Lyudmila Sharga
·
В сегодняшнее туманное утро моё неведомо откуда проник романс. По всем приметам, это должен бы быть "Утро туманное, утро седое...", но нет. Просочился другой, имеющий столько же названий, сколько и версий.
Одно из самых расхожих: "Институтка".
В нашем общем недалёком ( я о расстоянии во времени) прошлом, когда требовалось показать махровую белогвардейщину в кино, либо на сцене, прибегали к несложному приёму: "Я чёрная моль, я летучая мышь ..". Романс, исполненный с надрывом, барышней со следами аристократической породы на лице, сразу же создавал необходимую "атмосфэру" трагизма, морального разложения и гибели, разумеется, всех бело и разно эмигрантов, всех, кто не с нами и против нас.
Среди исполнителей - "цвет" эмигрантского шансона: Михаил Гулько, Аркадий Северный, Люба Успенская...
Тогда как предполагаемый автор этого стихотворения поэтесса, переводчик, драматург, художница Мария Николаевна Волынцева, больше известная как Мария Вега, скромно оставалась в тени образа "дочери камергера" и "феи из бара".
Не стану углубляться в подробности жизнеописания Марии Николаевны, пытливый читатель найдёт его ( https://www.facebook.com/groups/375943416192839/permalink/565501283903717/), но несколько стихотворений, которые постучались в моё утро вместе с навязчивым романсом ( откуда бы, право...?) поставлю ниже, чтобы иногда и самой возвращаться в них. Кроме "Институтки".
Удивительное чувство слога, стиля, языка.
Вне времени.
Поэзия.
Впрочем, литературоведы и им сочувствующие со мной не согласятся, скорее всего и отнесут эти стихи к обычным "эмигрантским", настроенческим. Мало того, что о душе стихи и о тоске по родине ( а это табу, если кто не знает, как и о крыльях, и небесах в литературных кругах писать не принято, если хотите, чтобы вас заметили и похвалили, да...)
С осторожностью в стихи будут вчитываться и те, кто опасается нынче слова "русский" и всего, что с ним связано, и вспоминать приснопамятное из Галича:
"И автор напрасно думает,
Что сам ему черт не брат!
Их могу успокоить и ответить Галичем же:
"Боятся автору нечего,
Он умер лет сто назад... "
Ну, не сто, чуть менее сорока...
И " ...не смотрите вы так, сквозь прищуренный глаз...".
Странное утреннее настроение, сумбурное, нервное и неровное, словно и впрямь наблюдает за мной кто-то невидимый мне, но всё видящий во мне, сквозь прищуренный глаз.
Возвращаясь к стихам.
Мария ВЕГА 15 июня 1898, Санкт-Петербург — 27 января 1980, Ленинград, Вернулась в Россию из эмиграции в 1975г.)
Читать сборник "Ночной корабль" здесь
https://www.rulit.me/…/nochnoj-korabl-stihotvoreniya-i-pism…
РУССКИЙ ЯЗЫК
Мы говорим на языке,
Который стал бледней и суше,
Как стали суше, вдалеке
От чернозёма, наши души,
Как мельче стали и скупей
Запасы слов, что по дорогам
Мы унесли в мешке убогом
Из золотых своих степей.
А мимо нас, спокойным шагом,
В спокойном цоканьи подков,
Идут, идут под красным флагом
Живые рати свежих слов.
Пусть, выгорая, знамя бьётся,
Пусть побледнел пурпурный цвет,
Но слово блещет, слово вьётся,
И гибели для слова нет!
Оно идёт, идёт, всё шире,
Проникновеннее, острей
Над снегом, шелестящем в мире,
Над зыбью северных морей,
Над каждым днём, над каждой птицей,
Над звёздами морозной тьмы…
Над европейскою больницей,
В которой задохнулись мы.
ОЛЬГА
Имя Ольга прозвучало глухо,
И плотней сомкнулась тишина,
Словно бережно коснулась слуха
Нежная и страшная струна.
Ольга, это — детство, это ревность,
Это снег, и музыка, и грусть,
Это вся языческая древность,
Вся лесная, княжеская Русь.
Буйных пург струится белый полог,
Канули пути в ночную тьму…
Ольга — это ледяной осколок
С тёмных окон в сонном терему.
Снятся мне глаза, слегка косые,
Бронзовые, скифские черты,
И когда мне говорят: «Россия»,
Спрашивает сердце: «Ольга, ты?..»
РОССИИ
Возьми мой талант и мои не уставшие руки,
И опыт, и память, и гнева отточенный меч,
И верное сердце, что выросло в долгой разлуке
И строгую лиру, и мягкую женскую речь.
И посох возьми, что стучал о холодные плиты
Чужих городов, и веками накопленный клад,
И краски моей нищетой расцвечённой палитры,
И парус скитальца, лохматый, в узоре заплат.
Сложи их на площади, в снежном твоём Ленинграде,
Костёр запали;, пусть огонь высоко; заблестит,
И лёгкими стаями к небу взовьются тетради
Как жёлтые листья, когда леденеет гранит.
Ведь только из страшных горений рождается слово,
И если ты спросишь, стихом моим греясь живым:
«Готова ли дважды сгореть?» — я отвечу: «Готова!»
И русская муза протянет мне руки сквозь дым.
*
Мне хочется молить кого-то сквозь века,
Сквозь солнце дальних дней, когда меня не будет.
Ведь через триста лет, по-прежнему легка,
Весна прильнет к окну и сонный дом разбудит
И белокурый луч заглянет в груды книг,
Старинные листы позолотив апрелем…
О через триста лет,– я вижу этот миг,-
В шкафу мои стихи с их горечью и хмелем.
Кто будет их читать, пусть слышит голос мой,
Пусть волею мечты он разрешит задачу,
И мертвая давно, я сделаюсь живой,
Такою как сейчас, когда пишу и плачу.
Пусть в музыке стихов, где снега и огня
Высокие тона поют как в небе птицы,
Отыщет он не ритм, не звуки, а меня,
И молодость мою, и темные ресницы.
Пусть я войду на миг весною в чей-то дом
И улыбнусь в окно потерянной отчизне…
Ведь я сейчас живу, как будут жить потом,
И слышу четкий пульс моей поющей жизни.
*
Где сон граничит с явью?
Как перерезать нить,
И жизни чару навью
На миг остановить?
Но тщетно мы стремимся
Впотьмах найти ответ.
Мы тоже только снимся
Земле, которой нет.
*
Окно, квадратом врезанное в небо.
Белеет в темноте…
Ты настоящим в этой жизни не был,
И все твои слова — не те.
Но я, поняв безумные изломы
Тобой спалённых дней,
Жду одного: ты скоро будешь дома
В душе моей.
Пусть очень поздно. Перед смертью самой.
Всё было. — Всё прошло;. —
Есть это небо за оконной рамой,
И от него — светло.
Моё окно останется неспящим:
Тебе, тебе помочь!
И ты придёшь. Простым и настоящим,
Забросив маску в ночь.
*
ПОМОЛИТЕСЬ ОБО МНЕ
Помолитесь обо мне святым,
Тихим Саввам, Титам, Иоаннам,
Босоногим, добрым и простым…
Помолитесь также безымянным,
Как лесные листья, что, шурша,
Осыпаясь, падают… И самым
Одиноким, скромным, чья душа
Странствует по уцелевшим храмам.
И огромным, грозным, что от бед
Монастырские хранят ворота,
И забытым, для которых нет
Ни лампад, ни свечек, ни киота…
И таким, что в ночь ушли, как дым, —
Нашим воинам, в полях упавшим…
Помолитесь обо мне святым,
Стороне Российской просиявшим.
<1948 или 1949>,
Париж
ОСЕНЬ
Тёмный лик, икон суровей,
Там, в саду.
Плотно сдвинутые брови.
Рот жестокий, цвета крови…
— Выйди, жду… —
Плещет, машет чёрным крепом:
Я дышу открытым склепом,
Я последнюю звезду
Сброшу вниз, завью туманом,
Изогнусь безкровным станом.
На поляны, на откосы
Кинусь буйным ураганом,
Разметав по ве;тру ко;сы…
Раньше выйти в мир безкрайный
Не могла.
Мой дворец окутан тайной,
Я тебя, мой друг случайный,
Стерегла.
Слышишь — дождь струится зыбкий,
Чуть шурша…
У меня в разбитой скрипке —
Вся душа.
Слушай струны, пой со мной,
С тёмной, мёртвой и хмельной…
Взвизгнув, крикнула струна,
Вот поёт, зовёт она,
И, срываясь, в беге диком
Пляшут листья по дороге,
Стонет лес протяжным криком,
Травы клонятся в тревоге…
Мимо страшного лица,
Мимо губ её усталых
Мчатся, мчатся без конца
Водопады листьев алых.
Над смеркающейся далью —
Самолёты из парчи.
Завиваются спиралью,
Рассыпаются смерчи;.
Слушай скрипку. Пой со мной,
С тёмной, мёртвой и хмельной…
Нам простор привольный ве;дом, —
Дальше, выше, прочь из круга, —
И безсонницей, и бредом
Опьянили мы друг друга.
В плеске, в шелесте, в хао;се,
Где предсмертный бьётся свет,
Я лечу… За мною след
Заметает скрипкой — Осень.
<1928>
РОДИНЕ
Дай мне снова видеть край далёкий,
Купола; бревенчатых церквей,
И зарю румяную как щёки
Сероглазой матери моей.
Дай лицом прильнуть к твоим колосьям
В час, когда над полем гаснет день,
И гармони спорят с лаем пёсьим
У околиц сонных деревень.
Дай почувствовать твой дождь и сырость,
Грусть твоих курящихся болот,
Дай погладить гриб, что за ночь вырос,
И цветок, что к вечеру умрёт.
Бродят вдалеке глухие грозы,
Тёплым ветром вздрагивает ночь.
Так встречает Мать, смеясь сквозь слёзы,
Навсегда вернувшуюся дочь.
*
Мне будет жаль всего и вся.
Когда уйду, не унеся
С собою ровно ничего,
Туда, где нет ни фонарей,
Ни книг, ни окон, ни дверей,
Ни желтых листьев, ни зверей,
Ни твоего, ни моего…
Мне будет жаль издалека
И телефонного звонка,
И стука ведер поутру,
Снежка пушистого в руке
И нашей тени на песке,
Когда умру.
О жизнь, открой мне, научи,
Как сделать, чтобы кирпичи
Простых домов и плющ оград,
И отблеск лужи голубой,
В которой теплится звезда,
Навеки унести с собой
Не в рай придуманный, не в ад,
А в бесконечное «туда»!
1976
* * *
Надо только уметь
От себя отрешиться.
Разве может запеть
В зимнем холоде птица?
Тишина, тишина
На земле и на небе,
А сугроб, как волна,
Поднимает на гребень.
То, что было сосной,
Стало белою дымкой
И стоит предо мной,
Как и я, невидимкой.
Не дыша, не шурша,
Снег лежит без предела.
Постепенно душа
От него посветлела.
Все дороги-пути
Отступили незримо,
И по снегу войти
Можно в старость, как в зиму.
1979
ЧАЙКА
Фосфорическим, зеленым маревом
Тишина по городу текла,
Погружая улицы в аквариум
Из венецианского стекла.
Зеленели, чуть задеты розовым
От закатной тлеющей каймы,
Старые дома, в канале бронзовом
Выступая из подводной тьмы…
Северною ночью убаюкана,
Оглянись на прошлое, душа!
В нем когда-то у канала Крюкова
Отзвучал неповторимый шаг.
А сейчас в безлюдии, в молчании,
На секунду белым засветясь,
Чайка одиноко и отчаянно
У воды стрелою пронеслась.
И пропала, темнотою стертая,
В чаще бездыханных тополей.
Только крылья — две руки простертые –
Задержались в памяти моей.
Ночью неподвижны чайки спящие,
Всем крылатым долгий дан покой,
Но она была ненастоящею,
Воплощенною моей тоской.
Знаю, почему она так мечется,
Ищет след потерянных шагов,
Залетев из равнодушной вечности
В лабиринты наших городов…
Раздели со мною одиночество –
Ведь и мне на поиски пора, –
Эвридика! Чайка-полуночница,
Безутешная моя сестра!
