When Earth’s last picture is painted and the tubes are twisted and dried,
When the oldest colours have faded, and the youngest critic has died,
We shall rest, and, faith, we shall need it – lie down for an aeon or two,
Till the Master of All Good Workmen shall put us to work a new.
And those that were good shall be happy: they shell sit in the golden chair;
They shall splash at a ten-league canvas with brushes of comets’ hair.
They shall find real saints to draw from – Magdalene, Peter, and Paul;
They shall work for an age at a sitting and never be tired at all!
And only The Master shall praise us, and only The Master shall blame;
And no one shall work for money, and no one shall work for fame,
But each for the joy of the working, and each, in his separate star,
Shall draw the Thing as he sees It for The God of Things as They are!
1892
Когда последние картины создадут, и выжатые тюбики засохнут,
Когда земные краски отцветут, и критики, включая юных, сдохнут,
Взяв вечность, отдохнём тогда не раз, устали так, что вечность пролетела,
Пока не скажет Мастер: – Есть заказ. – И труженики примутся за дело.
Кто ладно жили, счастье заслужили, они на стулья сядут золотые,
Холсты натянут на десятки милей, комет хвосты – их кисточки простые.
Для Магдалины, Павла и Петра теперь найдут, действительно, святых,
Работая с утра и до утра, и никакой усталости у них.
Лишь Мастера слова для нас полны значенья, Его лишь похвала, Его лишь осужденье;
Не денег ради создаём творенья, нам слава не нужна для вдохновенья,
Рисуем ради радости труда, не в мастерской – отдельная звезда;
Увидеть и, поняв, нарисовать – задача – что создал Бог Вещей, как видим, не иначе.