ДИДЕРИК ЙОХАННЕС ОППЕРМАН
(1914-1985)
МОРСКОЙ КОМПАС
Поползло беспокойство по-воровски
там, где курортники и рыбаки
вечно хлопочут на воздухе вольном
между мысом Дейнджер и мысом Игольным, –
ибо вздыбилось море, раскрыло клыки,
и кораблик Дорса, малютку «Бокки»,
в водоворот засосало глубокий;
злую шутку в несчетный раз повторив,
катятся волны через риф,
и смертью смердят водяные протоки:
смердит от «Джоанны», с которой в тумане
выходят призраки-англичане,
в торгашей на дороге в Капстад
перламутр или жемчуг купить норовят
или овец приглядеть заране, –
от «Носса Сеньора дос Милагрос»,
от обломков, гниющих на дне вразброс, –
там сиамские свергнутые вельможи
вкушают яства из бычьей кожи,
являя гурманства апофеоз, –
от «Биркенхэда» смердит неизменно:
лошади в трюме, брикеты сена,
и четыре сотни наемных солдат,
маршировавших за рядом ряд
во хляби, где конское ржанье и пена.
Под утро отлив обнажает мели,
и чаячьи крики звучат еле-еле,
спеша к берегам во мгле седой
над лошадьми, что ржут под водой,
над зеленью погребальной купели.
Здесь под рыбацкую кровлю подчас
разбитого судна встроен каркас,
здесь сберегают благоговейно
обломки бочки из-под портвейна
или сломанный корабельный компáс.
На каменной банке у Клойтисбая,
где норд-весту покорствует гладь рябая,
к дому родному на полпути
Дорсово тело увязло в сети –
и волны шуршат, его огибая.
Дорс утонул? Ведь он искони
наперед называл ненастные дни.
Кто же солжет своему же брату?
Доверяясь ему и Луви Лату,
рыбаки зажигали на скалах огни.
Тридцать четыре года – в бою,
в море, у гибели на краю.
Твердили ему, что он безрассуден,
но вернее и раньше других посудин
Дорс приводил с уловом свою.
Он пробовал – тверда ли земля
(он, кто подагру разыгрывал для
пособия на леченье в рассрочку!),
и на берег тащил свой челнок в одиночку,
полный зубана и горбыля!
«Не захочет рыбу купить оптовик –
закоптим и завялим, урон невелик, –
или же, Мекки, пойдем – за мысом
всё продадим сухопутным крысам:
перекурим, заложим за воротник».
«Дорс, да тебе по колено море!
Ты вовсю ишачишь – а как же хвори?»
«Ай, господин, это вы со зла:
возле Филиппи святой мулла
приказал мне забыть о подобном вздоре.
Выправляй на дворе частоколье кривое,
сыпь фазанам не скупо зерно кормовое,
но следи, ибо ночью к тебе дикобраз
в огород наведается не раз,
что ни ночь – корнеплодам ущерба вдвое.
Ты, господин, гляди, примечай,
где волну зарябит, где плеснет невзначай,
а найдешь горбыля по верной примете –
мигом тогда закидывай сети,
и лодку наполнишь по самый край.
Разговоры с ним, с горбылем, нелегки:
при шторме ловят одни дураки.
Ну, а ты поджидай в стороне, на отшибе:
жрать-то небось захочется рыбе,
и – разом под воду уйдут поплавки.
А вы – динамитом в один присест
гробите, грабите море окрест, –
худшая вы-то и есть обуза:
глохнет горбыль, задирает пузо
и дрейфует навеки от здешних мест.
Вам фейерверк-то в забаву небось,
да и рыбы навалом, коль взорвалось,
для вас это дело – приятный отдых,
вы сеете голод в наших водах,
и сети наши пусты, хоть брось.
Жизни от вас, придиралы, нет:
даже зайти за кусты – запрет,
не то, мол, светлую жизнь устроите
и халупу мою бульдозером сроете,
если не сделаю ватерклозет!»
*
За Двейерсайлендом, в кромке прилива,
дикобразы снуют торопливо,
берег под ними влажен, шершав;
скрываются, коротко прошуршав,
в трещины скального массива.
И девушка Луки, почти ребенок,
Дорса зовет изо всех силенок,
ищет ракушки в натеках дождя
и, наутилус разбитый найдя,
плачет, – и голос по-детски тонок.
Жена разводит огонь в печи,
засыпает – но стынет постель в ночи;
хлопает дверь, ворчит собака,
по полу что-то скользнет средь мрака –
проснется, вскрикнет: кричи не кричи…
С приливом к линии береговой
выходят родичи – не впервой:
знают, что с водорослями вскоре
Дорса на берег выбросит море,
трофей возвратит бесполезный свой.
И Луви Лат, его старый друг,
ценитель бататов и свежих щук,
когда-то учитель, – сидит в трактире,
три кварты выдув, может, четыре, –
коротая печальный нетрезвый досуг.
Там Стоккис де Вал и Кос Хундертон,
там Герт Кетулпи – стар, изможден, –
там Виллем Кук с Петрусом Пуром,
с Берсом ван Зейлом, болтуном-винокуром, –
он-то и платит за выпивон.
«Ни выдоха без выпивона, ни вдоха,
эх, и мутит же тебя выпивоха!
Качкой умучено брюхо твое, –
ну да едва почнешь питье,
качка пройдет, и станет неплохо.
Слыхали – даче Дорс Дуббелдоп,
Дорс Наливай-по-второй, утоп.
Погода, ни зги не видать, виновата,
да и сеть, похоже, тяжеловата, –
так-то последний куш и огреб.
Кто же в воскресный день, сгоряча,
возле купальщиков топоча,
с собакою в пляску пойдет неуклюже, –
чья же улыбка сверкнет не хуже,
чем вывеска зубного врача?..
Другого не будет… А впрочем, вздор.
Для всех для нас – один приговор,
с незапамятных лет стихия морская
шумит, рыбаков из глубин отпуская.
Такая судьба, такой коленкор».
*
Смерти привычны такие штуки.
Дорс отошел, и достался Луки
красный галстук, – а воскресный наряд
и свитер взял себе Луви Лат,
Мекки – вельветовые брюки.
На пятый день, чуть взошел прилив,
явился Дорс, до дома доплыв
без челнока, без паруса даже, –
появился впервые на общем пляже,
словно купальщик – строен, красив.
Явился Дорс к пепелищам отчим,
подобно тем, с «Биркенхэда», и прочим,
лишь достались креветкам глаза и нос –
словно гурманам с «Дос Милагрос»,
до деликатесов охочим.
Испугались купальщики – только ль они?
Луви Лат отбросил край простыни,
потому как бояться мертвого – глупо, –
и, хоть море сорвало сандалии с трупа,
опознал его большие ступни.
Под вечер из Барскибоса пришли,
из поселков других – вблизи и вдали –
братья и сестры путем печальным,
друзья и подруги с питьем поминальным, –
ибо рыбак доплыл до земли.
«Маловеры, зачем потупляете взор?
Великая тишь нисходит в простор».
«Часы, недели, месяцы, годы…»
Листва летит, шум непогоды.
«День Господень приходит как вор».
Мы в глине его схоронили сырой,
близ моря поставили в общий строй:
с Тейсом Фоелом, дедушкой Квикли Книпом,
с Джеком Хоррисом и Фердинандо Випом –
спит сегодня и Дорс Наливай-по-второй.
Всё так же под утро назад, к «Джоанне»,
возвращаются призраки-англичане,
на «Биркенхэде» ржут табуны,
и птицы морские в небе видны –
треугольники траурных писем в тумане.
Всё так же сверкает луч маяка
от мыса Дейнджер – исподтишка
мы ищем звезды в небе над морем,
вслушиваемся и тихонько вторим
разговору прибрежного тростника.
Перевод с африкаанс (бурского) Е. Витковского
Примечание переводчика: образ тростника, он которого слышно конское ржание, основан на подлинном явлении. К востоку от мыса Доброй Надежды, где действие поэмы и происходит, есть заросли морского трстника, до половины роста обычно стоящего в прибрежной воде. Когда начинается прилив, весь берег оглашается звуком, сильно напоминаюшим конское ржание.