Прошу минуту вниманья! Перед вами супруга
Непонятого провидца. Три брата их было, три друга:
Стася, Буся и Яся - и все трое творили.
Стася творил всех дольше - братья послабже были.
Но взял вдруг перо и сломал он, и воткнул куда-то;
Вхожу - оттоманка, Стася и перо сломато.
Я склеить было хотела, но Стася с помощью взгляда
Дал мне понять, что поздно - час пробил и клеить не надо.
На полу возле таза изорвана в клочья лежала
Последняя Стасина драма: "Вот где у пчёлки жало!"
Десять актов. С прологом. И все собственноручно.
Но рукопись возвратили, сказавши, что не созвучно.
Стася взял свои акты, в карманы пораспихал их
И побрёл в переулки средь ветра и листьев палых.
Словно Шопен, трагичен, он шел в осенние дали,
и слёзы в полкилограмма с ресниц его упадали.
На обед я сварила суп и бигус с картошкой.
Вдруг Стася как встал со стула, как дал мне по уху ложкой!
Сюда вот. В это вот ухо. В качестве поученья.
Я охнула. Да чего уж! Я вынесу все мученья!
И воспаление уха, и Стасин характер мерзкий,
Лишь только бы созидал он, мой Аполлон Бельведерский.
Ну, я ему в ножки упала и говорю: "Стасёчек,
Может, хочешь чаёчку, а может - шарлотки кусочек?"
Но Стася остался Стасей и крикнул страшно и глухо:
"Не смей, говорит, мещанка лишать меня силы духа!
Шарлоткой сбить меня хочешь? А я надежда Вселенной,
Я сфинкс, говорит, пустыни, египетский и нетленный!
Меня метафоры мучат, пафос и правая злоба,
Шекспир со мной по сравненью - нуль, а Мицкевич - микроба!
Не смей и думать, что завтра сдам я мочу на анализ,
Я этого выше и создан, чтоб мне века поклонялись!
Я, говорит, метафизик и чисто случайно Стася,
Мой дух уже воплощался в Дантовой ипостаси!"
Тут пришел Паутинский, вытер ноги в прихожей,
Издерганный человечек - его не печатают тоже.
Вошёл он, чихнул и тихо заплакал на всякий случай,
А Стася как раскричится: "Ах ты, графоман линючий!
Литературная сошка, бездарь - и всё такое!
А я витаю над бездной и не знаю покоя!
Держите меня! А то ведь я жизнелюбьем не брызжу!
Я, говорит, провидец и всё, говорит, провижу!
Пойду вот, отматерю вот редакторов и всех присных!
А потом по Варшаве пущусь, будто бледный призрак.
Выворочу с корнями все фонари и тумбы,
И пусть обо мне возвещают благовесты и трубы!"
Тут Стася скушал шарлотки большой кусок машинально,
Глянул на нас с Паутинским дико и инфернально,
А после из оттоманки вынул своё творенье,
Плод глубоких раздумий, борения и горенья,
Поэму под заголовком "Бёдра с бархатной кожей".
Паутинский хвалил, но с весьма лицемерной рожей.
Известно - ханжа и проныра, и завидует Стасе,
Наврёт, обольстит человека и уйдёт восвояси.
А мне, покамест мой Стася читал про бёдра, казалось -
То ли вода, то ли что-то другое где-то плескалось...
Тут Стася читать закончил и лёг на оттоманку,
И заснул. А спать любит. И храпит спозаранку.
А по ночам, когда месяц в шифоньере дробится,
Мне не спится, поскольку где-то что-то сочится
Или хлюпает тихо, а если в потёмках сонных
Стася по дому ночью бродит в одних кальсонах,
Бульканье слышно громче, я просто вся извелася...
А это, как оказалось, в мозгах плескалось у Стаси.
