Уильям Батлер Йейтс
Византия
Уходят мятущиеся образы дня.
Спит пьяная императорская солдатня.
Гудит полночный колокол собора,
Стихает гул, гулящих девок хоры,
Взирает лунный купол лишь надменно
На образ человечий –
Клубок противоречий,
Где прах и ярость распирают вены.
Вот зыбкий образ – человек иль тень,
Скорее тень, нет образ, а не тень:
Аида мумия когда-нибудь —
Клубок осилит лишь тернистый путь:
Гортань суха, нет на губах дыханья,
Хвала слетает с бездыханных губ –
Сверхчеловек мне люб –
«Смерть-в-жизни, в смерти-жизнь» ему названье.
Безделица златая или птица,
Чудеснее, чем птица иль вещица,
Могла б вещать, как петухи Аида, –
Златая ветвь сияньем звезд залита, –
Или, луною ожесточена,
Металл нетленный прославляет птица
И над живым клубком навзрыд глумится,
И презирает прах и кровь она.
В полночный час, взвиваясь языками,
Рожденное без дров играет пламя
На мостовых, на мраморе дворца,
Перерождая души и сердца,
В крови стихает ярости возня
И, умирая в танце,
Изнемогает в трансе,
В агонии бесплотного огня.
Несется вскачь по мраморным морям,
Дельфинов оседлав, ввысь по волнам
За духом дух, но пляшущим просторам
Кузнец кладет предел златым узором, –
Тугой клубок в горниле расковал
И новый образ выковал он звонко, –
И вот, разорван звоном гонга,
Стихает моря византийский вал.