Ян Пробштейн из «Элегий»
(Из Хайдеггера, I)
Неужто это небо - часть меня
и я ему причастен? много легче
представить, что оно меня всего
вобрало без остатка – таково
влияние пространства – ближней дали,
открытостью завороженность. Как
ее собой измерить? Приближаясь,
я удаляюсь — в даль вдаюсь все дальше,
и близкое становится далеким,
и прозреваю – зрею и провижу
безмерность мира эллинам сродни:
покорены пространством, покоряли
они его, боготворили вещность
и сущее — все то, что существует:
корабль и море, чашу и вино,
вобравшее лозою виноградной
по воле благосклонных к ним богов
земные соки, родников журчанье,
потоки солнца, чтоб наполнить чашу,
и чтя богов, сначала возлиянье
свершали жертвенное, а потом
друг другу подношеньем полной чаши,
стихии все в свое нутро вобравшей,
богов и смертных воедино слившей,
выказывали дружбу и любовь.
О сущим опьянение! Не так ли
мы каждый миг миры в себя вбираем —
незримое со зримым, даль и близь,
и нас переполняющее время?
* * *
Жизнь мерой смертности измерена,
как поле местопребывания,
где столько близких мной утеряно,
но через жалость и страдания,
и осознанье нашей бренности
несу в пространство ношу времени,
обремененный этой ношею,
меня несущей сквозь событие,
в котором бытие сбывается
и проявляется как сущее.
Ношенье ноши, уносящейся
и уносящей нас из данности, -
и долг, и жертвоприношение:
простор открыт для обживания,
мы над рекой времен возводим
мосты живые поколений,
значенье крова раскрывая,
уместность места и селения,
где можно стать и состояться,
и — нашего предназначения.