Портрет дочери. Рис.Г.А.Головатого
Геннадий Головатый: К фотографии
Смотри на меня сердито,
смотри на меня с упреком:
я - твой бездарный родитель,
не одолевший рока!
не эту ли тайну ты знала
и лишь сказать не умела?
Потому - тосковала
и с упреком смотрела...
"Я молю судьбу за Вас" продолжение. Начало:http://www.stihi.ru/2010/01/28/1442
* * *
В ноябре 1977 года тяжело заболела Ива. Жена Геннадия Алексеевича в это время с маленьким Данилкой находилась в Крыму, куда в ближайшем будущем планировался переезд всей семьи, и где уже обосновалась младшая сестра поэта. Необнадеживающий диагноз заставлял действовать оперативно. И, боясь испугать жену, Головатый решается сам везти дочь в Москву в специализированную клинику. Для поездки нужны были средства и сопровождающие лица. Перебирались все возможные варианты.
Я была согласна на оказание любой помощи – вплоть до сопровождения в столицу. По долгу службы и в надежде на понимание и поддержку обратилась к первому секретарю обкома ВЛКСМ – в свое время именно комсомол способствовал славе одаренного поэта, разве ж мог он отказать в такой ситуации! Увы, во второй половине 70-х были уже иные приоритеты. Отношение к Головатому заметно изменилось, и мне дали понять, что о финансовой помощи и речи не может быть. Ну а сама я при желании могу взять отпуск без содержания и лететь в Москву за свой счет. Я была согласна и на это.
В редакции «Забайкальского рабочего» все же нашлись трезвые головы, способные здраво подойти к свалившейся на поэта беде, и в конце декабря Геннадий Алексеевич с дочерью полетели в Москву в сопровождении корреспондента газеты Николая Богданова (к сожалению, рано ушедшего из жизни).
Николай доставил своих подопечных в московскую гостиницу и тут же вернулся в Читу. Дальнейшая судьба Головатых в полной мере зависела от друзей и знакомых. Благо, они были! Истинные, верные и бескорыстные (см. на прозе.ру воспоминания Людмилы Ярославцевой). Но этот момент, когда беспомощный инвалид остался в номере гостиницы с больным ребенком, страшно представить. Не терять самообладания и реальной оценки обстоятельств Геннадия Алексеевича заставляло чувство ответственности за дочь. Момент отчаяния был уже позади – в Чите, в столице нужно было действовать.
Новости из Москвы мне сообщала приятельница – музыкант и радиожурналист Галина Деева, номер телефона которой на всякий случай, и, как оказалось, очень кстати, я дала Геннадию Алексеевичу перед отъездом - любой человек на тот момент был ему полезен. Диагноз читинских врачей в столичной клинике подтвердился. Девочке предстояло пройти серьезный курс химиотерапии. Вскоре на помощь мужу прилетела Люба и, не теряя надежды, Головатые стали вместе искать новые методы борьбы с недугом, вплоть до нетрадиционных.
После Москвы лечение продолжилось в Симферополе. Мне стали изредка приходить письма из Крыма (с. Медведево Черноморского района). Несмотря на свои проблемы Головатый находил возможность ответить, поздравить с праздником. И делал это всегда оригинально. Скажем, в поздравлении с новым 1978 годом пожелал «самого достижимого: счастья, ибо каждый счастлив настолько, насколько сам себе внушил это, – Линкольн!»
Открытки Геннадий Алексеевич писал таким мелким почерком, что сейчас мне приходится использовать лупу, чтобы воспроизвести их содержание.
23.02.78.
«Здравствуйте, милая Галя!
Спасибо Вам за письмо. Я люблю Ваши письма – обстоятельные, насыщенные информацией и щемящие душу Вашим более чем добрым отношением ко мне, которого я, конечно же, не заслуживаю.
А писать мне Вам трудно – и это даже непонятно для меня самого. Испытываю к Вам большое уважение и какое-то безоговорочное доверие, и хочется сказать Вам многое, но почему-то трудно…
Впрочем, сейчас у меня такое состояние, что мне вообще трудно писать кому бы то ни было. Внешне все как будто нормально, но нет ни в чем уверенности. Все как перед грозой: и тихо, и солнышко, но, даже не глядя на небо, чувствуешь тяжелые тучи, затаившие тяжелый грохот молний.
Может быть, это ощущение и обманчиво, но оно есть – и приходится только ждать, чтобы оно рассеялось или подтвердилось.
Между тем есть несколько открытий, должных очень повлиять на мое творчество. Но это разговор особый и длинный. Впрочем, может быть, и Вы их сделаете или, по крайней мере, подойдете к ним, если не бегло прочтете «Военный летчик» Экзюпери. И статью о Федорове – «Николай Федорович Федоров» в альманахе «Прометей», том 11, 1977г.
А пока – прощаюсь. Всего Вам солнышкового!»
Май, 1978.
«Милая, Галя, примите мое сердечное поздравление с Вашим днем рождения и пусть ангел-хранитель не дает Вас в обиду ни горю-злосчастью, ни людям недобрым.
А еще мои поздравления к майским праздникам – это попутно, т.к. специально у меня хватает сил написать поздравления, да и то не всем, только 2 раза в год – к 1янв. и 8 марта. И это занимает в общей сложности полтора-два месяца времени и сил. Раньше писал быстрее, укладывался в неделю-две. А книжка адресная моя пухнет катастрофически. Уже около 500 адресов. Естественно полновесной постоянной переписки ни с кем не веду. Да и нет нужды. Ведь главное – знать, что где-то, бог весть где, они существуют - позабытые, молчаливые, но всегда верные – твои товарищи. И чтоб они знали, что я существую для них и всегда могли ко мне обратиться, когда в этом возникнет потребность.
Так получилось, что нет у меня единственного универсального друга на все случаи жизни, и сам я ни для кого не являюсь таким другом, да и не хотел бы этого. В юности мечталось о таком, а, повзрослев, понял – сама жизнь показала, что такая ограниченность невозможна и не нужна. И с чего это кто-то должен бы предпочесть меня всем другим людям? Правда, тут можно вспомнить Маркса с Энгельсом, но при этом надо вспомнить и то, что это была не просто дружба в обычном смысле этого слова, но сотрудничество. Они практически в своем деле были незаменимы и неотрывны друг от друга. Или не так?
…Галочка, конечно же, Вы правильно поступили, дав мой адрес женщине, потерявшей сына, но вот беда: я получил ее письмо еще в феврале или марте, а пока обдумывал ответ (что вовсе непросто), письмо затерялось. Содержание его я помню (перечитывал), а вот адрес… И теперь просто счастлив, что он у Вас есть: шлите его мне поскорее! И пишите длинное, длинное письмо обо всем и обо всех, особенно о Ваших делах, мыслях, планах, настроении. Всего Вам красивого, доброго, вечного! Ваш Г.А.»
Тут следует сделать отступление и рассказать о письме, поступившем в Читинский обком ВЛКСМ в начале 1978 года из небольшого чувашского городка Ибреси от Синяковой Екатерины Федоровны. Это ее адрес просит у меня Головатый, поскольку письмо в обком непосредственно касалось его.
Поразительно, как иногда пересекаются людские судьбы! И эта история тому подтверждение.
Начну с того, что 31 августа 1977 года в Москве погиб сын Екатерины Федоровны – Сергей. Ему было чуть больше 24-х лет. После армии (и служил-то он в Забайкалье!), Сергей поехал в столицу на строительство олимпийских объектов (Москва тогда готовилась к Олимпиаде-80). Красивый, спортивный парень, увлекался велогонками и во время утренней тренировки на одной из улиц Москвы был сбит грузовой машиной…
Понятно горе матери, но что заставило ее обратиться к нам? Оказывается, в оставшихся вещах сына Екатерина Федоровна обнаружила блокнот, в который была вложена газетная вырезка из «Комсомольской правды» от 30 января 1977 года со стихами Г.Головатого.
Мать поразило, что Сережа хранил этот газетный листок более семи месяцев. «Я их читала (стихи Геннадия Головатого) там, в Москве, 3-4 сентября, в самые ужасные часы, и каждую строчку обливала слезами… Возможно, стихотворения Геннадия сын вырезал и не в январе, а позже. Но листочек не выглядит новым, здорово затерт на сгибах. Видимо, читал его много раз».
«…И вот меня мучает вопрос, какие строчки привлекли Сережу? Может быть, эти - из стихотворения о зеленом поле: «Я еще до рожденья с тобою/ Связан потом и кровью отцов»… Зеленое поле для Сережи – это Ибреси, маленький поселок, железнодорожная станция по харьковскому направлению. Здесь прошла вся его жизнь… А дом наш сначала стоял на опушке - впереди колхозное поле, позади лес. Потом построили новый и тоже на последней улице – позади сосновый бор, недалеко пруд, чуть дальше маленькая речка и плотина. Природа отличная!
…Или эти: «…И распахнутый мир синеоким, как в начале стоит предо мной!» Если бы Вы знали, как сын любил жизнь! Терпеть не мог одиночество и бездействие. Всегда в гуще людей и в работе. В Москве он работал на мотокатке, а мечтал: «много я переберу специальностей, но найду такую работу, на которую бы ходил как на праздник»… Мечтал учиться… А спорт! Он говорил мне: «Мама, если бы ты занималась спортом, как бы ты выросла в моих глазах!»
Но особенно поразило Екатерину Федоровну стихотворение: «И сорвалась, и падает звезда»: «здесь все строчки, слова, буквы, здесь все о нем и о его недосиявшей звезде!...
…Вот почему Геннадий стал для нас с дочкой таким дорогим и близким, родным, своим. Я уже не могу о сыне рассказывать без этих строк… Я хотела какую-нибудь из них высечь на памятнике, но это невозможно, без всего стихотворения люди ничего не поймут..»
Отнестись формально к такому письму (оно было передано в наш отдел для ответа), я, конечно, не могла и не только сообщила Екатерине Федоровне адрес поэта, но и кратко рассказала о его непростой судьбе, о последних драматических событиях жизни, а также вложила в конверт книжку стихов. Екатерина Федоровна прислала благодарный ответ и коротко пересказала мне свое письмо Головатому:
«…Я спросила Геннадия, что связано в его жизни с этим стихотворением («И сорвалась, и падает звезда» - Г.Р.). Возможно глупый вопрос, я понимаю, что все строчки выстраданы, особенно после Вашего письма вижу, что причин много было, чтобы написать такие стихи… Еще я попросила его, чтобы, пусть не сейчас, не сразу, а позже, написал о таких парнях – хороших, но проживших так мало, которых случай вырвал из жизни, которые не участвовали в сражениях, но сделали, могли сделать не меньше отцов… Я очень верю, что он правильно меня понял».
Такая вот история. Уверена, Геннадий Алексеевич нашел для Е.Ф Синяковой самые верные и нужные слова. Как находил их для многих, в том числе и для меня.
* * *
В июле 1978 года у меня в силу сложившихся обстоятельств умер едва родившийся сын. О моем несчастье Головатому написала радиожурналист Надя Шалаева и он тут же откликнулся:
"29 сентября 1978 г., с.Медведево.
Милая Галя! Слов нет, сил нет. Есть только одно желание обнять Вас и поплакать вместе. Это все, чем можно было бы принять участие в Вашем горе. А помочь – увы… но я даже не откликнулся своевременно письмом.
Впрочем, Вы, Галя, может, как никто другой, поймете меня теперь. У дочи моей ухудшилось состояние до опасной, роковой грани. Я был в отчаянии. Саркома перешла (метастазы) в лейкоз. Было сильное кровотечение (кровь не сворачивалась) – на фоне истощения и пр., и пр. несколько ночей я провел у постели дочули в симферопольской б-це. Люба и сейчас там. Я вчера вечером приехал. Кризис как-будто миновал, но… держится-то девочка только на вливаниях. Свое кроветворение у нее поражено и шансов на восстановление почти нет. Надежда только на чудо… и на травы. На комплексное фито-химиолечение. Утопающий хватается за соломинку. Можно и не хвататься. Если тонешь сам. Но когда тонет другой…
Милая Галя, я не знаю, отчего случилась Ваша великая беда, но если бы я мог как-нибудь препятствовать ей, а Вы не призвали меня к этому, то очевидно, что в Вашем несчастии есть и моя вина: значит, я дал повод сомневаться в моей готовности броситься на выручку, а это в какой-то степени равно и самому отказу в помощи. Вот какая штука-то может быть! И если так, Галочка, не щадите меня. Нет, не для того, чтоб я казнился своей виной и своим несовершенством. Но для того, чтобы я впредь мог избежать тех действий, которые дают основания не позвать меня вовремя на помощь.
А жизнь для того нам и дана, чтобы переживать все, что ни пошлет судьба. Ведь каждый из нас – смертен. Но все мы - живем для Вечного Человека. В нас он испытывается и воспитывается. Поэтому-то и должны мы крепко стоять друг за друга, ведь каждый из нас – его представитель. Или как говорит Экзюпери, посланец Человека. И что бы мы ни делали, в конечном итоге мы утверждаем или разрушаем Человека.
«Я буду бороться за Человека, против всех его врагов. Но и против себя тоже» (Экзюпери).
В каждом из людей есть Человек. То есть то лучшее, что можно внести в человеческую культуру, и античеловек, то есть то, что осталось в нас от обезьян и должно быть изжито. Вот почему «и против себя тоже». А против себя – труднее, чем против всех.
Но вечный Человек вечен не только как Дух Человека, его культура. Он вечен и физически. И мы, смертные, в нем тоже вечны. Ибо каждый умерший будет воскрешён-восстановлен по генотипу, передающемуся от родителей детям, а при соответствующих достижениях науки и техники дающий возможность через детей восстанавливать родителей. (Подробно об этом см. «Прометей» №11, 1977г., статья «Николай Федорович Федоров»).
Ничто не совершается бесследно и никакие лишения и страдания не пропадут втуне. Все окупится стократ в Вечном Человеке. Ведь мы – не последний раз живем. И, тем не менее, пока живем Будем и должны грустить, страдать, противостоять бедам-напастям и - переживать все, что ни пошлет судьба, переживать человечески, утверждая Вечного Человека.
Дорогая Галочка, может что-то окажется непонятным из того, что я здесь написал, а главное – малоутешительным. Но я не хотел специально утешать. Горе нужно пережить как горе. И я просто горюю вместе с Вами, Галя. И тут слова не нужны. Скорбь молчалива. И необходима человеческой душе как сострадание. Но безысходность – вовсе не нужна человеку, ни смертному, ни Вечному. И, в сущности, ее нет, безысходности. Слишком велик Человек.
До свидания, Галочка. Всего Вам человеческого!
Ночь на 1 октября 1978г. с.Медведево. Ваш Г.А."
Продолжение:http://www.stihi.ru/2010/02/09/3258