* * *
Лягушки заливаются в потёмках.
Невзрачный дождь. Окно мое в потёках.
Оно глядит на то, что было садом.
Не я ль сказал тому еще лет десять:
сад будет смят, ему не выжить, дескать?
Пророком был: стена воздвиглась рядом.
Да, десять лет. Неужто они были?
И что от них осталось, кроме пыли
(в которой иногда рисуют пальцем
уродцев и неведомых зверушек)
да под диваном сломанных игрушек –
кривого мишки с однолапым зайцем?
Начнешь припоминать – и не припомнишь,
позвать к тому же некого на помощь:
один не сплю в кругу настольной лампы.
Стол, как всегда, залеплен пластилином –
смиренье, друг, когда у дочки с сыном,
зубам подобно, режутся таланты!
Но все же от годов – следов негусто.
Воронка, пустота. Такое чувство,
что что-то потерял, а что – не знаешь.
Ядущий сам в какой-то мере – яство;
по счастью, эта мысль не так уж часто
является сквозь призрачную залежь
рутинных хлопот («что у нас на ужин?»),
но в час дождя, что зыбок и недужен,
взгляд к темному склоняется невольно.
Размыта календарная граница,
обломками – обмолвки, даты, лица;
все спутано: какое там сегодня!
Какое там вчера! Какое завтра!
Стоячий пруд – и тиной тянет затхло;
безвременье – ни выхода, ни входа,
удел же заблудившихся – печален...
Конец, как полагается, нечаян:
мы странники – проглядывает кода.
Блуждая меж сортиром и балконом,
мы – странники, но где главу приклоним?
Мы – странники, но что у нас в котомках?
От прошлых лет – ни тени, ни осколка.
Их нет как нет. Их не было. И только
лягушки заливаются в потемках...
Лягушки. Заливаются. В потемках.