Тетива перспективы ослабла.
Горизонт провисает, утратив упругость:
все пространство обмякло, в его мякине
зрачок увязает – тотальная близорукость,
то есть легче нащупать рукой
наступившее и тотчас отступившее утро,
перелившееся в полдень, такой же дряблый,
как овсяная каша, оставленная на завтра
от вчерашнего завтрака: белые хлопья
раскисли, не успев достичь мостовой, –
желеобразный денек-размазня,
не прозрачный, а призрачный, полузрячий.
А бывало, день пролетал, как полдня,
и взгляд отскакивал, точно мячик,
от межи горизонта, тугой, как сетка,
и зрачок прозревал всю прозрачность мира,
а небосвод был такой звонкий,
как симфония Моцарта или смех ребенка.
А все-таки глаз не проведешь на мякине:
когда не во что упереться на горизонтали,
он скрывается внутрь и внутренним оком
озирает иные края и дали,
где незримое зреет, свернувшись в кокон,
и где поспевают в строгом порядке
за летучей грядою грядущего грядки.
1996