Маленькое эссе поэтика живого allegro mode

Из книги прозы Елены Шварц «Определение в дурную погоду»

Маленькое эссе

ПОЭТИКА ЖИВОГО (allegro moderato)

Прежде всего – стихотворение (любое поэтическое произведение) должно иметь множество смыслов. В Индии (во времена Калидасы) их насчитывали девять. Их может быть и больше, и последние из них уже вне языка, непереводимы и неведомы самому поэту, но если первые два-три верны и глубоки, то такими же будут и остальные. Автору даже не обязательно догадываться о них, но для читателя они, как покрывала Саломеи, спадают один за другим, и все же последние остаются томяще-недостижимы. Чем вдохновеннее поэт, тем глубже тайные смыслы укореняются в бесконечности. Причем, конечно, в поэзии "смыслы" не есть некие рациональные конструкции, а, скорее, музыкально-пластические и разумные образования, кружащиеся вокруг непостижимого ядра, вроде колец Сатурна.
Из этого следует, что, в сущности, стихотворение подобно живому существу, тоже состоящему из многих частей. (Да оно и есть живое существо. Вообще, "мертвое" или "живое" есть главный эстетический критерий.) Оно живет своей жизнью даже тогда, когда умирает язык, на котором оно создано. Может быть, оно есть некое маленькое божество, не антропоморфичное, как и сам Господь. (Хотя и сказано: "сотворил Бог человека по образу и подобию", но дальше – "чтобы он владычествовал" – только в этом смысле подобного Богу, а никак не внешним видом и устройством.) Стихи подобны живой конструкции, зданию: они обладают внутренним пространством, где можно гулять, можно внутри них бегать, летать или спать.
Внутренняя форма стихов может быть предельно простой – как вздох (или выдох). Это труднее всего, таких во всей мировой поэзии считанные, потому что это не выдумаешь. Нарочно не изобретешь и ничего не накрутишь. Или – противоположность – сложная барочная форма, венец которой "визьон-приключение" (термин мой). Когда поэт впадает в некое сверхнатуральное состояние, ему является видение, и дальше оно творит само себя, приключается. Поворачивает куда хочет. Это две мои любимые формы, в сущности они близки. Всякое творчество "синэргизм" в смысле сотворчества двух сил – разума и вдохновения (говоря грубо), в этих случаях второе преобладает.
Они суть посредники между разумом и сверхразумом. Стихотворение как некое орудие, инструмент, с помощью которого добывается знание, не могущее быть обретенным иным путем (там, где логика и философия бессильны). Оно запускается в небеса или куда угодно: под кору дерева, под кожу, и, повинуясь уже не воле своего создателя, а собственной внутренней логике и музыке, прихотливо впиваясь в предмет изучения, добывает образ.
Образ часто непонятен автору. Когда-то я сочинила стихотворение "Зверь-цветок", о человеке расцветающем, из которого вдруг выросли разные цветы. И только недавно меня осенило, что это есть образ расцветающего жезла Ааронова (который в ковчеге расцвел миндалем) – и знак избранничества.
И поскольку стихотворение живо, постольку оно вибрирует. Это выражается не только в звучании, в игре ритмов, в их перебивах, но, скорее, в столкновении предметов или существ, упомянутых в них, в смысловом контрапункте. Например, в стихотворении О. Мандельштама "Щегол" возникает напряжение при столкновении невольно домысливаемых воронежских степных пространств, вертикали дерева и двух энергетийных точек – глаза щегла и глаза поэта, вибрация их переглядывания. "До чего ты человековит" – мог бы сказать и щегол (в ответ на: "до чего ты щегловит" поэта). Все стихотворение напролет щегол сидит, всматриваясь в человека, человек стоит, всматриваясь в птичий глаз, – и вдруг – в самом конце: "в обе стороны он смотрит – в обе, не посмотрит – улетел" (в обе стороны – в два мира) – вдруг вспархивает, трепет крыльев.
Где есть борьба смыслов, там и столкновение звука. Поэзия есть способ достичь нематериального (духовного) средствами полуматериальными. Во что одето стихотворение, сразу видно, из какой семьи, на какие средства, так в стихотворении Тютчева (моем любимом) "Вот иду я вдоль большой дороги" в начале стихотворения, когда еще тлеет надежда в ответ на вопрос: "видишь ли меня" – преобладают "д", к концу оглушающиеся в "т" – преткновение, безнадежность. Все это стихотворение слабая надежда и – увы! – отчаянье. Этими "т" дан скрытый и безнадежный ответ. Такие простые стихи вообще самые томящие и загадочные.
И все же для меня предпочтительнее сложная и ломаемая, перебивчатая музыка стихов (похожая на музыку начала века, но не впадающая в звуковой распад совсем новейшей). Западная поэзия не смогла найти такую и тупо и покорно, как овца, побрела на бойню верлибра (плохой прозы). Другая крайность – искусственный классицизм. Мое предпочтение – грань между гармонией и додекафонией. Я мечтала найти такой ритм, чтобы он менялся с каждым изменением хода мысли, с каждым новым чувством или ощущением.
Чем сильнее собственная музыка поэзии, тем меньше она годится для пения. Поэзия отделилась не только от распева внешнего, но и от внешней религии. Она сама в себе и музыка и вера. Поэтическая индивидуальность оставляет свой след в каждом слоге, слове, строчке, это как национальность или возраст.
Когда-то Пиндар уснул на горе Геликон, родной Музам, и превратился в улей, изо рта его вылетели пчелы. Проснувшись, он стал сочинять стихи. Когда я проснусь, стихи разлетятся, как пчелы, кто куда, гудя и играя, и вполне заменят меня.

1996
Санкт-Петербург