Какое чудо, эта Катя!
Екатерина Горбовская
* * *
Слова – хорошие-хорошие,
Поскольку мы едва знакомы.
Ещё не видел ты подножия,
Поскольку очень высоко мы.
Глаза весёлые-весёлые,
Поскольку ты ещё не понял,
Что мы с тобою разнополые –
Там тонут все. И мы утонем.
* * *
Белый саван, белый саван,
Белый саван невесом –
Это волны, это гавань,
Это вечность, это сон…
Кто-то ходит, кто-то плачет,
Чей-то шепот по плечу:
«Я люблю тебя, а значит, будет всё, как я хочу...»
Сердце тает.
Рассветает.
А святого – ничего…
Герда Каю кайф сломает,
Но добьётся своего.
Обовьёт навек руками
Непосильный свой улов –
Серый камень, серый камень,
Серый камень – сто пудов.
* * *
По дому гуляет, по дому гуляет,
По дому гуляет сквозняк продувной –
За шторы цепляет, дверями стреляет,
Ознобом пронзает, пугает весной.
И, вслух повторяя, что было здесь ночью,
У форточки хлипкой срывает скобу.
Недобро пророчит всё то, что захочет,
И делает вид, что читает судьбу:
Зря силы потратишь,
Беду наканючишь:
О чём, дева, плачешь –
Всё то и получишь.
* * *
Я хочу к тебе –
каждой клеточкой,
каждым листиком своим,
каждой веточкой
ты бы звал меня своей деточкой,
бил по праздникам табуреточкой,
то Мариночкой бы называл меня,
то Светочкой,
а я бы вздрагивала каждый раз
каждой веточкой.
* * *
Господи! Сердце – всего лишь моторчик –
А почему так швыряет и корчит?
– Это не порча?
– Это не порча.
Это проходит, но терпится молча.
* * *
А вы со мной так нежно и так косвенно,
Что я сейчас вот лягу и умру.
Меня недосчитаются по осени
На том чужом и радостном пиру.
И по привычке, в косвенно-винительном,
Поправив мельком пряжку от ремня,
Вы скажете, что вы меня не видели
И вообще не знаете меня.
Николай Яковлев. «Румба».
* * *
Ох уж эти ваши вериги у чресел! –
Вам бы только напридумывать себе горе.
У меня ведь их тоже есть, этих песен,
И не меньше вашего тех историй –
Таких историй, что вы забудете,
Откуда родом всё ваше умное,
Откуда дети те, откуда люди те,
Откуда море здесь, такое шумное...
Откуда голос мой, такой прерывистый...
Зажгутся вывески, погаснут вывески,
Исчезнут люди те, исчезнут дети те –
Вы не увидите, вы не заметите...
* * *
Всё, что нам, сукам, они говорят в этих случаях,
Вы мне сказали,
И даже про душу мою сучую не забыли.
…И полетела душа моя сучая в дальние дали,
Лающим кашлем давясь от поднявшейся пыли.
* * *
Ага, Матильда, теперь я тут.
Всё жду, когда же они допрут,
Что Земля не такая уж плоская,
Что Бог един, а человечина – жёсткая.
Вот, разве что сердце – такое мягонькое.
Такое маленькое.
И скулит волком.
Ему ведь и не объяснишь всего,
С ним не поговоришь толком –
Уж больно мягонькое.
Пойду-ка лягу-ка я.
Глаза закрою, усну, проснусь –
А мир-то – сучий.
Матильда, а можно я к вам вернусь,
У вас там лучше.
У вас там встанешь – и хоть бы кто –
Лишь ты да небо,
А если кто-то когда-то был –
То был, как не был...
...И ни с каким покоем в мире не сравнится
Надёжность двух босых ступней на черепице,
И всё уже утратило значенье,
Приобретя звучанье и свеченье,
И, ежели тебя не окликают,
То та рука на горле – отпускает,
Лунный свет ложится на плечи
И просвечивает...
А у нас лунатиков лечат.
И вылечивают.
* * *
Гюльчатай откроет личико,
Откроет плечико.
Даст дотронуться до лифчика
И до венчика.
Гюльчатай посмотрит нежно-нежно
И жалобно –
И Вы сразу станете таким белоснежным,
Трехпалубным.
А у Гюльчатай и вздохи все жалобные…
…three, four, five –
Ей топить такие вот трехпалубные –
Самый кайф.
* * *
Расчёт мой прост – на первый и второй:
Две щётки и одна зубная паста.
И кто меня танцует – тот герой,
А песни петь – так это все горазды.
А вот Христос – любил и любит всех
И говорит, что лучше не бывает...
Но батюшка сказал, что это грех,
Да только что он в этом понимает.
* * *
А по весне в открытое окно
Влетит такое маленькое «но»
Она проснётся – а оно в груди
Он: «Что с тобою?» –
Взвизгнет: «Отойди!»
...Она начнёт глядеть издалека,
Она начнёт струиться, как река,
Закатывать глаза, цедить слова,
Снимать себе пылинки с рукава
И бегать на Центральный телеграф
А он её убьёт и будет прав.
* * *
Нас живых поменяют на мёртвых,
Нашу сказку расскажут не так
Незнакомые люди в двубортных,
Неприятных для нас пиджаках.
Наши дети родят наших внуков,
И на Землю опустится день.
Самых лучших сыграет Безруков.
Вот такая, товарищи, хрень…
И ещё:
С собою можно быть на вы
с собою можно быть на ты
и от избытка головы
срывать винты сжигать мосты
А можно – подровнять края
подшить лиловой бахромы
и перейти с собой на я
и даже с кем-нибудь на мы
ЛЮБЕ ВОРОПАЕВОЙ НА ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ
Так что там проплывало в магическом кристалле,
Когда ещё мы были не теми, кем мы стали,
Когда ещё казалось, что вечность до отбоя,
И жизнь не прогибалась подстилкой под судьбою?
Да мы и не смотрели — мы праздновали труса.
Мы пили ночью кофе немыслимого вкуса
И редко называли своими именами
Те вещи, что порою случались между нами.
* * *
valid2313_he78b37c32d86c9b9fe08f83dfce556a0О чём там плакала швея-надомница?
Да что б там ни было – туман, туман…
Всё это там уже,
Уже не вспомнится,
И месяц ножичек убрал в карман.
Да и не надобно. Уже без разницы.
А ведь, казалось бы, так много лет,
А вспоминаются лишь одноклассницы
И эти яблоки… ренет-ранет.
А об иудах – нет, и об обидах – нет.
Лишь зайчик в танго «Ну, погоди!»…
…Зима обнимет, вдохнёт и выдохнет,
И жизнь останется позади.
* * *
Как жаль, что я с тобой спала.
(с) 1984 (?)
Я больше не рожу от Вас стихов –
Уродцев непорочного зачатья.
Не то что башмаков –
А даже платье
Живее всех живых второй сезон.
Я выбросила только «Пуазон»,
Чтоб больше никакие трали-вали…
Как хорошо, что мы не переспали.
У каждого мгновенья – свой музон.
* * *
Рефлекс, да, конечно, такая штука,
Гром где-то грянет – а ты и крестишься –
Вот те религия и наука:
В чём разместишься, в том и поместишься.
Бес ли попутает тихую заводь,
Или оно рефлекторно вздрогнет –
Как назовёшь, так и будешь плавать,
Как обоймёшь, так и будешь обнят.
Я не кончала твои Сорбонны,
Чтобы особо за что-то ратовать,
Но у нас тоже тут был учёный,
Который собак приучал сглатывать.
* * *
Тут все умеют не встречаться взглядом
И видеть ноль, где нужно видеть ноль,
И быть нигде. И оказаться рядом:
Что? Всё? Уже? Да здравствует Король?
…И королева новая вплывает,
Неся под платьем нового b;b;.
Наследный принц следов не оставляет.
Все умирают сами по себе.
Династия, традиция, святое.
А на сносях невыносимо стоя…
И тут же доктора поглядка иудеева:
«Не колется в утробе смерть Кощеева?»
* * *
Она жила через этаж,
Она сдавала нам гараж,
То затопляла всех водой,
То просто плакала и пела –
Она всю жизнь была звездой
Больших и Малых погорелых.
Но жизнь прошла. Играть театры
Пришли другие клеопатры.
Она терпела. Но – доколе?
Ушла, не выходя из роли.
И что теперь? Да всё теперь,
Бывает, открываешь дверь,
А там она стоит с визитом,
С ажурным зонтиком раскрытым:
– К вам наша моль не залетала?
Вас наша боль не испытала?
Вам наша быль не снилась ночью,
Не разрывала простынь в клочья?
Нет? Извините, ухожу.
О, люди, люди, что за звери!
И шла к другому этажу,
Где те же люди, те же двери…
…А в доме появлялась моль.
А в сердце поселялась боль.
Дурная мысль, расправив крылья,
Парила в спальне чёрной былью,
И было страшно и нелюбо.
Зачем, за что? Что мне Гекуба?
Наверно, то же, что и вам…
…Рука тянулась к рукавам,
Скользя к фламандским кружевам
Пропахших порохом манжет:
«Месьё, не зажигайте свет!»
* * *
Что ни утро – то смеркается,
Что ни вечер – то печалится,
Что ни вспомнишь – всем икается,
Кто ни взглянет – сразу пялится.
Что ни взлёт – то перекладина,
Что ни друг – то в жопу раненый,
Что ни мясо – то говядина,
В крайнем случае, баранина…
* * *
Но я к вам больше не приеду (с)
Вот я приеду к вам – в таких вся бантиках,
в таких кружавчиках, в былых летах…
И ваши бабочки – не перистальтика,
то ваше «Боже мой!» во всех местах.
А вот вам яблочко с гнилой серёдкою:
я не приеду к вам каргой с серьгой –
дорога длинная, а жизнь короткая,
не помещается одна в другой.
* * *
И слону, и даже маленькой улитке...
А что я с Вами не дружу, уже понятно и ежу.
Ежу, слону и даже маленькой улитке.
Уже и дышится легко, уже и мысли далеко,
уже замочек починили у калитки…
Ну, на зубок да на глазок
я Вам приснюсь ещё разок,
в костюме пятикратной фигуристки,
а в остальном – имею честь,
и остаётся всё как есть:
пожизненно, без права переписки.
* * *
О нет, он не впадёт в ступор
Когда она войдёт в штопор
И будет всё у них – супер
Но это – из других опер
Пока я здесь, на мне – висни
Насвистывая марш Верди
В какой-нибудь другой жизни
Не будет никакой смерти
* * *
То было так давно назад,
что я боюсь смотреть вперёд
от мысли, что сломаю взгляд,
когда взгляну на день и год,
куда меня затянет бред
всех этих снов наоборот.
Я помню всё, чего там нет,
когда боюсь смотреть вперёд.
РОМАН БЕЗ ГЕРОЯ
(Продолжение)
В крем-брюле налью крем-соду –
Я ж не то ещё могу,
Стоит мне вдохнуть свободу,
С головы сорвать фольгу –
Я ж обучена манерам,
Я ж могу и так, и сяк,
С самым робким кавалером –
Хоть о Бродском, хоть косяк.
Мне ж наладить пониманье –
Как два пальца об асфальт,
Мне бы только знать заранье,
Чем закроется гештальт.
Потому что мы не лечим
Тех, кому подай Луну,
Если нечем, значит, неча
Ставить нам себя в вину.
ЖАЛОБНЫЙ СТАРИННЫЙ РОМАНС
valid2313_he78b37c32d86c9b9fe08f83dfce556a0Мы с Вами встретились случайно.
Уж было поздно. Жизнь прошла.
Большой ничейной розой чайной
Луна на дереве цвела –
Своей невыспавшейся ленью
Она питала сон Земли.
Мы встретились, как взгляд с мишенью,
И разошлись, как корабли.
Ни трапа не было, ни якоря –
Лишь только сны темнели трюмами.
Ну а во сне бывает всякое –
И даже то, что Вы подумали.
Жизнь закрывает рестораны,
Где наливала нам сама.
На земляничные поляны
Ложится осени чума.
Мы с Вами встретились случайно.
Но было поздно. Жизнь прошла.
Большой ничейной розой чайной
Луна на дереве цвела.
* * *
А что теперь? Теперь уж поздно,
теперь не те уж времена.
А ведь просила, чуть не слёзно,
вас Льва Андреича жена
заехать к Яйцевым в именье,
где пять племянниц племенных –
погожий нрав, французский, пенье,
и вы вполне ещё жених…
Или когда вас ждали к Н-ским…
За Лизой, кстати, был надел
и деревенька под Смоленском,
где храм от молнии сгорел.
Вы обещались, благо близко,
и целый день ходили хмур,
а Лиза слала вам записки,
с которых целился Амур –
как в зверя…
«Что ж, конец достойный…
Скажусь больным, а завтра – в Тверь!»
Но открывал неслышно дверь
Савелий, ваш слуга покойный,
и говорил, что кони в бричке
уж два часа и Пётр не пьян.
Вносил мундир, мусолил лычки
и не спешил зажечь кальян.
Вы говорили: «Да, конечно!»
И понимали, что – пора!
Но начинался дождь кромешный
и не кончался до утра.
Ну а с Адель вы жили розно.
Точней – как створки у окна…
А что теперь? Теперь уж поздно.
Что есть – то есть.
И пьём до дна.
* * *
Когда б вы видели, как он её лорнировал,
Когда она впервые появилась,
Когда б вы слышали, как он потом лавировал,
Когда ему сказали: «Отравилась».
Но вы не слышали, не видели, не ведали...
Они потом с Гарлецким отобедали
И шумно спорили за картами у князя
Про беспричинно-следственные связи.
* * *
…Жить-поживать, покупать попугайчиков
и обучать иностранным словам,
тихо прикармливать солнечных зайчиков –
или отлавливать, скармливать львам.
Реки подвысохли – сделались речками.
Речки повысохли – стали дождём.
Вы тут не видели доброе-вечное? –
Где-то посеяли – и не найдём…
* * *
Уж нам ли да не исполать,
свинтившим все спирали ада.
Уж нам ли было не понять,
чего нам друг от друга надо.
Нам, нищим духом, будет не с чем
сравнить тот миг, что не был прожит,
поскольку есть такие вещи,
которых нет и быть не может.
* * *
не более боли.
Жалко у пчёлки,
а вольному воля.
В раю и враньё
станет белое-белое.
А сердце – моё,
что хочу, то и делаю.
Другие статьи в литературном дневнике:
