ЭПИЛОГ. “ДОСТОПОЧТЕННЫЙ ПОРФИРИЙ”
I.
Объяснимся. Мы вовсе не хотим сказать, что догадки об истинном происхождении пушкинского “Дара…” никогда не высказывались читателями, не принадлежавшими к ближайшему окружению Пушкина, осведомленному о его авторском замысле.
В поисках подобных суждений естественнее всего было обратиться к знатокам византийской литературы. Можно было ожидать, что среди них найдется кто-то, кто узнает в пушкинских “скептических куплетах” произведения св. Григория Богослова. Сам автор этих строк обнаружил литературный источник Пушкина по чистой случайности – просматривая указатель содержания журнала “Христианское чтение” и натолкнувшись на стихотворение (!) 1829 года (!!) с поразительным названием “Жизнь” (!!!).
Наши ожидания нас не обманули. Действительно, в монографии казанского исследователя А.Говорова, которая так и называется: “Св. Григорий Богослов как христианский поэт”, мы встретили имя Пушкина. Этот отзыв о поэзии Пушкина, кажется, до сих пор еще не был известен пушкинистике.
Но что же мы слышим от автора о Пушкине? По его мнению, в элегии “Дар…” выражается “современное скептическое пресыщение”, которое “на высшие и всегда самые близкие человеческому сердцу вопросы о жизни и духе” отвечает “почти отчаянием” (Говоров А. Св. Григорий Богослов как христианский поэт. Казань, 1886. С.237-238). Такова его оценка пушкинского стихотворения, ничем не отличающаяся от той, которая повторяется из публикации в публикацию, посвященные этому стихотворению. Эта оценка, как мы видели, нуждается в существенных коррективах, потому что непонятным остается – кто носитель этого “пресыщения” и каково к этому пресыщенному скептику отношение самого поэта?
Но действительно новаторским и заслуживающим всяческого внимания является то, что Говоров, обсуждая поэзию Григория Богослова, вспомнил именно это стихотворение Пушкина и, несмотря на провозглашаемую им противоположность взглядов двух поэтов, обратил внимание на сопоставимость его со стихотворениями героя своей монографии. Не мировоззрение – гипнотическое действие на ученого произвели текстуальные совпадения произведений двух авторов, которые невозможно не заметить, если только по какой-либо причине они окажутся рядом друг с другом.
И, видимо, сделанное им открытие, в котором он не осмеливался признаться себе самому, так упорно не хотело оставить его внимание, что в другом месте он еще раз возвращается к поэзии Пушкина и, на этот раз почти без всяких широковещательных мировоззренческих оценок, робко обращает внимание на сходство элегии Пушкина “Брожу ли я вдоль улиц шумных…” (и, добавим, – стихотворения “Дорожные жалобы”) с элегией Григория “К себе самому в вопросах и ответах” (ук. соч. С.264-265). (П р и м е ч а н и е 1: http://www.stihi.ru/diary/alekseij/2009-04-15 )
Теперь посмотрим, в какой связи у Говорова возникло воспоминание о стихотворении “Дар…” Оказывается… что на протяжении своей монографии (посвященной святому Григорию Богослову!) ему то и дело приходилось заниматься тем же, чем мы занимались на протяжении всей своей работы: защищать его стихотворения от тех же самых оценок, которые высказывались в адрес автора “скептических куплетов”!
И в первую очередь – такие оценки появились в переработанном варианте сочинения Вильменя “Картина христианского красноречия в IV веке”, опубликованном в сборнике, которому оно дало название. Когда мы видим, какие изменения сделал Вильмень в своей работе, по сравнению с вариантом 1827 года, в том, что касается поэзии Григория Богослова, то у нас возникает впечатление, что французский писатель… учел тот опыт адаптации творчества византийского автора современной поэзии и мировоззрению, который был произведен в стихотворении Пушкина “Дар…” Говоров ссылается на одно место в его работе, отсутствующее в первой редакции, которое прямо развивает эту тему:
“Самая большая часть стихотворений поэта [пишет Вильмень о Григории] суть религиозные созерцания, которые, несмотря на различие умов и времен, имеют не одну родственную сторону с грезами поэтической фантазии в наши дни скептического пресыщения и социального прогресса. Сходные черты, в особенности, представляют те из них, строгая прелесть которых упредила, кажется, самые лучшие образцы вдохновения нашего меланхолического века, и которые при этом вполне сохраняют печать еще новой и даже в сомнениях его искренней веры” (Villemain A.F. Tableau de l’eloquence chrеtienne au IVe siеcle. Nouvelle еdition, revue et augmentеe. P., 1849, p.143. Цит. по: Говоров А. Ук. соч. С.230-231).
Точно то же впечатление учета пушкинского опыта работы с источником не оставляет нас, когда автор монографии приводит другое суждение из книги Вильменя поздней редакции, чтобы вступить с ним в полемику:
“Иногда он [Григорий] кажется просто подавленным под тяжестью своих скорбей, когда он с меланхолическим воззрением на жизнь человеческую соединяет еще мучение своих воспоминаний и свои сомнения в делах веры. Редко душа, сохраняющая еще религию, но уже стоящая на краю бездны, чувствует более глубокую скорбь. Во внутреннем диалоге, полный того мрачного состояния духа, которое граничит с отчаянием, только что не переходит в него, он изображает себя блуждающим, слабым, без отечества, без уверенности в надежном убежище могилы, преодолеваемым несчастьем, равнодушным ко всему, кроме Бога, своего страха и своей надежды” (ibid., p.152. Цит. по: Говоров А. Ук. соч. С.229-230).
В общем, Говоров дает правильный ответ на эти суждения: св. Григорий передает в своих стихотворениях не собственные излияния чувств, а изображает определенное мировоззрение, мятущееся в поисках веры:
“Ясно, что мы имеем дело в данном случае не с индивидуальным настроением самого поэта, а с общечеловеческими чертами нравственной жизни, художественно-психологически скомбинированными в общий тип ее […] и сконцентрированными в собственном лице поэта” (Говоров А. Ук. соч. С.235-236).
Характерно, что он придерживается этого вывода все-таки нетвердо, постоянно поддаваясь искушению оправдать это мировоззрение, как принадлежащее Григорию. Мы уже касались этой проблемы, когда говорили о проповеднической традиции, которую наследует Пушкин, и эта проблема действительно существует. Но решение ее мы оставляем богословам, а для нашей темы самым большой неожиданностью в монографии Говорова является то, что, оказывается, и произведения величайшего учителя православной Церкви могли рассматриваться с такой же точки зрения, что и произведения Пушкина!
Позволим себе напоследок одно отступление и расскажем о том, что точно в такой же ситуации, как и автор стихотворения “Дар…”, оказался, по крайней мере однажды, и предполагаемый автор увещательного “ответа” ему… митрополит Филарет. На одном из опасных виражей своей карьеры он был обвинен враждебной ему партией нового министра просвещения А.С.Шишкова в том, что сделал якобы богословскую ошибку в проповеди, произнесенной на праздник Благовещения. Вот что он писал по этому поводу митрополиту санктпетербургскому Серафиму 14 декабря 1824 года:
“Возражение состоит в том, что в проповеди моей Иосифу, до явления ангела, приписывается неведение о тайне Богоневесты. Но если меня осудить должно за то, что я, не от себя, но по изъяснению слов евангельских приписываю Иосифу неведение в сем случае, то гораздо более осудить должно святого Златоуста, который в сем же случае, в приведенных мною словах его приписывает Иосифу не только неведение, но и зазрение. Гораздо также более, нежели мою проповедь, осудить должно богородичный акафист, в котором приписывается Иосифу не только неведение, но и сомнение, которое притом выражено в кондаке четвертом следующими резкими чертами…” (цит. по: Корсунский И.Н. Святитель Филарет, митрополит московский. Его жизнь и деятельность на московской кафедре по его проповедям… Харьков, 1894. С.55)
Мы говорили уже о том, что Пушкин в реальности может как бы отождествляться со своим мнимым антагонистом – митр. Филаретом. Так и в этом случае: в 1828 году, как раз тогда, когда Пушкин писал стихотворения “Дар…” и “Воспоминание”, над ним сгущались новые тучи по делу о распространении его поэмы “Гавриилиада” (об этом говорится в написанном в те же дни стихотворении “Предчувствие”) – вольно трактующей сюжеты того же события Благовещения...
Но вернемся к затруднениям, встретившим автора книги о поэзии св. Григория Богослова. Разрешив, казалось бы, однажды проблему, он возвращается к ней вновь, говоря о книге другого французского автора, посвященной поэзии Григория Назианзина:
“Гренье между прочим задается вопросом, как объяснить себе, что Григорий – эта воплощенная непорочность или даже святость – сам обвинял себя в тяжких прегрешениях? Как понимать эти самопризнания греха и эти слезы раскаяния? «Этот пункт щекотливый» – сознается Гренье – «но он представляется слишком естественно, чтобы можно было его обойти…»” (Говоров А. Ук. соч. С.245)
Вот как раз в связи с подобными недоумениями и оценками в адрес стихотворений св. Григория Богослова и возникает в монографии А.Говорова фигура Пушкина! Мы же полагаем, что автор монографии с недостаточной полнотой усвоил себе понятие “внутреннего диалога”, которое он с таким энтузиазмом заимствовал у Вильменя и характеристику которого мы уже приводили. Он увидел в этом понятии прежде всего идею борьбы, которая происходит во внутреннем мире каждого человека и не чужда поэтому даже святому. Но акцент в этом выражении может быть поставлен и на втором слове: “диалог”. А раз так, то диалог этот может быть расчленен на реплики, изолирован в своих противоположностях, из внутреннего – стать внешним.
Этого литературного приема Говоров и не заметил, вынося приговор стихотворению Пушкина, но именно этим приемом и объясняется так поразившее его сходство стихотворения “Дар…” со стихотворениями Григория Богослова, с одной стороны, а с другой – наполняющее его “скептическое пресыщение”, которое автор почему-то называет “современным”, хотя отличие в поэзии Григория Назианзина видит не в его отсутствии, а в том, что
“христианский поэт-богослов на аналогичные вопросы о цели и смысле здешней жизни отвечает в своей элегии твердыми словами веры: «Не напрасно сотворил меня Бог» [из стихотворения “О человеческой природе”]” (там же. С.238).
Мы уже говорили о том, что почти теми же самыми словами дается ответ в “поэтической трилогии” Пушкина.
II.
Как бы то ни было, само сопоставление, мимоходом сделанное А.Говоровым, до сих пор является непревзойденным вкладом в научное изучение стихотворения Пушкина “Дар…” и заслуживает всяческого восхищения. Однако надо признать, что казанский автор имел возможность опереться на поддержку предшественников. Именно этим объясняется завидная смелость, с которой им был совершен прорыв плотины, многие десятилетия сковывающей умы читателей и исследователей-пушкиноведов. По-видимому, на его монографию большое воздействие оказала работа отечественного автора, на которую он часто ссылается. Это статья “О стихотворениях Св. Григория Богослова”, напечатанная еще в 1863 году в “Трудах Киевской Духовной Академии”.
Сложилось мнение, что статья принадлежала скончавшемуся в 1866 году бывшему инспектору Московской духовной академии архимандриту Порфирию (Попову) (Архимандрит Порфирий, настоятель православной церкви при императорском российском посольстве в Риме. /Некролог/. 31 января 1866 г. А.Лавров // Душеполезное чтение, 1866, т.1, № 2. Отд.2. Известия и заметки. Затем эта атрибуция перешла в другие источники). Подписана эта статья странным образом: “А.Порфирий”. Сам Говоров, быть может, об этом авторе не знал и, во всяком случае, колебался в идентификации этой подписи, повсюду отзываясь об авторе статьи не менее странными обиняками: “А.Порфирий”, “достопочтенный автор цитуемой нами статьи о стихотворениях св. Григория”, “досточтимый А.Порфирий”, “высокопросвещенный [т.е. вместо: “высокопреосвященный”, титул митрополита и архиепископа!] автор статьи о стихотворениях св. Григория Назианзина, А.Порфирий”.
Дело в том, что за год до выхода его книги, в Москве скончался знаменитый историк Церкви епископ Порфирий (Успенский), который был хорошо известен и уважаем в Казани: в 1883 году он был избран почетным членом тамошней духовной академии (Еп. Порфирий (Успенский). Книга бытия моего. Т.8. Спб., 1902. С.513). Он будет посвящен в сан епископа и станет викарием митрополита киевского в 1865 году, после чего явится постоянным и плодовитым автором “Трудов Киевской духовной академии”, но в 1863 году, когда была напечатана статья о стихотворениях Григория Богослова, Порфирий Успенский жил еще в Петербурге и был тоже… в сане архимандрита. Титул, который отражен в приведенном нами списке именований у Говорова, – титул митрополита и архиепископа, – соседствует на лестнице церковной иерархии с саном епископа, в котором окончил свою жизнь этот Порфирий, не достигнув (в силу своей неуживчивости) высших степеней, возможных для духовной особы.
Кто же из них ошибался: автор некролога Порфирия (Попова), впервые приписавший ему эту статью (профессор Московской духовной академии, он мог принять подпись одного Порфирия за подпись другого, своего прежнего коллеги), или казанский исследователь, который, по-видимому, приписывал глубоко заинтересовавшую его статью более известному в научном мире лицу? Чтобы окончательно решить этот вопрос, нужно написать отдельную работу! Укажем лишь на другую странность, которая заключается в том, что статья 1863 года преподнесена как рецензия на “Творения Григория Богослова в русском переводе”, но это издание появилось в печати… еще в 1840-х годах! (П р и м е ч а н и е 2: http://www.stihi.ru/diary/alekseij/2009-04-15 ) Более того: цитирование текстов разбираемого автора в этой “рецензии” имеет ряд примечательных особенностей, и в частности – далеко не все переводы даются по указанному изданию.
Как и А.Говорову, нам показалась крайне интересной эта статья. По-видимому, именно в этой работе впервые проводится сопоставление современной русской поэзии с творчеством св. Григория Назианзина (и по этому поводу припоминаются те же слова “Не напрасно сотворил меня Бог” из стихотворения “О человеческой природе”, что и у Говорова), – но только в этом случае вместо Пушкина появляется иная фигура, впрочем вполне предсказуемая для нас и которая постоянно сопровождала историю публикаций “стихотворной трилогии” Пушкина:
“При этом [т.е. по прочтении стихотворения св. Григория “О малоценности внешнего человека и о суете настоящего”] само собою приходит на память известное стихотворение Лермонтова «и скучно и грустно», в похвалу которому вслед за Белинским критики истощили все свое красноречие; при сравнении с стихами Григория о суете жизни, оно представляется не более как слабым произведением жалкого мечтателя. Это особенно потому, что в стихотворении Лермонтова говорится только о том разочаровании, которое бывает при апатическом пресыщении [срв. встретившееся нам в книге А.Говорова выражение “скептическое пресыщение”, заимствованное у Вильменя] предметами страстных вожделений, или которое порождается неудачею в приключениях внешней привязанности; только за это автор называет жизнь пустою и глупою шуткой. Не так изображает суету жизни св. Григорий: он горько оплакивает общечеловеческие бедствия, но в то же время совершенно покоряется Божиему провидению” (О стихотворениях Св. Григория Богослова. А.Порфирий // Труды Киевской духовной академии, 1863, т.1, № 4. С.420).
Мы видим, что рассуждения автора возвращают нас к “анти-лермонтовским” выступлениям “Звездочки” и “Маяка” (напомним, что в статье А.Любенского в “Маяке” много места уделено характеристике поэзии Григория Назианзина, но никаких сопоставлений ни с поэзией Пушкина, ни с поэзией Лермонтова там не делается) – и едва ли не служат их прямым продолжением. Следовательно, их “анти-лермонтовская” направленность тоже находится под большим сомнением. Другая очевидная точка соприкосновения с интересующим нас кругом публикаций “Маяка” – входящий в статью маленький теоретический трактат об использовании подобий при обсуждении религиозных предметов, соотносимый с аналогичным рассуждением в статье А.Любенского и восходящий еще к публикациям “Христианского чтения”.
Все это делает проблематичным авторство статьи 1863 года, причем особенно заманчивой становится возможность причастности к ее публикации Порфирия Успенского. В число достаточно близких знакомых этого ученого входил один из писателей пушкинского круга – кн. В.Ф.Одоевский, они вместе обсуждали исторические проблемы византийского музыкознания, страстным любителем которого был Порфирий.
По-видимому, их знакомство состоялось во время пребывания о. Порфирия в Петербурге с октября 1854 по май 1858 года через их общую приятельницу Е.П.Эйлер – фрейлину великой княгини Елены Павловны (в 1857 году появляются первые упоминания князя и княгини Одоевских в письмах и дневниковых записях Порфирия Успенского). Их переписка позволяет догадываться о возможных причинах публикации статьи именно в 1863 году, как и появления в ней достаточно неожиданной и смелой, для духовной литературы, параллели Григория Богослова и Лермонтова.
Предыдущий 1862 год – год политических беспорядков, массовых поджогов в Петербурге и других городах России и последовавших за этим арестов Н.Г.Чернышевского, Д.И.Писарева и других участников радикального лагеря. Взволнованная запись об этом имеется в дневнике а. Порфирия:
“30 мая.[…] Открыт заговор. Заговорщиков 800. В числе их есть литераторы. […] А Петербург горит. Знать, ему нужно огненное очищение от множества грехов его” (Еп. Порфирий Успенский. Книга бытия моего. Т.8. С.30).
До последних лет жизни он проявлял внимание к деятельности “нигилистов”, в том числе – отмечая факты их активности в духовных учебных заведениях. (П р и м е ч а н и е 3: http://www.stihi.ru/diary/alekseij/2009-04-15 ) Прямым отражением этого интереса в приведенной выше цитате из статьи служит саркастический пассаж о критиках – наследниках Белинского: именно такими “наследниками” и были арестованные незадолго до того Чернышевский и Писарев.
Наконец, 31 мая того же 1863 года, когда в апрельском номере киевского журнала была опубликована статья “А.Порфирия”, В.Ф.Одоевским, готовившим в то время свою книгу по истории древнерусской церковной музыки, было написано Порфирию Успенскому письмо с просьбой прислать редкую рукопись по истории византийского песнопения. В этом письме необходимость скорейшего выхода задуманного труда мотивировалась теми же современными политическими событиями, с которыми, по нашему мнению, было связано и опубликование статьи о стихотворениях Григория Богослова:
“…В настоящую минуту, когда преступные шуты осмеливаются отрицать даже нашу народность [к выступлениям отечественных “нигилистов” в это время добавилось разразившееся в январе 1863 года вооруженное восстание в Польше], необходимо еще более, отбросив наше обычное рукавоспустие, со всех сторон выводить на свет Божий нашу самобытность и наше законное происхождение” (Еп. Порфирий Успенский. Книга бытия моего. Т.8. С.50).
Вот почему высказанное обиняками мнение А.Говорова кажется нам предпочтительнее мнения автора упомянутого некролога – проф. А.Лаврова. Не исключено, что Порфирий Успенский мог дать согласие такому уважаемому им лицу, как Одоевский, поставить под статьей невнятную подпись, заставляющую предполагать то ли его авторство, то ли авторство московского архимандрита Порфирия Попова. Двоящееся, а то и троящееся, авторство этой загадочной статьи служило еще одной параллелью политическим процессам первой половины 1860-х годов, в которых проблема установления авторства оборачивалась самыми непоправимыми событиями в судьбе их участников:
“Так, Чернышевский был осужден на 14 лет в каторжные работы главным образом за прокламацию «К барским крестьянам», которая приписывалась ему на основании показания одного шпиона [и вновь – “человек-муха”!] и отчасти на основании сличения почерка одной записки с другими его рукописями, причем сличение это было произведено самым несовершенным образом, и Чернышевский доказывал, что по крайней мере половина букв этой записки не соответствовала его почерку. Тем не менее он был присужден к каторжным работам” (Корнилов А.А. Курс истории России XIX века. М., 1993. С.247).
Разумеется, мы вовсе не думаем, что Одоевский и был истинным автором статьи, опубликованной в 1863 году: вопрос о ее авторстве еще только ожидает своего изучения. Но уже сейчас можно сказать, что скорее всего открытие, сделанное казанским исследователем поэзии Св. Григория Богослова, хотя и является вполне самостоятельным, все же было вдохновлено традицией интерпретации стихотворения Пушкина “Дар…”, восходящей к самому его автору.
Вернуться в начало: http://www.stihi.ru/2009/03/20/6667 .