеряна, но с другой стороны, возможность спасти оставшийся груз, все же была. За борт полетели мешки с картофелем, мукой и зерном. Бабы вскидывали руки от отчаянья, завидев плывущие по дикой реке грузы. Многие из них ринулись бежать с длинными баграми вдоль реки вслед за уплывающими мешками. Впереди женщин бежали сноровистые подростки. Некоторые из них бросались в воду, завидев проплывающий мимо ценный груз.
Теплоход медленно, но верно выравнивался и вскоре, капитан, сдав назад, вывел израненное судно из каменного плена.
Несмотря на усталость, многие мужики на тех же самых плотах, что помогли им в спасении судна, ринулись вдогонку за еще не успевшими затонуть коробками и мешками. Еремей, стоя на острове возле деревьев с удовлетворением отметил, что потерянные было коробки и мешки, дружно собираются в одно место. Никто даже и не подумал что-либо присвоить или припрятать для себя лично. Он вытер пот со лба. Глянул на спокойно покачивающееся тут же неподалеку судно.
- «А теплоход то белый», - подумал он про себя. Это, когда он видел его накренившуюся палубу, с той с другой стороны, тогда он показался ему темным и несуразным. Сейчас же трехпалубное судно, озаренное лучами заходящего солнца, казалось ему белым лебедем. Еремей удивился:
- «Это, что же выходит - на спасение судна ушел целый божий день. Ничего себе!». Он даже и не заметил, как день пролетел. Что ж, зато люди с голоду не повымирают этой зимой и на следующий год задел хозяйственный хороший будет.
- Чё, Еремушка, давай выбираться с острова что ли? Канаты больше не нужны, собираем, да к берегу. Узлов то навязали, рубить придется. Жалко.
Константин, сильный кряжистый мужик, рубил канаты топором. Другие на судне аккуратно связывали их и складывали на палубе ровными пучками. Еремей ступил на рядом покачивающийся плот, подождал, когда Константин также взойдет на плот и, упершись в берег толстой жердиной, оттолкнулся от острова. Покачиваясь, они плыли мимо борта высокого судна. Обойдя его кругом, они приблизились к противоположному берегу. Константин спрыгнул на берег. Вслед за ним последовал и Еремей. Вдвоем они затащили плот на берег.
- «Интересно», подумал Еремей, - «а куда эта речка стремит свои воды». Сам себе ответил, - «океан Вечности. Куда ж еще». Ответы в голове рождались как-то сами по себе. Как будто, кто отвечал на его вопросы. Стоя на берегу, он видел, как быстро из ранее понастроенных для спасения судна плотов собирался надводный настил, приобретавший вид моста, один конец которого был крепко накрепко закреплен на берегу, а другой уже достал трап судна. Оставалось лишь до заката солнца перекинуть груз, прибывший издалека на берег. А подводы с лошадьми уже сейчас сновали между поселением и судном.
- Хороший народ подобрался здесь, работящий. Еремей ощутил впервые принадлежность свою к этому народу. Он ощутил себя, словно, хозяином этих мест.
- «Вот, оказывается, в чем счастье то человеческое заключается! Оно в единении. А когда народ единым становиться? В лихое время, да в трудное. Тут уж некогда рассуждать, - что, да как?»
- Иди, вон, лекаря встречай. Еремей не заметил, как рядом с ним Константин оказался.
- Какой, такой лекарь?
- Да, вон же стоит, на тебя смотрит. Как будто мы тут без лекарей не обойдемся. Только говорят, сама она напросилась. От мира тоже убежать решила. Да и то, правильно. Кому он нужен, такой мир то? Константин указал узловатым пальцем наверх судна. Сердце Еремея, замерло, а потом стукануло да так, что чуть не выпрыгнуло из груди прочь.
- «Она! Точно, как в его видениях. Быть такого не должно, господи». Увидел, как она улыбнулась, глазом подмигнула. Озорная, однако. Он свои опустил, перекрестился, прошептал слова молитвы. Не помогло. Снова глаза свои безропотные на нее поднял. – «Не может того быть, что от сатаны она прислана. Не может быть».
Константин подтолкнул его под локоть, усмехнулся.
- Красота, конечно сила непонятная и неизученная путем, но проявление ее, точно, от бога. Все в тебе, Еремушка. Природа ж тоже – загляденье. Главное, Еремей, в нашем деле - не навреди, не испугай и не испорть. Любовь решает все. Вот и к тебе она, наконец, заглянула на огонек. Через усилие пришла, как подарок среди ясного неба. Принимай.
- А, ты что за всех все решил?
- А, что слепой, что ли какой. Не слепой я, а очень даже зрячий. Что не видел я, как ты любви своей искал. А кто ищет, сам знаешь, тому обрящется. Не хочешь говорить об этом, тогда молчи. Одно знай, радуюсь я за тебя. Она давно тебя приметила. Да и как не заметить то? На миру таких не встретишь. Иди, путь уже к судну проложен. До ночи девку определить и накормить надо. Приюти у своей вдовицы. У ней есть еще комната. А дальше видно будет. Не зря же она к нам пожаловала.
Так и направился наш Еремей в руки своей судьбы. Был момент, хотелось ему воспротивиться, да ноги сами понесли. Не заметил, как очутился он на верхней палубе, прямо возле нее оказался. Вблизи она еще лучше оказалась. Кожа белая, румянец на щеках, в глазах огонь радостный, огоньками изумрудными, да искрами пламенными переливается. Лучится прямо вся. Радостная такая. Мешки, да поклажу всякую в руки ему сует.
- Это, - говорит, - перевязочный стерильный материал всякий, марлевые повязки, баночку с пиявками осторожнее переноси. А это баночки с перекисью водорода и борной кислоты. Из антибиотиков пенициллин, да тетрациклин только выдали. Зато аспирин дали американский и витаминов много всяких.
- А зачем витамины, - хриплым голосом спросил он. Здесь же ягоды, да грибы в изобилии растут. Подножный корм под ногами сам по себе растет.
- А ты, что олень, что ли, чтоб подножным кормом довольствоваться.
- Не олень я, к вашему сведению, мадемуазель, а священник местный.
- Ты священник? Не может быть. Священники так по пояс в воде не работают, деревья на себе грубые не таскают.
- Так это ж экстрим сегодня приключился. Потому и по пояс, потому и деревья. А так, вы б тут без нас - Титаниками затонули безвозвратно.
- Это, точно! Страшно было, жуть. Хоть криком кричи, никого ж не дозовешься.
- Дозвались же и спасение получили. Так, незаметно для себя, за разговорами, перетащили они все медицинское богатство на берег. Ожидать повозку остались.
- Тебя, как звать величать, красавица.
- А тебя?
- Меня…Еремей!
- Шутишь, нет таких имен теперь и в помине.
- А вот и есть. Я ж на самом деле переименованный.
- А какое твое настоящее имя в миру было?
- А нельзя говорить о нем. Вспоминать о нем даже нельзя. Потому довольствуйся тем, как сказано. Еремей я и все тут.
- Еремей, так, Еремей. Мне то, что? Детей мне с тобой не крестить.
- Как так? Почему? А вдруг.
- Никаких вдруг, - сердито заявила девушка. Только увидел, уже решил. Вдруг! Кстати мое имя для тебя тоже не подарок окажется. В миру у меня также, как и у тебя, другое имя было, только я не помню его совсем. Амнезия у меня. Всю свою прошлую жизнь, как рукой отшибло. Ничего не помню.
- Совсем, ничего?
- Совсем.
- А теперешнее свое имя то хоть помнишь?
- Анфиса.
- Ну и ладно. Анфиса, так Анфиса. Мне то, что? Детей с тобой не крестить. Еремей засмеялся. А то, что ты не помнишь ничего из своей прошлой жизни, может это подарок для тебя.
- А может и наказанье.
- Нет, подарок. Это точно. Ты можешь свою жизнь начать с чистого листа.
- Чем я сейчас и занята. Выходит, я свою жизнь начинаю с тебя. Ты для меня теперь и есть тот самый чистый лист.
- Вполне возможно. Это для меня большая ответственность. Быть большим чистым листом это и почетно, и ответственно. Вот и повозка наша подошла. Отодвинься ка, Анфисушка. Дай служивому оказать тебе посильную помощь – поработать грузчиком. Еремей аккуратно уложил ящики, банки, баночки, мешки и мешочки рядком в повозку, накинул сутану на плечи, застегнулся до самого подбородка и, действительно, стал похож на настоящего настоятеля храма. Лишь длинные белокурые волосы оставались непокрытые. Унесло его шапку водоворотом. Также теперь и голова его шла кругом. Рядом в повозке, касаясь его плечом, сидела мечта его. Он сейчас это явно ощутил. Дружно они так сидели, словно, и не разлучались никогда. Захотелось ему обнять озябшую девушку за плечи ее, да не решился. Вдруг не так расценит его действия она. К тому же напугана она всем чрезвычайно, хоть и храбриться изо всех сил. На самом деле, словно, птичка, пуглива и ранима. Вспомнил слова Константина, - не обижай, и не спугни.
Она вдруг прислонилась головой к его плечу. Устала. А он обнял ее и крепко прижал. Ответственность почувствовал. И одиночество, как ветром сдуло.
Nataly Sarafanova
от себя. Редко публикую в своем дневнике рассказы с религиозным или церковным подтекстом, по разным причинам, но этот рассказ меня "убедил" одной фразой, что нужно показать народу. «Вот, оказывается, в чем счастье то человеческое заключается! Оно в единении." Наверное, так и есть, спасибо автору за добрую историю.
Другие статьи в литературном дневнике:
