* * *
Осточертело нудное бабьё!
Все норовит – в глаза щепоткой перца.
Христос был терпелив, но, е-моё,
к моим – и он не смог бы притерпеться.
Я утомлен обильем их затей,
оскомину набили эскапады.
Страшней ежевечерних новостей –
их умонастроений перепады.
В чем дело – перистальтика? луна?
То шелк, то ор, как будто кто их режет.
Увы, соседям часто не до сна –
поди усни под мой зубовный скрежет.
Послушайте, ведь я не душегуб!
Не то что синей – вовсе бороды нет!
Согласен: я подчас бываю груб,
но хай любой нет-нет да и подымет.
За это, что ли, рвете на куски?
Не уцелеть в убийственном цейтноте.
Ведь я не свечка, горе-мотыльки!
Безумицы – почто ко мне вы льнете?
Какой-нибудь музейный экспонат –
и тот табличку выставил: «Не трогать».
За что ж меня так мучить и шпынять?
Летите прочь – я вам не мед, но деготь!
...Любимая – не слушай ничего.
Ты знаешь – иногда я тоже вою.
Мне тяжело – и славное чело
язвит клеймо вины перед тобою.
Перед тобой – за прошлое мое.
Перед тобой – за все несовершенство
юдоли сей, где только воронье,
раскаркавшись, приветствует пришельца.
Я разно жил – порой бывал неплох,
порою поддавался дешевизне.
Да, твой приход застал меня врасплох –
не прибрано в моей поспешной жизни.
Пусть я грешил, лил воду в решето,
за чувства полагая сбои пульса,
но ты прости – хотя бы лишь за то,
что все же я с тобой не разминулся.
Как мне тебя от времени сберечь?
Да Господи – хотя бы от простуды!
Я знаю только сбивчивую речь
да грохот опрокинутой посуды.
От темноты грядущей не спасти,
а страх былого пуще ностальгии.
Мы в тупике. Но все же ты прости.
Даст Бог – меня простят и те, другие.