Древо познания растёт из сознания:
я сознаю свою инакость и самость,
и с осознаньем приходит
пониманье других, растущих
на соседних ветвях;
я сознаю, что и сам я другой,
сличая свои обличья, обличая себя
и отличая себя от других —
разветвление человечества,
изветливость языка.
Иногда ловишь себя на мысли,
что любой язык — иностранный:
речь, как пароль, испаряется,
когда мы начинаем парить за жизнь,
а пароль — это вход на хазу,
где малина, бабки и дурь до испарины.
Речь — общага, язык — очаг.
Язык выдает новояз с головой:
когда с уст лидера сорвалось “мочить в сортире”,
многие догадались, где его корни,
но не сделали выводов —
виноват ли язык?
Раскиньте мозгами
и головой наложите в общак
пайку себе на будущее.
Мельтешение зелени
затмевает корни,
из-за шелестенья листвы
не видно леса —
приходится отыскивать корни,
чем труднее и глубже, тем упорней,
чтобы вернуть смысл бытию.
Вспомните вето Завета,
которое вы свели
к вещанию и увещеванию вещей.
Когда настанет время писать завещание,
кто-то осознает, быть может
(то есть, если бытие определяет сознание,
то смерть, возможно, шарахнет по темени),
что всю жизнь принимал время за вымя,
базарил по теме, разбазарил семя,
стоял на стрёме, вместо того, чтобы ногу в стремя,
бытие — это бремя, а жизнь —
за шеломянем еси.